Приехав к Вере, я вкратце изложила ей все обстоятельства дела. Реакция ее была оригинальной, но в каком-то смысле довольно предсказуемой.
— Нет, ну надо же, какие бывают люди… неблагодарные!
— Это вы о ком?
— Ну как же о ком, об этом, как вы там сказали… о Новоселове! Папа для него старался, искал картину, а он… как отплатил!
— Но ведь рисунок оказался поддельным.
— Все равно…
— А этот человек отдал вашему отцу свою почку, фактически спас его от смерти. Вы же сами говорили, что…
— Все равно… Ведь и папа тоже… Ведь и он не задаром эту почку получил. Старался, искал для него рисунок…
Признаюсь, я не стала говорить Вере, что рисунок был краденый, пощадила ее дочерние чувства. А могла бы много интересного порассказать о том, как ее папа «старался».
— Ну, не хотел брать рисунок, взял бы деньги, — продолжала Вера. — Не морочил бы голову! Папе это и еще проще было бы! Меньше хлопот.
Я смотрела на Веру и понимала, что никакой речи о том, чтобы склонить ее оплатить операцию Новоселова, быть не может в принципе. Заплатит ли она хотя бы мне? Но все же я попыталась.
— Послушайте, Вера, все это — дела прошлые. Мало ли какие ошибки могли совершать в свое время наши родители? Главное, чтобы мы не повторили их. Сейчас, конечно, вашего отца уже не вернуть. Но в больнице находится человек, которому еще можно помочь. Вы можете помочь ему, Вера.
— Я? — забеспокоилась дочка Шульцмана. — Чем же я могу помочь?
— Вы можете заплатить за операцию, и этот человек будет жить. Ведь вы имеете средства. Вы сейчас получили наследство, насколько я могу судить, далеко не маленькое. Подумайте, как благородно будет, если вы, забыв все прошлые обиды, потратите часть этого наследства на то, чтобы подарить человеку жизнь? Из всего, на что можно потратить деньги, это, наверное, самая высокая цель.
Но, видимо, Веру я все-таки недооценивала. Беспокойно-напряженное выражение, с которым она слушала мои рассуждения «о высоком», вдруг сменилось неким озарением.
— Подождите-ка… Это… это он, что ли?! Он вас попросил? Поговорить… уговорить меня. Он?!
— Постойте, Вера. Кто «он»? О чем попросил?
— Ну, преступник этот… Новоселов. Это он попросил вас уговорить меня, чтобы я дала деньги? Да?!
Продолжать разговор было бессмысленно. И с чего это я вообще его завела? Какое там благородство? Какие высокие цели? Да, теперь я очень хорошо понимала, что чувствует человек, которому приходится метать бисер перед свиньями.
— …и прошу вас не забывать, что он — убийца моего отца! — продолжала Вера возмущенную речь, начало которой я упустила. — А вы требуете, чтобы я отдала ему деньги! Деньги моего же отца, заметьте! За что?! С какой стати? За то, что он сделал пятерых детей сиротами?!
«Очень богатыми сиротами», — отметила я про себя. Хм, а между прочим, это интересная мысль! И в самом деле, была ли в действительности смерть старого антиквара такой уж тяжелой утратой для его семьи, как они все старались показать? Не явилось ли это, наоборот, в каком-то смысле освобождением от ига?
Характер у Шульцмана, насколько я могла понять, был отвратительный, деньги он выдавал очень скупо, да еще и на мозги давил постоянно. А благодаря Новоселову семейство теперь и от нотаций свободно, да и руки в отношении денежных трат у них развязаны. Шутки шутками, а, возможно, Вере и впрямь не мешало бы выразить убийце свою благодарность. Хоть бы даже и в денежном эквиваленте.
— …да и какой в этом смысл? — все еще продолжала распинаться Вера. — Вы ведь сами сказали сейчас, что почка была отдана другому больному, как же они будут делать операцию без почки? И зачем тогда давать деньги?
— Вы правы, Вера, — решила я прекратить наконец ее излияния, — деньги давать совершенно незачем. А со мной вы рассчитаетесь?
Видимо, уловив в моем вопросе иронию, которую я, в общем-то, не слишком стремилась продемонстрировать, Вера обиженно сказала:
— Разумеется, я заплачу вам, мы ведь подписали договор. А что касается этой операции… Я считаю так: это были папины дела, он сам решал, что верно, а что — нет. Если он не дал денег, значит, так было правильно. И я его решение менять не могу! Этот человек… как он поступил, вы знаете. Значит, папе выпала такая судьба. А как там с ним получится — это его судьба. И вмешиваться — не мое дело.
Что я могла сказать ей? Если уж речь зашла о судьбе… тут не возразишь. Хотя бы мне заплатила. А то еще с полчасика поговорим, глядишь, окажется, что и у меня какая-нибудь… «судьба»!
Но сегодня звезды были благосклонны ко мне, и я получила все, что причиталось по договору. Упаковав деньги в сумочку, я направилась к своей машине, счастливая от мысли, что больше мне не придется общаться ни с Верой, ни с кем-либо еще из родственников антиквара.
Гораздо приятнее мне сейчас было бы повидаться с Мельниковым.
* * *
Я не стала даже заезжать домой, а сразу от Веры поехала на работу к своему старому другу. Нужно было передать ему диктофонные записи, да и рассказывать о деле всегда приятнее лично, чем по телефону.
* * *
— Да брось! И за почку подсунул ему подделку?! Ну и засранец! — изумленно восклицал некоторое время спустя Андрюша, слушая мой рассказ. — А этот что? Новоселов-то? Так и не догадался?
— Догадался, да только поздно. Если бы экспертиза сразу показала, что это копия, то ничего и не случилось бы. А теперь вот видишь как… Сам же жизнь подарил, сам и отнял.
— Отнял-то отнял, но и свою, похоже, не уберег. Ты ведь говоришь, он совсем плох?
— Да что я, врачи так говорят. А они лучше меня знают. Ты-то что делать собираешься? Учитывая, так сказать, обстоятельства.
— Да что делать, буду готовить материалы для передачи дела в суд, а там — как решат. Под стражу его брать смысла нет…
— Да уж…
— Ну вот. С доказательствами тут слабовато, конечно, но, в принципе, чистосердечное есть, так что… В общем — как решат. А клиенты-то твои что говорят?
— Судьба такая, говорят.
— В смысле?
— В прямом смысле. Шульцману — судьба позволила погибнуть от руки Новоселова, а Новоселову — от почечной недостаточности.
— Дурдом!
— И не говори.
— Кстати, а эти клиенты твои… я тут подумал… это, наверное, дочь его тебе расследование заказала? Да?
— Ну… в общем… да.
— Вот, вот! Я сначала не догадался, а потом вспомнил, что это она больше всех настаивала, что ее отца убили не из-за денег. А ведь на самом деле — именно из-за денег!
— Не скажи. Из-за денег — это когда просто отнять хотят. Без эмоций. Идешь ты по улице, тюкнули тебя по башке, отняли кошелек — вот это из-за денег. А тут причина сложнее. Думаю, обида у Новоселова сильная была: сам он для этого Шульцмана, можно сказать, себя не пожалел, почкой поделился, а тот ему бумажек не захотел дать. Не орган свой даже. Простых денег! И не последних, заметь, денег, а частички средств, которым у него счету не было. Другой бы за такое и последних бабок не пожалел, а этот…
— Да, засранец редкий! А родственники-то убиенного не хотят… помочь?
— Куда тебе! Я же передала их слова — судьба у преступника такая. Да и убийца он. Вот и пусть подыхает теперь там, с одной почкой.
— Некрасивая история…
— Еще какая!
Поговорив еще немного об этой некрасивой истории со своим старым другом, я отправилась домой, твердо надеясь, что больше мне о ней говорить не придется.
Закончив это дело, я, вопреки обыкновению, не испытывала ни радости, ни удовлетворения от проделанной работы. Выбранная мной профессия довольно часто сталкивала меня с личностями, подобными старому антиквару и его дочери, которая, так же как и ее отец, была уверена, что, отказавшись помочь Новоселову, она не сделала ничего плохого.
Но, встречаясь с такими типажами весьма часто, я все-таки была еще очень далека от того, чтобы считать их само собой разумеющимися, и каждый раз подобные встречи действовали на меня удручающе. Поэтому и сейчас, успешно завершив очередное дело и распутав весь этот клубок, я не чувствовала удовольствия. Да и чему было радоваться?
С Новоселовым поступили нехорошо, да что там нехорошо — прямо скажем, подло поступили, и в результате он же оказался виноват. И, что хуже всего, нельзя было эту историю… как бы это… немножко замять.
Мне и раньше случалось сталкиваться с такими неоднозначными событиями, когда непонятно, кто больше виноват: преступник или потерпевший? И, как правило, я всегда умела находить компромисс, позволяющий и интересы заказчика соблюсти, и горе-преступника не слишком наказывать. Но здесь, похоже, был не тот случай.
Заводить с Верой разговоры о снисхождении было абсолютно бессмысленно, да и сам Новоселов, кажется, уже равнодушен к своей дальнейшей участи. Он осуществил возмездие, а больше его ничто не интересовало. Но я еще не достигла той степени равнодушия, которая позволяла бы мне спокойно и объективно относиться абсолютно ко всем проявлениям сложной и неоднозначной человеческой натуры, поэтому, сталкиваясь с некоторыми из этих проявлений, я испытывала ощущения очень неприятные. Вот как сейчас, например.
