Бориса пытал? Следил же за домом, следил! Увидел, как тот пошел в квартиру Пронина, и…
Логично. Особой принципиальностью Виталик Коломов не страдал.
– Какие дела, кроме убийств, поручались Борису? – зачем-то спросила она у своего босса, продолжающего ходить туда-сюда и напевать, да еще и насвистывать.
– Ну, наконец-то спросила. Думал, знаешь. – Его лицо озарилось надменной ухмылкой. – Он переправлял наличные деньги через границу, когда речь шла о больших суммах. И у меня, милая, логичный вопрос: знал или нет твой Борис, кто именно передаст ему чемодан с деньгами? От его ответа зависит многое. Все точки будут расставлены над i! И ты, Светочка, именно ты должна будешь его об этом спросить.
– Отца вызвали на допрос? Ты серьезно?
Эдик нервно облизал губы, взгляд – маетный, тревожный – прошелся по комнате сестры. На тумбочке, в которой он в прошлый раз нашел деньги, он задержался.
– Даже не думай, Эдик, – ехидно заулыбалась сестра, перехватив его взгляд. – Больше таких подарков тебе не светит. Я стала умнее и все убрала.
А он и не думал ничего такого. Деньги у него имелись. Долгов не было. Доза не нужна. Он твердо решил если не завязать окончательно, то пока воздержаться. Хотя бы на время, пока они все в трауре.
На похороны матери, которые были намечены на завтра, начали съезжаться родственники. Они заполняли пустующие комнаты большого родительского дома. Селить их в отель отец категорически отказался.
– Лучше пусть будет шумно, чем пусто и тоскливо, – произнес он вчера, встречая в аэропорту очередную кузину матери. – Мне тяжело…
Но родственники не шумели. Беззвучными тенями передвигались по дому, разговаривали в основном шепотом и за общим столом не собирались. Предпочитали обедать и ужинать где-то вне дома.
Странно, но три последних дня отец не пил вообще. Даже приглашал медсестру, и она ставила ему капельницу. Перепуганной Эльзе пояснил, что просто решил почистить кровь.
Он суетился, отдавал распоряжения и втайне ото всех плакал. Эдик застал его случайно за этим не мужским занятием на площадке между этажами. Отец, сильно сгорбившись, судорожно дергался от беззвучных рыданий и без конца сморкался в большой носовой платок. Эдик попятился и ушел, не попытавшись утешить отца. Ему отчего-то сделалось неловко, словно он застал отца за чем-то интимным, запретным.
А сейчас прилетела новость, что того вызывают на допрос.
– Почему его? Они же вроде уже говорили с ним.
Эдик наморщил лоб, пытаясь вспомнить название лекарства, которое видел в ящике тумбочки. Коробка лежала рядом со шприцами.
– То было просто разговором. А теперь официальный допрос под протокол. Отец даже адвоката вызвал.
– Ого!
Эдик не выдержал напряжения, подошел к тумбочке и выдвинул нужный ящик. Шприцы и лекарства исчезли.
– Что ты там забыл?
Эльза дотянулась вытянутой ногой и с силой ударила пяткой по ящику. Тот с грохотом закрылся.
– Тут шприцов была гора. Где они? – Он покусал губы и с улыбкой пояснил: – Только не подумай. Я не на игле и…
– О боже! – Она закатила глаза. – У меня диабет, придурок. Каждый день инъекции. Шприцы закончились. Понятно тебе?
– Ага. Понятно. – Он отошел к окну и с ужасом выдохнул. – Каждый день? Охренеть…
– Привыкла, – буркнула Эльза и снова развалилась на кровати. – Что ты вообще думаешь, Эдька?
– О чем?
Он рассеянно наблюдал за сестрами матери: Ниной и тетей Сашей. Обе были почти ее ровесницами. Они медленно прогуливались по дорожкам сада и о чем-то оживленно разговаривали. И та и другая были чем-то похожи на мать: ростом, статностью, светлыми пушистыми волосами. Одно слово – порода. Все потомки по женской линии наследовали красоту их прапрабабки – актрисы какого-то уездного театра. Она была очень красивой и имела репутацию загадочной особы, сводившей мужчин с ума. Но Эдик не раз слышал, как отец, хохоча, называл прапрабабку просто-напросто сумасшедшей и добавлял, что все бабы у матери в роду сдвинутые.
Эдик всегда обижался за мать, но сейчас не мог не согласиться.
Только сумасшедшая решится на такое безумие! Обокрасть отца, сбежать с любовником – да ладно бы, на самом деле, куда подальше. А то, простите, буквально на соседней улице пряталась. Надеялась, что ее никто не найдет? А что собиралась делать дальше?
– Что ты думаешь вообще о гибели матери? – уточнила вопрос сестра, нетерпеливо дернув ногами.
– Я об этом не думаю вовсе, – соврал Эдик. – Я не причастен ни к бегству, ни к грехопадению, ни к гибели.
– То есть твое дело сторона? – возмутилась Эльза. – Это хочешь сказать?
– Нет. Не это.
Он засмотрелся на то, как Нина поправляет волосы своей двоюродной сестре Александре, и та, в какой-то момент, сделалась удивительно похожей на мать. Сходство было таким сильным, что он вздрогнул, на мгновение подумав, что мать жива, и даже попятился от окна, чтобы выйти из комнаты, сбежать вниз по лестнице и обнять ее – непутевую. Но следом пришло осознание, что это не так – обман зрения, наваждение. Матери больше нет. И никогда не будет. Она не сможет вернуться в этот дом с повинной головой. Не позвонит с извинениями из-за границы и не позовет его к себе в гости. Он больше никогда не услышит ее голоса и…
– Как же больно-то, господи! – выдохнул Эдик со всхлипом, показавшимся ему странным.
Он же не отец, рыдать не станет, он сильнее.
– Как страшно больно!
Он медленно пошел из комнаты. Эльза что-то шипела ему в след. Хватала за руки, пыталась остановить, уверяя, что она еще не все сказала, даже увязалась следом. Он почти ничего не понимал. С трудом различал ступеньки из-за слез, которые с трудом удерживал.
Кате надо позвонить. Надо позвонить ей и попросить приехать. Она должна быть рядом. Она его понимает и любит, больше никто. Из оставшихся в живых членов семьи его никто не любит. Только мать…
Наверное, только она любила Эдика. И его попросила о помощи. А он не успел! Опоздал. Не надо было заезжать за сестрой. Если бы он не мешкал, то, возможно, это спасло бы ей жизнь.
Он вошел в свою комнату, в которой его поселили еще ребенком. Вытолкал сестру, норовившую просочиться внутрь и еще о чем-то поспорить. Запер дверь на ключ и тут же позвонил Катьке. Что он ей говорил, Эдик плохо понимал. Кажется, даже плакал в трубку. Она приехала через полчаса. Обняла и долго гладила по голове, шептала что-то наивное и доброе, отчего на сердце становилось спокойнее.
– Тебе надо поесть. – Катя потащила его за руку. – Идем. Там все собрались.
