лицо.
— Не повезло нам, о монстрах ни слова…
И не соврал же, а то, что у меня начальничек с приветом — это уже моя забота, да и разбрасываться обвинениями рано еще! Мелкий явно расстроился, что тот не оказался главой сообщества монстров, а может, просто задумался, где теперь такого искать — плевать, надо линять, пока грозная птица не прилетела обратно в гнездо.
В раздевалку мы вернулись без происшествий и подозрительных взглядов, хотя Луи заметил, мол, я притопал первым, а одеваюсь последним. Я быстро напялил комбинезон, вытолкал ДеВи в школу, напомнил не забыть рюкзак, а то так и пошел бы налегке. Перед уходом он пригласил меня в школьный кружок монстроискателей, выслушать все новости и идеи, за одно познакомиться с их главной девчонкой-монстроведкой. Заманчивое предложение, если будет выбор между этим и пялиться в стену весь день, но пока что у меня есть занятия поинтереснее на досуг. В общем, утро вышло адреналиновым и смена началась бодро, вот только после тех писем творчество как-то не шло — мысли витали в облаках совсем уж не радужные, а я то и дело подозрительно косился на Мудрого Филина.
[1] Энсьерро — старинный испанский обычай, суть которого заключается в том, чтобы убегать от боевых быков по специально оборудованным улицам.
[2]Комедия окончена (пер. с итал). — Прим. авт.
28. 09.199 X г., 09:28 AM
Кафе «Молочные радости»
В одной из газет (того сорта, где печатают дешевенькие статьи) некий психолог рассказывал о «феномене навязчивого знания». Суть его заключается в том, что, когда мы узнаем о чем-то, быть может, даже ложном, это находит подтверждение в обыденной жизни. К примеру, иной раз человек, услышав, что женщины улыбаются чаще мужчин, действительно станет повсюду замечать именно улыбающихся женщин, а не мужчин. И пусть к психологии я относился крайне скептично, нечто подобное случилось со мной сегодняшним утром.
За все время работы в кафе я еще не наблюдал столь уникальной картины, а именно огромного числа посетителей, занявших каждый столик — возможно, ввиду грядущего Дня детей. В большинстве случаев с чадами проводили время матеря, пока у их мужей выдавались более важные дела, чем пустая трата будня. Однако после того, как впервые за двадцать пять лет я вспомнил о своем отце, мироздание в одно мгновение перевернулось с ног на голову. Моему удивлению не было предела, когда все — подчеркиваю все! — мягкие диваны были заняты мужчинами с сыновьями самых разных возрастов вплоть до позднего подросткового. Неудивительно, сложись у прохожих впечатление, что кафе принимает исключительно мужчин, а девушкам и женщинам вход сюда воспрещен. В своей фантасмагоричности это походило на горькое издевательство со стороны судьбы.
На долгое время я застыл, парализованный абсурдом происходящего, и безмерно радовался столь ненавистному костюму белки — он скрывал все краски и тона онемевшего лица. Округлая рыжая голова изнутри была устлана мелкой сеткой, которая прятала мой вид и вместе с тем позволяла видеть окружение. Не передать, в какой транс в какое беспамятство мне довелось впасть, когда каждый столик поместился в одном из десятков квадратов этой сетки, и мой рассеянный взор улавливал все изображения одновременно. Воздух переполняли звуки (и даже нечто похожее на запахи) детства: та самая легкая, пустая, но теплая и ценная болтовня об оценках, книгах, фильмах, планах на летний отпуск и ближайшее будущее, обещаниях научить домашним делам, какие должен уметь каждый мужчина и, разумеется, об отношениях с противоположным полом — как мужчины с мужчиной…
Несмотря на прохладу утра, меня окатила волна нездорового жара. Вместе с тем во мне закипало чувство, какому трудно дать четкое название, чувство, совмещающее страх, отчаяние, гнев и зависть. Я был единственным человеком, находящимся в кафе без отца.
К моему великому счастью, бурный поток заказов нахлынул подобно струе холодного душа, смыв все глупые мысли и переживания. Следующие несколько часов прошли в обыденной суете: заказы, приготовление, столик, и все это повторялось мучительной петлей час за часом, день изо дня, из года в год. Разумеется, в одиночку я чисто физически подолгу справлялся со всем этим, а порой путал столики или забывал приложить трубочки. Лишь к полудню я, задыхаясь от перебежек в душном костюме, наконец обрушился на стул позади барной стойки и на пару минут скрыл себя от чужих глаз. Беличья голова вместе с моей опустилась на столешницу, а мысли заструились, сменяясь одна другой в считанные секунды, как вспышки искр.
Погрузившись в грезы, я представлял себя на месте этих юнцов, многие из которых не осознавали своего счастья, принимая все это как данное. Я же просто мечтал провести день, какой мы проводили с отцом в детстве, обнять его — того человека, а не тем, кем он стал в один злосчастный миг памяти… «Так-так, что на этот раз будешь? Снова клубничное?», точно так бы сказал он. «Нет, надоело. Можно мне крем-брюле?», странным образом отвечал я. В то время я обожал клубничный вкус, считая, что клубника и молоко созданы друг для друга, как звезды для небосвода. Теперь же на дух не перевариваю любое мороженое.
Вдруг на барную стойку упали тяжелые руки, зашелестев страницами меню, застучали пальцами. «Так, а кто… у кого бы… Есть тут кто живой?». Я вскочил со стула и звучно задел теменем всю конструкцию моей древесной крепости. Клиенты попятились в страхе и от стука и, к тому же, оттого, что в их сторону смотрела замершая, выпрыгнувшая, как черт из табакерки, белка со скошенной набок головой. Пару мгновений я недоумевал, как мог спутать мысли с реальностью, но затем быстро поправил голову и поприветствовал их.
— Нам, пожалуйста одно крем-брюле мороженое и два молочных коктейля — ванильный и шоколадный. Хоть разик попробую, что за напитки такие. Так-так, — он открыл кошелек и задумчиво осмотрел купюры, — а с сотни сдача будет?
Так вот в чем причина моего замешательства: голос в страшной степени походил на голос моего отца в те его молодые годы, хотя, быть может, это память нахально сглаживает отличия. Что удивительно, ни внешности мужчины, ни мальчика лет пяти-шести, что стоял рядом и смотрел на меня несколько испуганными глазами, я ничуть не запомнил. Мое внимание заострилось на двух других, казалось бы, маловажных вещах: портмоне в одной руке мужчины и широкой дорожной сумке в другой. В раскрытом портмоне, точно дьявольски подмигнув, блеснула пропускная карта, на которой, кроме имени и должности, виднелся знакомый знак… А когда они рассчитались и
