– Значит, решено, идем под хупу. Раз тебя так трогает этот прекрасный мудрый обряд купли женщины, я не в состоянии отказаться еще раз наступить на эти же грабли.
***
Через день после этого разговора позвонила Ольга. В тот момент я любил весь мир и без особого дознания, зачем я ей вдруг понадобился, согласился встретиться с ней в Иерусалиме, в четверг вечером. Я уговорил Сарит пойти в тот день на лекцию одного рава, и до нее мы располагали некоторым временем.
Город в это время обычно заполняется праздной публикой, но мы все же подыскали себе место в кафе «Сбарро» и заказали пиццу.
Разговор не клеился. Ольга то и дело бросала на Сарит какой-то тяжелый оценивающий взгляд, но в то же время пропускала мимо ушей ее вопросы. Я стал расспрашивать Ольгу о жизни в Хевроне. Она отвечала невпопад и, наконец, спросила:
– Правда, что один твой друг нашел в Иудейской пустыне рукопись?
– В общем-то, да, – нехотя подтвердил я.
– И где же эта рукопись? – оживилась Ольга. – Неужели она действительно все еще в пещере? Почему вы не заберете ее?
Меня насторожила эта осведомленность. Но главное теперь было не проболтаться о том, что свиток был найден на территории автономии. Если об этом пойдут пересуды, то в дальнейшем могут возникнуть серьезные трудности...
– А Сергей-то что говорил тебе? Он сказал, где эта рукопись была найдена? – задал я встречный вопрос.
- Так ты же сам нам эти места показывал!.. – удивилась Ольга.
Мои опасения подтверждались — Ольга, оказывается, все же знала тогда о цели нашей поездки. С другой стороны, похоже, она говорила искренно.
– Я не об этом спрашивал. Я спрашивал о более точном месте...
– Понятия не имею. Но почему вы ее не забираете? Ты так и не ответил.
– Не знаю. Это находка Андрея. Он почему-то так решил.
– Более чем странное решение...
Ольга хотела что-то добавить, но в этот момент к нам подошел какой-то харейди в пиджаке и черной шляпе и заговорил с Сарит. Из его слов стало ясно, что это был какой-то служащий из раввината, рассматривавший ее прошение на развод. По-видимому, он решил воспользоваться случаем и понаблюдать Сарит в естественных условиях. Моя личность его явно заинтересовала, и он задал несколько нескромных вопросов относительно наших взаимоотношений. В конце он многозначительно напомнил, что если женатая женщина вступает в близкие отношения с посторонним мужчиной, то тем самым она навсегда лишается возможности с этим мужчиной пожениться.
Он скоро ушел, но сцена вышла довольно неприятная.
– Странно, – произнесла Ольга. – Даже с моим не самым лучшим ивритом я поняла все, что он сказал, но совершенно не поняла, чего он от вас хотел?
Сарит объяснила свою ситуацию, то есть, что ей не дают развода и по закону Торы она не может принадлежать другому мужчине.
Ольга пристально оглядела меня и Сарит и, наконец, спросила:
– А вы, я так поняла, как раз не прочь пожениться, что ли?
Мы с Сарит с улыбкой переглянулись.
– Пожалуй, что не возражали бы, – ответил я.
– И вы что – не живете вместе? – спросила Ольга, иронично подняв брови.
– Разве у нас есть выбор?
– Дикость какая-то, – пробормотала она, пожав плечами.
– А ты, я вижу, не очень-то религиозная, – отметил я. – В Хевроне таких, наверно, немного?
– Я с большим уважением отношусь к вере окружающих меня людей, – важно ответила Ольга, – но, по-моему, истинная религиозность не может состоять в том, чтобы идти против любви. В таких вопросах просто аморально подчиняться нелепым запретам.
– С такими взглядами вам бы где-нибудь в Нетании следовало селиться, а не в Хевроне.
– Меня действительно окружают больше ортодоксальных верующих, чем того хотелось бы, и я не всегда с ними согласна, но я о своем выборе не сожалею.
Когда мы уже простились с Ольгой, Сарит сказала:
– Ты знаешь, Ури, до самых недавних пор я к своей ситуации относилась точно так, как Ольга: мне казалось именно аморальным подчиняться формальным запретам, а не любви. Но теперь, сама не знаю почему, я чувствую, что через это нельзя переступать. От тебя, наверно, заразилась... Как мне это передалось, ума не приложу, – заулыбалась Сарит.
Неисповедимы пути Божии. С любого края это еврейское сумасшествие может в человека проникнуть: месяца через два, оказавшись на субботе у Сарит, я нечаянно заметил, как поздно вечером она что-то искала в комнате Тамар, но света при этом не зажигала.
– Ты, я вижу, в субботу света не зажигаешь, – удивился я.
Сарит рассмеялась:
– Уж если я всерьез поверила в то, что являюсь собственностью Пинхаса и не смею обнять любимого человека, то уже просто странно было бы не выполнять также и все прочие невинные глупости, которые Бог почему-то требует от евреев.
***Я пообещал Андрею, что схожу за рукописью один. Рассказал я ему и то, что Сарит знает в Управлении древностей надежных людей, с которыми можно будет проконсультироваться.
Я был полон решимости при первой же возможности действительно забрать рукопись, но возможность эта неделю за неделей и месяц за месяцем не представлялась. Дело в том, что на ферме уволились сразу два человека, встал вопрос о найме таиландцев. Решение это и хозяину и мне по идейным мотивам совсем не улыбалось, и я вызвался перерабатывать – пока вдруг кто-нибудь найдется. Отпрашиваться с работы стало сложно.
Первый раз у меня выдалась возможность пойти в вади Макух на Суккот, но я не смог подыскать компанию: ни Йосеф, ни Давид не могли, а Халед и вовсе не отвечал на звонки. Идти же одному без крайней нужды мне не хотелось. В горах всякое может случиться.
К тому моменту я проработал на ферме уже два года и накопил достаточно денег, чтобы приобрести старенькое «Пежо», а также помочь Сарит нанять адвоката, который действительно добился от суда каких-то мер.
Нам сообщили, что к новому году Пинхаса лишили водительских прав. Но Сарит, периодически встречавшаяся с Пинхасом, чтобы принять или передать Тамар, уверяла, что он продолжает свободно пользоваться автомобилем. Я предположил, что он заблаговременно обзавелся дубликатом водительских прав.
Так прошло еще несколько месяцев. Все попытки воздействия на Пинхаса через суд оказались напрасными. Он оставался непреклонен.
Сарит часто плакала, у меня тоже начали сдавать нервы.
Наконец в марте 1998 года я решил сам пойти к Пинхасу и попробовать переговорить с ним лично.
Я, конечно, ни на что не рассчитывал, я понимал, что являюсь последним человеком, к просьбам которого Пинхас будет прислушиваться. Но я чувствовал, что как-то по-мужски объясниться с ним мне необходимо. После суда прошел год, все средства были использованы, пора было появиться и герою.
***
Я зашел без звонка, просто убедившись, что у него в окне горит свет.
– А, Ури! – со смешком произнес Пинхас. – Пожаловал, наконец. Последний раз я тебя видел в суде, но тогда нам не довелось поговорить. Ты туда за Сарит что ли приходил поболеть?
– Да, представь, сочувствую ее положению.
– И конечно же, без малейшего личного интереса...
– К тебе, наверное, десяток людей приходили за Сарит просить. Ты и их в этом интересе подозревал?
– Ну что ты, как можно. Только тебя. Я ведь знаю, кто моей жене интересен, а кто нет. Ну присаживайся. От чая не откажешься, надеюсь?
Я сел за стол. Пинхас вскипятил чайник, разлил чай и выставил вазу с печеньями.
– Так чем я обязан твоему визиту? О политике будем беседовать или об Учителе праведности?
– Нет, на этот раз речь пойдет о Сарит.
– О Сарит? – деланно удивляясь, произнес Пинхас.
– Да, о Сарит. Скажи мне честно, почему ты не даешь ей развод? Зачем ее мучаешь? Это ведь так мелко. Так недостойно.
– Понимаю тебя. Не один ты так интерпретируешь мое поведение. Очень многие считают меня извергом, душегубом, насильником почти, а я ведь всего лишь хочу незначительной компенсации за моральный ущерб, хочу всего лишь самого минимального восстановления справедливости!
– Что ты имеешь в виду? – я весь напрягся, не зная чего ожидать.
Пинхас долго смотрел на меня с усмешкой и наконец ответил:
– Нет, я не душегуб, и у меня нет никакого желания мучить Сарит. Просто тебе надо было давно ко мне прийти и обо всем честно и по-мужски договориться.
– О чем договориться?
– Мы ведь с тобой в какую-то экспедицию за рукописью собирались. Разве не так?
– Собирались вроде, – кивнул я, напряженно слушая.
– Вот видишь, собирались. А ты слова своего не сдержал и вообще старого своего друга совсем позабыл. Нехорошо. Соображаешь, к чему я клоню?
– Пока не очень.
