– Так это не работает, – пояснил я. – В действительности обманутый муж обязан прекратить со своей женой всякие интимные отношения, но развод с этим напрямую не связан. Есть мужья, которые назло не дают неверным женам развод - никому, мол, не доставайся.
– И суд никак не может обойти его волю?
– По суду его можно даже подвергать побоям или как-то иначе принуждать, но пока сам он жену не отпустит, ничего поделать нельзя.
– Но это же полное безобразие, – возмутился Семен. – Просто не верится, что такие установления не утратили силу.
– Если ни католические, ни православные каноны не утрачивают силу, то почему это должны делать иудейские? – возразил ему Андрей. – Католики, например, вообще никому разводиться не позволяют, а вы, православные, запрещаете вступать в брак своякам... Но если честно, я вас обоих до конца не понимаю. Не понимаю, как вы не боитесь так самозабвенно доверяться писаниям всех этих ваших отцов и мудрецов.
– Если не получается верить, делай ставку на традицию, как Паскаль советует, – предложил Семен. – Ставь на традицию – не проиграешь.
– На какую только традицию? Мне трудно поверить, что Бог принимает людей в Свое Царство по их конфессиональным признакам. Мне кажется, у Него такая же путаная коллекция праведников с точки зрения конфессий, как моя коллекция памятных монет с точки зрения нумизматики. Напрасно искать систему. Мне вообще кажется, что не вера спасает, а чистосердечие.
– Чистосердечие? – удивился Семен. – При чем тут чистосердечие?
– Ну да, чистосердечие. Страх Божий – начало всему, но ведь приходится как-то мыслить в отношении Того, кого боишься. А значит, страх Божий должен простираться также и на страх ошибиться в этих своих мыслях. Любая косность во вред человеку. В полноте своей страх Божий имеется только у сомневающегося человека, а не у того, кто крепко держится вдолбленных в детстве представлений.
– Я вполне с тобой согласна, – поддержала Андрея Сарит.
Оказалось, что за эти годы Андрей совсем перестал относить себя к евангелистам, хотя это нисколько не приблизило его к святоотеческой традиции, на что в свое время так надеялся Семен. Андрей продолжал считать себя христианином, но исключительно, как он выразился, «частным».
– Мне кажется, что внецерковное христианство – это «горячее мороженное», - возразил Семен. – Христианство – это церковь, это собор. Ты пытаешься создать то, чего не может быть по определению.
– Я ничего не пытаюсь создавать. То, чему ты отказываешь в существовании, уже давно завоевало весь мир. Внецерковное христианство на сегодня, быть может, вообще самая представительная ветвь этой религии. В этом вопросе все давно предельно ясно, почитай Фрома, почитай Бонхёффера, Франкла, наконец. Еще Пейн говорил: «Мой ум – моя церковь». А Кьеркегор уже полтора столетия назад сказал, что участвовать в церковном богослужении значит принимать Бога за дурака. Это он про лютеран сказал, а о вас – апостольских христианах – Лютер то же самое говорил на три века раньше. Что с тех пор изменилось? Вы все также живете в своей скорлупе. Ваш горизонт ограничивается вашим собственным двором. «И за всех православных христиан Господу помолимся», – дальше ваше сердце не расширяется, дальше полет вашего воображения обрывается…
– Почему же обрывается? В этом месте многие дьяконы подразумевают вообще всех христиан… Я определенно это знаю. Я многих расспрашивал.
– Всех христиан! Я не ослышался?! Какой размах! В это трудно поверить. Ну а с нехристями-то что делать?
– Лично я верю в невидимую церковь… В нее войдут также и те благочестивые нехристиане, которые того удостоятся… – пожимая плечами, сказал Семен. – Да и не только я так верю. Еще Августин сказал, что имеются люди, которые по-видимости внутри церкви, но находятся вне, и имеются те, которые по-видимости вне, но на самом деле внутри. Молясь за всех православных христиан, вполне можно подразумевать вообще всех людей доброй воли… Хомяков, например, также считал…
Семен стал приводить другие примеры православной терпимости. Было заметно, что он много думал на эту тему.
Катя похлопала мужа по плечу.
– Если его не остановить, сам он с этого конька не слезет... Все уже давно все поняли, Сёма!
Но Семен не реагировал. Он продолжал и продолжал, пока Андрей его не перебил:
– А что если эти люди доброй воли не хотят входить в эту твою невидимую православную церковь? Вот Ури и Сарит, я уверен, вовсе в нее не торопятся. Так ведь? – кивнул мне Андрей.
– Ты просто читаешь наши мысли, – отозвался я. – Я угадал, Сарит?
– Угадал.. Менее всего я тороплюсь в какую-нибудь церковь, – подтвердила Сарит.
– Вот видишь, они не торопятся.
– А что если это они только пока не торопятся? – улыбнулся Семен.
– А может быть, это ты просто пока не торопишься в их невидимую синагогу?
Семен махнул рукой.
– Причем тут синагога? Евреи сами не хотят, чтобы к ним входили. Это национальная религия… Верно я говорю? – спросил он, обратившись ко мне.
– Не совсем, – сказал я. – Иудеи – народ, но народ священников. Пока стоял Храм, в нем приносились жертвы за все человечество, и все народы были желанными гостями в доме Божьем. Даже считается, что молитва инородца, произнесенная в Храме, скорее доходит до Всевышнего, чем молитва еврея. Я слышал про одного немца, который собирался принять иудаизм, но передумал именно по этой причине...
– По какой причине? Ведь Храма-то нет...
– Ты не понимаешь. Свято не столько здание, сколько место, на котором оно должно стоять... Немец этот регулярно прилетает из Берлина помолиться у Котеля. Так вот он решил остаться гоем главным образом потому, что в этом качестве его молитвы за Израиль слышнее на небе... Да и, кстати, сами евреи молятся не только за себя, но и за всех православных христиан и нехристиан.
– Вот как? – удивился Семен. – Я никогда об этом не слышал. Расскажи.
– Ну, это не каждый день, это только на Рош Ашана и на Йом Кипур делается. Но в эту пору евреи просят Бога, чтобы Он собрал все свои творения в единый союз… «агуда ахат»… Все люди остаются каждый со своим призванием, но в союзе, в единстве. Насчет невидимой синагоги не знаю, но объединены все угодившие Богу творения будут именно вокруг Израиля, вокруг Иерусалимского храма.
– Ну хорошо, хорошо. Беру свои слова обратно, – пробормотал Семен, явно озадаченный моей тирадой. – Однако я не понимаю: что евреям мешает принять Христа?
– Кого принимать-то? – пробормотал я. – Ведь нашей традиции он неизвестен. Для нас он – Мистер Икс. В Талмуде вообще неизвестно, о каком Йешу говорится, а Евангельский текст еще и до всякой библейской критики в глазах евреев выглядел недостоверным. Иудаизм – религия аптекарски точная, мы имеем дело только с достоверными преданиями.
– Но наше предание достоверно. И первыми свидетелями воскресения Спасителя были, кстати, евреи.
–Может быть. Но у нас самих таких свидетельств не сохранилось. Нет аутентичной еврейской группы, хранящей соответствующее предание, а значит, и говорить не о чем.
–Ну как же не о чем? – заволновался Семен. – Всех людей Евангелие очаровывает, а евреев почему-то не может?
–Не переживай за нас, Сёма, все мы евреи отвечаем друг за друга, все мы в одной упряжке, независимо от того, очаровываем ли мы друг друга или нет.
–Да и что вообще значит, что Евангелие недостоверно? – продолжал недоумевать Семен. – Все мы живем в век библеистики, но однако же верим...
– Хорошо, я тебе так объясню. В наших йешивах с утра до вечера изучается Вавилонский талмуд. Эта учеба не прекращается на протяжении тысячелетий, и мы ручаемся, что понимаем этот текст. На протяжении почти тысячелетия после разрушения Храма в земле Израиля сохранялась небольшая община, которая руководствовалась не Вавилонским, а Иерусалимским талмудом. Эта община была целиком вырезана крестоносцами. Сегодня очень многие хотели бы учить и выводить закон по Иерусалимскому талмуду, но традиция изучения прервалась... Иерусалимский талмуд читают, на него ссылаются, но на его основании почти не выводят практической галахи. Подумай, если для нас может быть закрыт наш собственный достоверный текст, то как ты хочешь чтобы мы серьезно отнеслись к недостоверному чужому?
– И что же? Не существует никакого способа принять чужое свидетельство? Свидетельство того, что Иисус воскрес из мертвых?
– Свидетельство нет, но самого свидетеля, пожалуй, принять можно...
– Не понял.
– Все очень просто. Я не вижу ничего предосудительного в твоей вере в то, что некий еврей воскрес. Такое само по себе возможно. В Талмуде приводится брайта раби Пинхаса бен Яира, в которой прослеживается цепь духовных достижений, начиная с осторожности и кончая воскресением. Поэтому когда христианин выказывает уважение к Торе и признает священство Израиля, тогда и его собственная вера начинает выглядеть достоверной, и уж точно он первый, кто включается в «агуда эхат».
