– Женится ухажер надумал?! – выспрашивала сестра.
– Клавдия, это – другое!
– Другое, – поджимала губы та. – Промаринует тебя в девках до сорока годов, а сам потом за внуков засядет, и поминай, как звали.
Михаил Олегович никуда не сел. Он лег – в психиатрическую клинику. Его больная жена тоже была капризной…
Роман затих. А впрочем, был ли?
Клавдия дважды приводила женихов с работы. Один – водитель с прической под Сергея Есенина и опухшим лицом сельского тракториста. Второй – сухощавый дяденька, мнящий себя интеллигентом, поскольку заведовал техническим архивом.
Они не трогали ни тело, ни душу, ни разум.
– Останешься в девках!
– Пусть. Пусть в девках. «Уж лучше голодать, чем что попало есть, быть лучше одному, чем вместе с кем попало!»
Омар Хайям был понят Клавдией весьма своеобразно.
– О! Точно. С такой пенсией, которую тебе на числят, так и будет – что попало!
…Софья Тихоновна очнулась от дум, вынула шумовкой из кастрюли припущенный кочан и положила его остывать.
Ушастый Боря Штерн, не способный вбить в стену гвоздь, не изранив пальцев – ах, какие у него были пальцы! Фантастически чуткие, живущие, настороженные…
Клавдия судила о пальцах музыканта утилитарно.
А что вытерпел от нее несчастный Вадим Арнольдович!..
Воспитанный. Тактичный. Скромный.
Примерно через полгода после того, как Вадим Арнольдович развелся с женой и поселился в сороковой квартире, Клавдия учинила оглушительно дикий скандал. Такой, который могла изобрести одна она: практически на пустом месте, с привлечением свидетелей-зрителей.
В тот день у Вадима Арнольдовича был гость. Тихий благообразный старичок с аккуратной бородкой, очками в золоченой оправе, в приличном темном костюме-тройке.
Именно он тогда сходил к злосчастному туалету. Именно он воспитанно спустил из протекающего бачка всю воду.
Клавдия ворвалась в комнату соседа.
Кричала.
Вадим Арнольдович лишь покаянно улыбался и говорил гостю:
– Прошу прощения, дражайший Игорь Яковлевич. Моя вина. Милые дамы еще утром предупредили меня, что потек сливной бачок и следует использовать ведро, но я, увы, рассеян…
«Милые дамы». Это он о размахивающей мокрой тряпкой Клавдии и одобрительно ухмыляющейся Наденьке, призванной в свидетели.
– Пардон, Игорь Яковлевич, я мигом. Все уберу и вернусь к вам. Не скучайте.
В дверях туалета Вадим Арнольдович столкнулся с Софьей. Она, тогда еще совсем молоденькая, стояла в проеме и перегораживала путь к луже.
– Идите к гостю, Вадим Арнольдович, – сказала Софья, строго глядя в вопросительно-виноватые глаза соседа. – Идите.
Тот наклонил голову вбок, посмотрел на Софочку так, словно впервые увидел, и, поблагодарив только кивком, ушел к себе.
Прежде чем захлопнулась дверь его комнаты, Софья услышала:
– Вадим, друг мой, и все же это возмутительно! Вы, такой известный человек, вынуждены выслушивать оскорбления какой-то фурии…
– Тише, Игорь Яковлевич, тише. Прошу вас. Не стоит уподобляться…
Клавдия не силилась вникнуть в нюансы и тонкости хорошего воспитания. Интуитивно понимала: сосед в чем-то ее превосходит, и оттого бесилась еще пуще. Когда скандалист встречает не отпор, а ледяную стену безразличия к пустым наветам, он стервенеет. Вздувается от злобы, словно шар, лопается и орошает все вокруг ядовитой слюной:
– Наш-то, чокнутый, опять пошел народ дивить. По морозу-то, да в одной рубашке! Постыдился бы на старости-то лет! Волосы б постриг!
А то ходит как поп-расстрига, дети во, пальцами крутят. Тьфу, стыдоба смотреть!
Вадим Арнольдович относился к уколам с абсолютным равнодушием. И это безразличие распространялось так далеко, что задевало и Софью.
Как-то раз на кухне он попытался заговорить об этом с молодой соседкой:
– Вы не похожи на свою сестру.
– У нас были разные мамы.
Вадим Арнольдович помолчал мгновение и кивнул:
– Я почему-то так и понял.
– Это что же такого ты тут понял?! Оказывается, пока сосед разогревал на плите суп, а Софа жарила котлеты, Клавдия стояла у двери в кухню и слушала.
– Что же такого тебе о нас понятно, а?! Живет тут без году неделя, а уже понятно ему что-то!
Плиту лучше б за собой лишний раз вымыл, понятливый нашелся!
Бесполезный скандал. Раздутый на пустом месте. Подобное случалось не часто, но запоминалось всё. И любой разговор с соседом хотелось начинать с извинений, а это тоже портит всё.
– Оставь, пожалуйста, Вадима Арнольдовича в покое, – не раз просила Софья.
– Не лезь, – резала сестра. После смерти мужа ей был надобен какой-то раздражитель, какой-то виноватый во всем человек… – Дашь таким спуску, сама будешь потом за ним дерьмо убирать!
– Клавдия! Вадим Арнольдович чистоплотный человек!
– Это потому, что я спуску не даю! А отвернись – вмиг квартиру загадит…
И весь сказ.
Софья многое понимала о своей сестре, жалела ее, как человека всю жизнь живущего на войне, но сделать ничего не могла. Сестра расчищала свое личное пространство, куда входили квартира, Софа, соседи по лестничной клетке, люди в магазинных очередях, с неутомимым упорством экскаватора. Трудолюбиво, но однообразно. Копала, чистила и тут же разбивала любой порядок железным ковшом языка.
Эх, остановила себя Софья Тихоновна, грех так об умершем думать…
Она и Вадиму Арнольдовичу запретила на эту тему разговаривать, хотя тот и пытался. Несколько дней назад Софья рассказала ему о своей маме, о том, как все случилось. Вадим тогда выслушал все с сочувствием и спросил:
– Так ваши отношения с сестрой завязаны на чувстве благодарности?
– Да. И на любви. Клавочка хоть и была вздорной, но поверьте, на самом деле это была добрейшая женщина…
– Поразительно. Ваш стакан всегда наполовину полон. Жаль только, что это не помогло вам вовремя избавиться от влияния сестры.
– Не надо, Вадим Арнольдович. Я довольна тем, как сложилась моя жизнь, и не будем об этом.
– Конечно не будем, – мягко улыбнулся он и взял Софью за руку…
Голубцы, наверное, ему понравились бы. Все получается вкуснее, когда готовишь с любовью…
Подумать только – Академия наук!
Ах, скромный, скромный Вадим Арнольдович. Тихий, интеллигентный, милый…
Ни разу, ни словом не обмолвился о научных степенях, ни полунамека не бросил о напечатанных по всему миру трудах…
Вот Клава поразилась бы!
Ее «чокнутый волосатик», «ворона с дыркой вместо головы» – сто раз на дню забывает свет выключать! – ученый. Ему Академия наук именные приглашения присылает.
Подумать только!
И как хотелось – думать! Представлять.
Тихие вечера за книжками. Чаепития за их обсуждением…
Она на машинке хорошо печатает, компьютер знает…
Сподвижничество – вот цель для настоящей женщины!
Жаль. Жаль, что столько времени упущено на совсем другое служение. Служение чужим капризам и пыльным, хорошим, но равнодушным книгам…
С желанием порадовать кого-то любое блюдо получается вкусней.
Так… а фарш остался.
– Маркуша! Кис-кис-кис…
Удивительно, но котика, предпочитающего теплую, прогретую кухню любому другому месту прохладного, неотапливаемого дома, нигде не было. Хотя обычно он прибегал, стоило только дверцей холодильника хлопнуть…
Софья Тихоновна положила остатки фарша на блюдце и, держа его в руках, надеясь выманить котенка на мясной запах, пошла в обход квартиры:
– Маркуша, кис-кис-кис…
Писклявый жалобный мяв доносился из-за двери в комнату Клавдии. Котенок страдал взаперти так, что немножечко охрип.
– Господи! Да как же ты сюда попал?!
Ругая себя глухой тетерей, Софья Тихоновна побежала в свою комнату за ключом.
– Сейчас, Марк, сейчас! Не плачь! Отпираю.
Кот, ободренный сочувствием, надрывался пуще прежнего и, едва в двери появилась щелочка, вылетел из комнаты, запутался в хозяйкиных ногах и, задирая кверху мордочку и хвост, понесся вслед за ней на кухню.
– На, – Софья Тихоновна поставила блюдце на дощечку под подоконником, – ешь.
Провела ладонью по пушистой рыжей шкурке жадно чавкающего зверька, разогнулась и замерла, пораженно глядя в окно.
Как же он туда попал? Марк (Аврелий) к Клавдии.
Материализовался в замкнутом пространстве?
Ничего не понимая, Софья Тихоновна отправилась назад. Проверить комнату.
Хотя… зачем? Дырочек и щелей в двери нет, известно. И замок был заперт. Сама только что два поворота ключом делала.
Удивленно поднимая брови, Софья Тихоновна стояла перед все еще полуоткрытой дверью.
