К прятавшемуся от стужи в казенных «жигулях» Родюкову майор подъехал с торца дома, где прежде обитал Шах.
— Как дела, Игорь? — осведомился майор, забираясь на сидение. — Не дай бог нам еще Пугеня проспать, тогда одна дорога — по профнепригодности. Простить себе не могу — как с Буковой опростоволосились! Не учли, что эта пожарная лестница проходит рядом с окном туалета на этаже, где комиссионное объединение. Но и сразу брать — какие были основания? Я же своими глазами видел, как Золочевская кивала в ответ уходящей Буковой. Кто мог знать, что это уже все, почти агония. Нельзя тянуть с поимкой красотки, в руках у нее яд, кто знает, как им воспользуются. Далеко она без машины не уйдет.
— Павел Михайлович, ведь все связи Буковой проверены, как-будто лежки нигде не видно.
— Да какая там лежка, где средства? Кто она, в сущности, такая? Двадцатилетняя девчонка, затесавшаяся по глупости в преступную компанию. Шах, использовав ее, пустил по рукам, а затем пристроил к делу. Ублажать и заодно присматривать за ближайшим помощником. Конечно, школа у нее хорошая, да ранг невысок. Во всей этой истории вот что странно. Куда-то бесследно исчезли доходы — отчисления от «станков», и солидные. Уж на что Шах могуч, а и у того дома обнаружили сумму, изумившую разве что мою жену да соседа-токаря. Это никоим образом не похоже на заначку уголовного главаря, зарабатывающего в день столько, сколько я за полгода. Амуры Шаха с Золочевской покоились на солидном финансовом основании. Нелепо полагать, что Шах столь долго и успешно попирал закон бескорыстно. Уж навидались мы воровской романтики и бессребреничества. Хотя точно — сребрениками брезгуют, как и золотишком. Металлоискателем моментально обнаруживаются. Теперь проще — трамбуется купюрами трехлитровая банка, крышка закатывается, и привет, ищи-свищи.
— Ну, сейчас вообще на валюту переходят.
— Да, трехлитровки — это для тех, что не завели валютных счетов за рубежом и по старинке сбрасываются в воровской общак. Кстати, именно недовольство некоторых коллег из тех, кто пониже рангом, свидетельствует, что в их общественных накоплениях явный непорядок.
— А что это еще за фонд Красного креста? — Родюков отсидел ногу в неудобном положении и теперь растирал колено, изгоняя вселившиеся туда невидимые иголки.
— Своего рода страховое общество для «пострадавших на производстве». Компенсация за отсиженный срок. Долю Шах собирал с подопечных значительную. С постоянным нажимом, попугивая новыми указами об аферах и азартных играх.
— Я думал, воровские общаки благополучно сгинули еще в пятидесятые. А тут целая структура…
— Обирал, обирал названных детишек. Жалуются почти все. Конечно, вероятно, что часть денег Шах передал кое-кому за то, чтобы закон был лоялен к их шалостям…
— Вы серьезно так думаете?
— А хоть и не серьезно! Много ты видал заявлений от облапошенных лотерейщиками? Я за последние двенадцать лет — ни одного. Кто пойдет жаловаться на собственную тупость и алчность?
— Есть же и государственные лотереи.
— Конечно, Игорь. Там все честь по чести. Однако, боюсь тебя огорчить, — знаком я со случаем, когда прибыль и здесь текла в карманы жуликов, и покрупнее наших. Большие люди работали. Долго, ловко, и не уверен, что они остались без последователей. А вообще сейчас в лотерейном бизнесе все так переплелось, что концов не найти. «Спринт», «Спортлото», сопровождаемые рулеткой у киосков распространителей, лотереи — и мгновенные, и почти беспроигрышные, во всяком случае для своих, «верхних», переходящих, чтобы не примелькаться, от одного «станка» к другому. За всем следит недреманное око. И признаться, хитроумием и своеобразным трудолюбием мне такие «шахи» по-человечески ближе, что ли, иных боссов, снимающих пенки со своего партийного или кастового положения.
— Так где же могут оказаться «шахские сокровища», Павел Михайлович?
— Насчет воровской кассы есть кое-какие соображения. И, думаю, не у нас одних. Все внимание на Пугеня. Шах был человек опытный и неглупый… Неудивительно, что квартира оказалась пустой. «Зона», если чему и научит полезному, так это скрывать следы и ценности. Может, поэтому и нечасто возникают слухи об ограблениях уголовных воротил.
— Думаете, Шах…
— Нет, Шах не должен был умереть бедным.
Если уж действительно должен был умереть. Но свое состояние сумел спрятать глубоко. И не только свое.
— Вы о деньгах его половины, Золочевской?.. Но это ведь не обычная семья…
— Скорее пара стервятников. И то, что, помимо дел, они постель делили, ни к чему не обязывало. Золочевская за свое казначейство-бухгалтерство получала немалую ставку. Шутка ли — доверенное лицо! Но, думаю, и при конфликте с хозяином не пошла бы на убийство ради сохранения таких доходов. Не тот масштаб. Блатные тоже, хотя и недовольны, но помалкивают. Надеются, что найдется общак.
— Может, у Шаха стащили казну?
— Не знаю, как насчет Шаха, но у тех, кто этот общак создавал, его нет. Суммы точной никто не знает, но за пять лет отчислений должно было набежать изрядно. За спокойствие платили все. Даже и не веря, что Шах обеспечивает прикрытие с помощью наших с тобой коллег, как это ни печально сознавать… Теперь, когда Шах мертв, практически невозможно достоверно выяснить, кто из участковых берет за «добро» на «станок» с наперстками, а у кого просто работают «на подъем». Про выдачу удостоверений лотерейщикам от комсомола лучше вовсе не упоминать. Иди знай, подмахнул важный дядя бумажку от размягчения мозгов или его умаслили иным способом. Хотя полных дураков там тоже не держат.
— Но не в сберкассе же он деньги хранил! Такому, как Шах, не защитить декларации и на десять рублей. — Родюкову не терпелось вернуться к конкретной проблеме. — Тогда где? Обе квартиры обыскали более, чем тщательно. В связи со вчерашним обшарили обиталище Буковых. Верите ли, Павел Михайлович, я с самого начала видел, что у Аси Марковны не многим мы разживемся. Так и вышло. Конечно, недешево стоит пристрастие к фирме «Панасоник» — от холодильника до телефона, — но все покрывается легальными заработками кавалера Аси Марковны, отовариваемыми в «Каштане».
— Кстати, штурман этот… «Таврия»-то на него оформлена. И доверенность, соответственно, на Асю Марковну. С машинами, в общем, ясно. «Мерседес» уже не дождется Золочевскую. Не вернется хозяйка. На деле он принадлежал Шаху, известно, где куплен и за сколько. Сто пятьдесят тысяч… Привезший авто из Югославии удачливый спекулянт получил несколько меньше. Четырнадцать тысяч в кассу и «куклу» в девятьсот рублей. Но от этого настоящая цена «мерседеса» не уменьшилась. А если учесть стремительный, совершенно фантастический скачок цен за последний год? Кстати, чем не причина для убийства Шаха? В последнее время они с Золочевской не ладили, машина остается ей, а это тысяч триста. Убивают и за меньшее: за стакан маковой соломки, поллитра вина, за случайное слово…
— А вдруг напрасно мы роем вдоль и поперек, и действительно в этом все и дело? Жизнь человеческую по-разному оценивать можно. Н-да, один черт, без Буковой этого не расхлебать…
У дверей «Погребка» маячил мрачный верзила. Из новеньких, отметил Строкач и протиснулся меж дверным косяком и бочкообразной грудной клеткой.
Бармен радостно заулыбался всей бугроватой, как бы присыпанной погребной пылью, физиономией. Уж с его кличкой жулики маху не дали. Бульба, не жалуясь, крутился, как камешек между двух жерновов, выказывая неожиданное для столь грузного тела проворство, ухитряясь одновременно угождать и уголовным посетителям, облюбовавшим заведение, и розыскному начальству, могущему прихлопнуть его кормушку одним мановением руки. Оттого-то так охотно он давал ответы на некоторые щекотливые вопросы. Однако такое равновесие не могло сохраняться бесконечно, и Бульба прекрасно понимал, что рано или поздно ему придет конец.
Как и обычно, завсегдатаи по-хозяйски оккупировали сдвинутые столы. Строкач был встречен уважительными кивками и пристальными взглядами тех, кто плохо знал его в лицо. Готовились услыхать нечто важное. Не часто майоры розыска жалуют на их сборища. Тем более Строкач, пользующийся известностью.
Развернув стул от соседнего стола и усевшись, майор окинул настороженно повернутые к нему лица, освежая в памяти знакомые и «фотографируя» новичков.
— Гляжу, молодежи прибыло. На входе у вас прямо Геракл, думал, уж и не впустит чашку кофе выпить. Ты бы, Короб, своих «шестерок» поднатаскал. Или уж прибейте у двери мраморную табличку «спецобслуживание». Чтоб на века.
Изможденный татарин ухмыльнулся бесцветными, словно из папиросной бумаги, губами. Глаза его мокро блестели, зрачки, расширившись, почти не реагировали на свет. Все знали, что Короба доедают лагерный туберкулез и морфий, и жизни ему осталось от силы года три. Наркотики Короб добывал и в самой жесткой «зоне», остальное его интересовало мало. По этой причине он считался человеком непредсказуемым и крайне опасным в ярости. С милицией, однако, без нужды ссориться не желал.
