Современному наставнику не следует идти на поводу у архаичного, хотя и красивого языка, в котором большая часть слов скорее затемняет, нежели раскрывает подлинную сущность веры. Есть соблазн переоценить умственные способности и умственные достижения, и тогда теология станет неким философским упражнением в оправдании скептицизма. Также существует искушение уделять излишнее внимание обряду, облачению, спорным вопросам самой процедуры, музыкальному мастерству. Все это часто превращает церковную службу в публичное представление. Церковь – не социальная организация, призванная отвечать стремлениям среднего класса к красоте и порядку, пробуждать ностальгию и создавать иллюзию духовности. Только возврат к истине Священного Писания поможет церкви удовлетворить потребности современного мира.
Закончив проповедь, архидьякон вернулся на свое место, а студенты и священники преклонили колени, пока отец Себастьян возносил последнюю благодарственную молитву. После того как процессия покинула церковь, вновь объявился Генри. Он погасил свечи, выключил свет над алтарем, а потом подошел к южной двери, чтобы любезно пожелать Дэлглишу доброй ночи и закрыть за ним дверь. Больше они не обмолвились ни словом.
Дэлглиш услышал скрежет железа. Вновь его отгораживали от чего-то, что он никогда полностью не понимал и не принимал, и что в конце концов теперь заперли на засов. Стены галереи защищали коммандера от разыгравшейся стихии; миновав несколько ярдов, отделявших церковь от «Иеронима», он отправился спать.
Книга вторая
Гибель архидьякона
После повечерия архидьякон задерживаться не стал. Молча переодевшись с отцом Себастьяном в ризнице, он буркнул «доброй ночи» и вышел в открытую ветрам галерею.
Двор представлял собой водоворот шума и ярости. Только начавшийся дождь уже прекратился, но сильный юго-восточный ветер, набирая силу, налетал порывами и кружил вокруг каштана, шуршал в вышине листвой и гнул толстые ветви так, что они взмывали вверх и опускались вниз с величавой неторопливостью траурного танца. Более хрупкие ветки и веточки ломались, падая на булыжники словно палки от использованных фейерверков. Облетевшие листья катались и крутились по двору, и хотя до южной галереи они еще не добрались, но уже скопились влажной кучей перед дверью в ризницу и у стены северной галереи.
У входа в колледж архидьякон отскоблил несколько листиков, прилипших к подошвам и носкам черных туфель, и через раздевалку вышел в коридор. Несмотря на бушующий ветер, в доме оказалось удивительно тихо. Крэмптону стало интересно, где задержались четверо священников – в церкви или в ризнице. Скорее всего, собрались вместе и возмущаются его проповедью. А студенты, предположил он, уже разошлись по своим комнатам. В тихой и слегка напряженной атмо-сфере было что-то необычное, почти зловещее.
Еще не пробило половину одиннадцатого. Сна не было, но о прогулке не могло быть и речи: выбраться наружу в такую темень при сильном ветре казалось нереально и даже опасно. Священник знал, что после повечерия в Святом Ансельме принято хранить молчание, и, хотя ему не очень нравилась подобная традиция, он намеревался ее соблюсти.
Он знал, что в гостиной студентов есть телевизор, но субботние передачи не отличались высоким качеством, и ему очень не хотелось нарушать тишину. Но там можно было найти какую-нибудь книгу, и к тому же он был не против посмотреть поздние новости по Ай-ти-ви.
Когда он отворил дверь, то увидел, что в комнате кто-то есть. Моложавый мужчина, которого ему за обедом представили как Клива Стэннарда, смотрел какой-то фильм. Он развернулся и, казалось, был возмущен столь нежданным вторжением. Архидьякон несколько секунд помедлил, потом пожелал спокойной ночи, направился к двери, ведущей в подвал, и стал пробиваться через двор к «Августину».
В десять сорок Крэмптон, уже в пижаме и домашнем халате, собирался лечь спать. Он прочитал главу из Евангелия от Марка и помолился, как обычно, но сегодня вечером и то и другое было всего лишь стандартным ритуалом, проявлением традиционного благочестия. Слова Священного Писания он знал наизусть и бесшумно проговаривал их, как будто неторопливость и тщательное внимание к каждому из них могли обнажить скрытый до этого смысл.
Сняв халат, он удостоверился, что окно плотно закрыто и выдержит натиск сильного ветра, и забрался в кровать. Память лучше обуздывать действием. Но теперь, неподвижно лежа на аккуратно постеленном белье, прислушиваясь к завыванию ветра, он понимал, что сон так легко не придет. Его слишком взбудоражил этот насыщенный и богатый на неприятные события день. Наверное, стоило бы побороться с ветром и все-таки пойти прогуляться. Воспоминание о собственной проповеди отозвалось скорее удовлетворением, чем сожалением. Он тщательно готовился и произнес ее спокойно, но уверенно, с чувством. Все это требовалось сказать, и он сказал, а если проповедь еще больше настроила против него Себастьяна Морелла, если душевные страдания и неприязнь переросли во вражду, ну что ж, ничего нельзя поделать. По его мнению, он не стремился ссориться. Наоборот, предпочитал быть в хороших отношениях с теми, кого уважал.
Честолюбивый Крэмптон знал, что митру епископа не надеть, если враждовать с авторитетными членами церкви, даже если сейчас они не столь могущественны, как раньше. Да и отец Себастьян уже не имел такого влияния, как ему казалось. Архидьякон был уверен, что в этой битве сражается на стороне победителя. Но существовала еще война за принципы, которую придется развязать, если церковь Англии хочет выжить в новом тысячелетии. Хотя в этой войне борьба за закрытие колледжа Святого Ансельма станет лишь схваткой второстепенного значения, именно эта победа доставит ему настоящее удовольствие.
Тогда отчего он так расстраивался из-за Святого Ансельма? Почему чувствовал, что именно здесь, на этом открытом всем ветрам, заброшенном побережье, духовная жизнь расцветает во всей красе? Почему казалось, что над ним и над всем его прошлым ведется судебное разбирательство? Ведь не то чтобы этот колледж мог похвастаться долгой историей духовного подвига. Безусловно, церковь была средневековой – кто-то даже слышал в этом безмолвии отзвуки григорианских напевов, хотя сам архидьякон относился к такой идее скептически. Он рассматривал церковь с функциональной точки зрения: это здание, в котором поклоняются, а не место поклонения. Колледж Святого Ансельма – всего-навсего детище викторианской старой девы, у которой было слишком много денег, слишком мало здравого смысла и наблюдалась тяга к стихарям с белыми кружевами, биреттам и холостым священникам. Вполне возможно, что женщина была не совсем в своем уме. Неужели ее пагубное влияние должно сказываться на организации работы колледжа в двадцать первом веке? Просто смешно.
Он энергично пошевелил ногами в попытке ослабить стягивающую простыню. Внезапно у священника возникло желание оказаться рядом с Мюриел, развернуться к ее флегматичному, расслабленному телу и на время забыться в объятиях жены, занимаясь сексом. Но стоило ему даже в мыслях дотронуться до нее, и между ними, как часто случалось и на брачном ложе, встало воспоминание о другом теле. Он вспомнил изящные, как у ребенка, руки, острую грудь, исследующий его тело приоткрытый рот: «Тебе нравится? А так? А вот так?»
С самого начала их любовь была ошибкой, опрометчивой и предсказуемо фатальной, и сейчас он задавался вопросом, как мог настолько обмануться. Их отношения словно списали из дешевого романа. Они даже завязались в обстановке дешевого романа, на круизном судне в Средиземном море. Как-то раз знакомого церковника пригласили поучаствовать в качестве лектора в поездке по древним и историческим местам в Италии и Азии. Но тот в последний момент заболел и предложил Крэмптона в качестве замены. Священник подозревал, что организаторы не взяли бы его, если бы под рукой оказался более квалифицированный кандидат, но удача неожиданно улыбнулась именно ему. К счастью, на корабле не было компетентных ученых. Добросовестно подготовившись и прихватив с собой хорошие путеводители, священник опередил в знаниях других пассажиров. Барбара поехала в круиз с матерью и отчимом в образовательных целях. Она была самой молодой из пассажиров, и Крэмптон оказался не единственным представителем мужского пола, подпавшим под ее чары. В его глазах она выглядела скорее ребенком, нежели девятнадцатилетней девушкой, ребенком, который родился не в свое время.
Коротко стриженные смоляные волосы, низкая челка над огромными голубыми глазами, лицо сердечком и маленькие пухлые губки, мальчишеская фигурка, подчеркнутая ее любимыми короткими хлопковыми платьями рубашечного покроя, придавали ей сходство с девушками 20-х годов прошлого века. Пассажиры старшего поколения, люди тридцатых, которые живо помнили то бурное десятилетие, ностальгически вздыхали и шептались, что Барбара выглядит как молодая Клодетт Колбер. Но Крэмптону этот образ казался фальшивым. В ней не было искушенности, свойственной звездам кино, лишь детская наивность, веселость и еще ранимость, которая давала ему возможность выдавать сексуальное влечение за потребность холить, лелеять и защищать. Он не мог поверить в свою удачу, когда девушка сначала удостоила его своим расположением, а впоследствии привязалась к нему с преданностью собственника. Через три месяца они поженились. Ему было тридцать девять, а ей только исполнилось двадцать.
