Эмма почувствовала, что темная фигура рядом с ней замерла. Она бросила взгляд на руки архидьякона и увидела, что они стиснули нож и вилку. Питер Бакхерст молча разносил вино, но архидьякон накрыл ладонью с побелевшими костяшками свой бокал, и Эмма ждала, что он развалится у него под пальцами. Она смотрела на его руку, и в ее воображении она увеличилась, приняла почти исполинские размеры, а фаланги пальцев ощетинились черными волосками. Девушка увидела, что коммандер Дэлглиш, который сидел напротив, бросил на архидьякона испытующий взгляд. Эмма не могла поверить, что напряжение, настолько явно излучаемое соседом, не ощущал весь стол. Но, похоже, его заметил лишь коммандер Дэлглиш.
Грегори ел молча, с видимым удовольствием и почти не поднимал глаз, пока Рафаэль не начал читать. А потом изредка направлял на него насмешливый и слегка изумленный взгляд.
Голос Рафаэля не прервался, и когда миссис Пилбим с Питером Бакхерстом молча убрали тарелки, и когда принесли главное блюдо: рагу из мяса и бобов с вареным картофелем, морковью и фасолью. Архидьякон попытался прийти в себя, но почти ничего не съел. После первых двух блюд, за которыми должны были последовать фрукты, сыр и печенье, Рафаэль закрыл роман, прошел к блюду с крышкой, чтобы положить себе еды на тарелку, и сел в конце стола. В этот момент Эмма взглянула на отца Себастьяна. С суровым выражением лица священник взирал на Рафаэля, а тот, как показалось девушке, решительно отказывался встречаться с ним глазами.
Похоже, никто не хотел нарушать возникшую тишину. Архидьякон, сделав над собой усилие, развернулся к Эмме и начал довольно натянутый разговор о ее взаимоотношениях с колледжем. Когда ее утвердили в должности? Что именно она преподает? Считает ли она, что студенты в целом воспринимают материал? Как, по ее мнению, изучение английской и религиозной поэзии соотносится с программой теологического колледжа? Она сознавала, что он старается ее подбодрить или по крайней мере предпринимает попытки завязать беседу, но это было похоже на допрос. К тому же девушка понимала, и от этого становилось неловко, что в такой тишине его вопросы и ее ответы звучали неестественно громко. Ее глаза снова и снова возвращались к Адаму Дэлглишу, сидевшему справа от директора: там темноволосая голова склонилась к более светлой. Казалось, им было о чем поговорить. Естественно, они не стали бы обсуждать смерть Рональда, не здесь, не за ужином. Иногда она ощущала на себе пристальный взгляд Дэлглиша. Они на секунду встречались глазами, Эмма мгновенно пасовала, коря себя за мимолетную бестактность, и решительно разворачивалась, чтобы терпеть любопытство архидьякона.
Наконец все переместились в гостиную, чтобы выпить кофе, но смена декораций не помогла оживить разговор. Он превратился в беспорядочный обмен банальностями, и задолго до того, как пришло время готовиться к повечерию, компания развалилась. Эмма ушла в числе первых.
Несмотря на грозу она решила, что ей необходимо глотнуть свежего воздуха и пройтись перед сном. Сегодня она собиралась пропустить повечерие. Впервые девушка чувствовала настоятельную необходимость сбежать из этого дома. Но когда она вышла за дверь, ведущую в южную галерею, порыв ветра ударил ее, словно кулак. Вскоре она смогла бы стоять, лишь согнувшись. Неподходящая ночь для уединенной прогулки по побережью, которое внезапно стало таким недружелюбным. Она задумалась, чем сейчас занят Адам Дэлглиш. Наверное, он посчитал вежливым посетить повечерие. А ее ждет работа – как всегда, работа – и ранний отход ко сну. И девушка отправилась вдоль тускло освещенной южной галереи к «Амвросию», навстречу одиночеству.
23В 9 часов 29 минут Рафаэль, который последним вошел в ризницу, застал лишь отца Себастьяна. Священник снимал плащ, чтобы переодеться к службе. Рафаэль уже держался одной рукой за дверь, ведущую в церковь, когда отец Себастьян произнес:
– Ты нарочно выбрал эту главу из Троллопа, чтобы досадить архидьякону?
– Мне она просто нравится, отец. Такой гордый, честолюбивый человек преклоняет колени перед ложем своего отца и вынужден признать, что тайно надеется на своевременную смерть епископа. Это самая выразительная глава во всем творчестве Троллопа. Я считал, мы все должны ее оценить.
– Я не прошу разъяснять свое литературное восприятие Троллопа. Ты не ответил на мой вопрос. Ты выбрал эту главу, чтобы насолить архидьякону?
– Да, отец, вы правы, – тихо признался Рафаэль.
– По-видимому, на тебя повлияло то, что ты узнал от инспектора Джарвуда перед ужином.
– Он был очень подавлен. Архидьякон почти силой вломился в комнату инспектора и накричал на него. Роджер выпалил мне это не подумав, а потом сказал, что это секрет, и я должен постараться все забыть.
– И чтобы забыть сказанное, ты намеренно выбрал в прозаическом произведении главу, которая была способна не только глубоко ранить нашего гостя, но и выдать тот факт, что инспектор Джарвуд тебе доверился.
– Этот отрывок, отец, не был бы столь оскорбителен для архидьякона, если бы Роджер сказал мне неправду.
– Понятно. Ты обратился к «Гамлету». Создал конфликт, не подчинился моим указаниям о том, как нужно вести себя с архидьяконом, пока он у нас в гостях. Придется задуматься. И тебе, и мне. Я должен серьезно поразмыслить: могу ли, положа руку на сердце, рекомендовать тебя для посвящения в духовный сан. А ты должен поразмыслить, действительно ли годишься на роль священника.
Впервые отец Себастьян облек в слова свои сомнения – сомнения, которые он не осмеливался допускать даже в мыслях. В ожидании ответа он заставил себя взглянуть Рафаэлю в глаза.
– Но разве у нас есть выбор, отец? – тихо промолвил молодой человек. – У нас обоих…
Отца Себастьяна поразил не ответ, а тон, которым это было сказано. Он расслышал в голосе Рафаэля то, что увидел и в его глазах. Не вызов, не сомнение в его директорских полномочиях и даже не обычную нотку ироничной независимости, а что-то более тревожное и тягостное: оттенок унылой покорности и в то же время крик о помощи. Ни слова не говоря, отец Себастьян переоделся, потом подождал, пока Рафаэль откроет для него дверь в ризницу, и шагнул за ним в освещенный свечами сумрак церкви.
24Единственным членом паствы на повечерии был Дэлглиш. Он нашел себе место в правом проходе посередине и стал наблюдать, как Генри Блоксэм в белом саккосе зажег две свечи на алтаре и ряд свечей в стеклянных колпаках вдоль мест для певчих. Еще до прихода Дэлглиша Генри отодвинул засов на огромной южной двери, и коммандер сидел тихо, ожидая услышать за спиной ее резкий скрип. Но никто – ни Эмма, ни персонал, ни гости – так и не объявился. Он сидел один в сгустившейся тишине тускло освещенной церкви, и грохот шторма казался таким далеким, будто принадлежал другой реальности.
Наконец Генри зажег свет над алтарем, и ван дер Вейден окрасил застывший воздух своим сиянием. Генри преклонил колено перед алтарем и возвратился в ризницу. Спустя пару минут появились четыре священника, за ними шли студенты и архидьякон. Фигуры в белых саккосах передвигались почти бесшумно, с неторопливым достоинством заняли свои места, и голос отца Себастьяна нарушил тишину первой молитвой.
– Всемогущий Боже, даруй нам тихую ночь и хороший конец. Аминь.
Зазвучал григорианский распев. Службу провели с той безупречностью, какая достигается глубоким знанием и постоянной практикой. Там, где надо, Дэлглиш стоял. Там, где надо, преклонял колено и присоединялся к молитве: роль пассивного наблюдателя его не устраивала. Все мысли о Рональде Тривзе и о смерти он выкинул из головы. Он пришел сюда не как полицейский и был обязан освободить свое сердце, наполнив его лишь смирением.
После последней коллекты, но перед благословением архидьякон поднялся со своего места, чтобы прочитать проповедь. Он предпочел встать перед алтарной оградой, а не за кафедру или за аналой. Дэлглиш отметил, что это к лучшему – иначе он бы обращался к пастве, состоящей из одного человека, человека, к которому он, без сомнения, меньше всего хотел обращаться. Короткая, но убедительная проповедь заняла меньше шести минут и была прочитана спокойно, словно архидьякон понимал, что нежеланные слова только выигрывают в силе, если произносить их тихо. Темноволосый, бородатый, он стоял словно ветхозаветный пророк, а его зрители, облаченные в саккосы, сидели как каменные изваяния и не поднимали на него глаз.
Темой проповеди архидьякон избрал христианское наставничество в современном мире. Он подверг резкой критике все идеи, которые колледж Святого Ансельма проводил более сотни лет и которые поддерживал отец Себастьян. Основная мысль была выражена четко и ясно. Чтобы выжить и продолжать служение в жестокое, тревожное время все возрастающего атеизма, церковь должна вернуться к основам веры.
