Миссис Пилбим накрыла журнальный столик рядом, поставила на него большую чашку чаю и булочку с маслом и джемом. «Как здорово, – пришло на ум Эмме, – спокойно сидеть, когда рядом есть другая женщина, слышать, как скрипит плетеное кресло, когда в нем устраивается миссис Пилбим, чувствовать аромат булочек и смотреть на синие всполохи огня». Она жалела, что разговор зашел о Рональде Тривзе. Девушка не представляла, насколько эта смерть, все еще необъяснимая, омрачит будущее колледжа. И не она одна. Конечно, миссис Манро ушла из жизни мирно, ее смерть была естественной, и для нее, вероятно, стала благом. Но это еще одна тяжелая потеря для столь узкого круга людей, и разрушительное действие смерти не может здесь не сказаться. Генри прав, человек всегда чувствует вину. Она жалела, что не так сильно заботилась о Рональде, ведь могла бы быть подобрее и потерпеливее. Она так ясно представила себе, как он, спотыкаясь, выходит из коттеджа Сертиса, что никак не могла избавиться от этого видения.
А теперь еще и архидьякон. Неприязнь Рафаэля к нему становилась маниакальной. Это была уже не просто неприязнь. В его голосе сквозила ненависть – эмоция, которую Эмма совсем не ожидала встретить в Святом Ансельме. Она поняла, насколько сильно ей нравилось приезжать в колледж. В голову пришли знакомые слова из молитвенника: «Такой покой недостижим в миру». Но покой ускользал, стоило вообразить, как юноша открывает рот, стараясь вдохнуть воздух, а встречает лишь поток песка, несущий смерть. И колледж Святого Ансельма был частью этого бренного мира.
Да, преподавали здесь священники, а сами студенты ожидали рукоположения, но они все еще оставались людьми. Хоть колледж и стоял в символическом и дерзком уединении на границе между морем и незаселенным мысом, в его замкнутых стенах под строгим контролем текла насыщенная жизнь. Благодатная почва для разнообразных эмоций. А как же Рафаэль, воспитанный без матери, выросший в этом изолированном мире с передышками на начальную и среднюю школу: тот же мужской коллектив, те же контролируемые условия? Интересно, он на самом деле чувствовал призвание или просто платил по счетам единственно понятным для него способом? Впервые она мысленно осуждала священников. Наверняка им приходило в голову, что Рафаэлю нужно учиться где-нибудь в другом колледже.
Она считала, что отец Себастьян и отец Мартин наделены мудростью и добродетелью, которую вряд ли могут постичь люди, которые, как и она сама, видят в упорядоченной вере лишь правила для духовного роста, а не окончательное хранилище открывшейся истины. Но всегда возвращалась к одной и той же неудобной мысли: священники тоже всего лишь люди.
Поднимался ветер. Теперь она слышала его слабый неравномерный гул, почти неразличимый за более сильным гулом моря.
– Ветер будет сильный, – сказала миссис Пилбим, – хотя, наверное, совсем разыграется лишь к утру. Однако ночка предстоит неспокойная.
Они молча пили чай, а потом миссис Пилбим сказала:
– Понимаете, они неплохие ребята. Все до одного.
– Да, – сказала Эмма, – я знаю.
Девушке показалось, что именно миссис Пилбим отвечает здесь за хорошее настроение.
21Отец Себастьян не любил послеполуденный чай. Он никогда не ел пирожных и придерживался мнения, что булочки и бутерброды только перебивают аппетит перед ужином. Он считал, что должен появиться в четыре часа перед гостями – так было правильно, – но обычно оставался ненадолго, только чтобы выпить пару чашек «Эрл Грей» с лимоном и поприветствовать вновь прибывших. В эту субботу он поручил прием отцу Мартину, но в десять минут пятого подумал, что будет невежливо не заглянуть. На полпути вниз по лестнице ему навстречу кинулся архидьякон.
– Морелл, мне нужно с вами поговорить. В вашем кабинете, пожалуйста.
«Ну что на этот раз?» – устало подумал отец Себастьян, взбираясь по лестнице вслед за архидьяконом. Крэмптон перешагивал через ступеньки и, заходя в кабинет, едва не выбил дверь. Отец Себастьян вошел более спокойно, пригласил гостя занять одно из кресел перед камином, но его проигнорировали. Мужчины оказались лицом к лицу, так близко, что отец Себастьян чувствовал кислое дыхание оппонента. Он против воли встретился с горящим взором, внезапно разглядев (и от этого стало неловко) каждую черточку лица Крэмптона: торчащие в левой ноздре два волоска, проступившие на скулах красные пятна и прилипшую к губе крошку, похоже, от булочки. Он стоял, наблюдая, как архидьякон пытается совладать с эмоциями. Слегка успокоившись, Крэмптон заговорил, но в голосе явственно слышалась угроза.
– Что здесь делает этот полицейский? Кто его пригласил?
– Коммандер Дэлглиш? Я подумал, что объяснил…
– Да не Дэлглиш, а Джарвуд. Роджер Джарвуд.
– Мистер Джарвуд наш гость, как и вы, – невозмутимо ответил отец Себастьян. – Он инспектор сыскной полиции Суффолка, взял недельный отпуск.
– Это была ваша идея пригласить его сюда?
– Он к нам иногда заезжает, нам это приятно. Сейчас инспектор находится в отпуске по болезни и попросил позволения остановиться здесь на неделю. Он нам нравится, и мы рады, что он приехал.
– Джарвуд расследовал смерть моей жены. Вы хотите меня убедить, что этого не знали?
– Как я мог об этом узнать, архидьякон? Как мог об этом знать кто-либо из нас? О таких вещах распространяться не принято. И Джарвуд не исключение. Он приезжает к нам, чтобы отдохнуть от работы. Я вижу, что вам неприятна эта встреча, сожалею, что так вышло. Его присутствие, видимо, вызывает чрезвычайно тягостные воспоминания. Но это всего лишь странное совпадение. Такое происходит каждый день. Я так понимаю, инспектор Джарвуд перевелся из столичной полиции в Суффолк пять лет назад. Должно быть, вскоре после смерти вашей жены.
Отец Себастьян не стал произносить слово «само-убийство», но понял, что оно повисло в воздухе. Трагедия, которая произошла с первой женой архидьякона, разумеется, не была секретом в церковных кругах.
– Он должен уехать, – проговорил архидьякон. – Я не готов сидеть с ним за одним столом.
Отец Себастьян разрывался между искренним состраданием, не настолько, впрочем, сильным, чтобы причинить дискомфорт, и более личным чувством.
– А я не готов указать ему на дверь, – ответил он. – Инспектор у нас в гостях. Какие бы воспоминания его присутствие ни воскрешало, я уверен, два взрослых человека смогут высидеть за одним столом и не спровоцировать скандал.
– Скандал?
– Это подходящее слово, архидьякон. Почему вы так злитесь? Джарвуд делал свою работу. Ничего личного.
– Это стало личным с первой секунды, когда он появился в моем доме. Этот человек почти обвинил меня в убийстве. День за днем он ошивался рядом, даже когда я с ума сходил от горя и был слишком раним, допекал меня расспросами, выяснял все мельчайшие детали моего брака, которые не имели к нему никакого отношения. Слышите, никакого! Когда расследование закончилось и вынесли вердикт, я пожаловался в столичную полицию. Сходил в полицейское бюро жалоб, почти не ожидая, что мое дело воспримут всерьез. К тому времени я пытался все забыть. Но в столичной полиции навели справки и признали, что Джарвуд переусердствовал.
– Переусердствовал? – Отец Себастьян прибег к известной банальности: – Я думаю, он считал, что исполняет свой долг.
– О чем вы говорите? Долгом там и не пахло! Он считал, что может состряпать дело и создать себе имя. Для него это могло обернуться неожиданной удачей. Местный священник обвиняется в убийстве собственной жены! Вы знаете, какой вред такого рода голословное утверждение могло причинить епархии? А приходу? Он меня мучил, и ему это доставляло удовольствие.
Такое обвинение никак не вязалось у отца Себастьяна с Джарвудом, которого он знал. Священника снова переполнили противоречивые эмоции. Он сочувствовал архидьякону, колебался, говорить или нет с Джарвудом, боялся без необходимости побеспокоить человека, который, как он подозревал, и умственно и физически был слаб, и понимал необходимость провести эти выходные так, чтобы больше не настраивать против себя Крэмптона. Все эти переживания, как ни нелепо это звучит, вылились в один неприятный, но важнейший вопрос: как рассадить всех за ужином? Он не мог посадить вместе двух полицейских: они явно не захотели бы поддерживать разговор на профессиональные темы. Он и сам не хотел бы подобной беседы за своим столом. (Отец Себастьян всегда думал о столовой в колледже только как о «своем» обеденном зале и «своем» столе.) Очевидно, что Рафаэля с отцом Джоном нельзя сажать ни рядом, ни напротив архидьякона. А вот Клив Стэннард даже в лучшие времена был скучным гостем, так что он вряд ли станет навязываться Крэмптону или Дэлглишу. Как бы он хотел, чтобы его жена оказалась рядом. Если бы Вероника была жива, таких проблем просто не возникло бы. Священник почувствовал легкую обиду, что она оставила его в столь затруднительном положении.
