— Ну, давай же, еще немного… — Он сделал пару шагов, оглядываясь назад и ожидая, что я последую за ним. — Мне надо поговорить с тобой. Ты должен выслушать.
В его поведении, помимо обычной раздражительности и неприветливости, чувствовалось еще что-то. Нечто вроде примитивного страха. Покачав головой, я пошел рядом с ним по траве.
— Сколько ты хочешь? — напрямик спросил он.
Я снова замер и сказал:
— Я этим не занимаюсь.
— Знаю, но… Как насчет двух сотен, свободных от налогов?
— Ты дурак, Бинни.
— Тебе-то хорошо, — яростно сказал он. — Но я потеряю все, если Гобелен выиграет сегодня. Конюшню, средства к существованию — все!
— Почему?
Бинни дрожал от напряжения.
— Я должен кучу денег.
— Букмекерам? — спросил я. — Естественно, букмекерам.
— Ты дурак, — сказал я бесцветным голосом.
— Самодовольный ублюдок, — с бешенством выплюнул он. — Я отдал бы все на свете, чтобы сегодня ты снова сидел в том фургоне, а не путался здесь.
Я задумчиво посмотрел на него и заметил:
— Гобелен, возможно, не выиграет в любом случае. Никаких гарантий.
— Я должен знать заранее, — неосторожно брякнул он.
— И если ты предупредишь своего букмекера, что Гобелен не выиграет, он спустит тебя с крючка?
— Он простит мне часть долга, — пояснил Бинни, и не станет торопить с оставшейся суммой.
— До следующего раза, — возразил я. — Пока ты не увязнешь в трясине еще глубже.
Взгляд Бинни был обращен внутрь, словно перед ним развертывалась картина безнадежного будущего. И я понял, что он никогда не сделает первого шага, чтобы вновь выбраться на твердую землю. В его случае это означало совсем прекратить играть.
— Тренеры могут найти более легкий способ проиграть скачку, — указал я, — чем пытаться подкупить жокея.
Он насупился еще больше и стал как две капли воды похож на неандертальца.
— Мойра платит конюху, который ухаживает за Гобеленом, чтобы парень не спускал с него глаз и докладывал ей обо всем, что происходит. Я не могу его уволить или поручить ему другую лошадь. Если я так поступлю, она грозится передать Гобелена другому тренеру.
— Я удивляюсь, что она еще его не забрала, — ответил я и подумал, что Мойра сделала бы это немедленно, если бы услышала нашу беседу.
— Тебе нужно только плохо провести скачку, — уговаривал он. — «Зажать» лошадь на дальнем конце и по широкой дуге выйти на прямую.
— Нет, — сказал я. — Не годится.
Похоже, я обладал выдающимся даром доводить людей до белого каления.
Бинни был бы счастлив, если бы я замертво свалился у его ног.
— Послушай, — сказал я, — мне очень жаль, что ты угодил в такой переплет. Мне искренне жаль, веришь ты или нет. Но я не намерен спешить тебе на помощь и вызволять, надувая Мойру, лошадь, игроков или самого себя, и хватит об этом.
— Ублюдок, — сказал он.
Через пять минут, когда я снова окунулся в гущу ипподромной жизни у весовой, чья-то рука тронула меня за локоть и тягучий голос произнес над ухом:
— Мой дорогой Ро, каковы твои шансы?
Я повернулся с улыбкой и увидел умное лицо Вивиена Иверсона. При свете дня на ипподроме, где я в свое время впервые встретился с ним, он выглядел столь же элегантно и изысканно, как и в клубе «Виват»: темно-зеленый блейзер в сочетании с серыми клетчатыми брюками, волосы, отливавшие синевой в лучах апрельского солнца. Сдержанная радость в наблюдательных глазах.
— В любви, на войне или в картах? — сказал я. — Остаться на свободе, приятель.
Я прищурился.
— Хм, — сказал я. — Сколько бы ты предложил?
— Пять к четырем.
— Надеюсь, ты ошибаешься, — сказал я.
За шутливой манерой скрывалась явная озабоченность.
— Прошлой ночью в клубе я чисто случайно услышал, как наш друг Коннат Павис разговаривает по телефону. Если откровенно, мой дорогой Ро, после того как было упомянуто твое имя, я в какой-то степени сознательно слушал.
— По отводной трубке?
— Фу-у, — укоризненно сказал он. — Нет, к сожалению. Я не знаю, с кем он говорил. Но он сказал — его точные слова: «Поскольку речь идет о Бриттене, вы не можете не согласиться, что профилактика надежнее лечения болезни», а чуть позже он добавил: «Если собаки почуяли след, лучше всего посадить их на привязь».
— Восхитительно, — невыразительно отозвался я.
— Тебе нужен телохранитель?
— Предлагаешь свои услуги?
Он с улыбкой покачал головой.
— Могу нанять для тебя одного. Карате. Пуленепробиваемое стекло. Все необходимое снаряжение.
— Полагаю, — задумчиво сказал я, — что всего лишь увеличу страховку.
— От похищения? Тебя никто не застрахует.
— Принцип взаимозависимости, — объяснил я. — Никто не захочет сталкивать меня с обрыва, если вслед за тем скала неизбежно рухнет на его собственную голову.
— Не забудь довести до их сведения, что такая скала существует.
— Твои советы стоят океанской парусной яхты.
Мойра Лонгерман стояла у парадного круга перед началом заезда, где участвовал Гобелен. Она сверкала голубыми птичьими глазками и без конца поглаживала меня по руке. Ее маленькие тонкие пальчики мягко скользили по ярко-алому рукаву.
— Рональд, я знаю, вы ведь постараетесь изо всех сил, сделаете все возможное.
— Да, — виновато подтвердил я, разминая вялые мышцы и наблюдая, как под гладкой шкурой перекатывались упругие мускулы Гобелена, когда конюх вел его по кругу.
— Я видела, вы только что разговаривали с Бинни, Рональд.
— Неужели, Мойра? — Я повернулся и с интересом поглядел ей в лицо.
— Да, видела. — Она энергично кивнула. — Я была на трибунах, в баре там, наверху, и смотрела вниз, на паддок. Я видела, как Бинни отвел вас в сторону, чтобы поговорить.
Она пристально и проницательно посмотрела на меня. Ее рука плавно поглаживала мой рукав. Она напряженно ждала, надеясь услышать ответ.
— Обещаю вам, — просто сказал я, — если я испорчу скачку, это произойдет вопреки моему желанию.
Она перестала гладить меня, вместо того похлопала по руке и улыбнулась.
— Этого вполне достаточно, Рональд.
Бинни стоял в десяти футах от нас, не в силах изобразить даже подобие вежливости, причитающейся владельцу от тренера. Его лицо окаменело, глаза ничего не выражали; его обычная мрачная гримаса превратилась в трагическую маску безграничного отчаяния. Я подумал, что мог и ошибиться, принимая Бинни за безобидного дурака. В тот момент в нем чувствовалось нечто такое, от чего по спине побежали мурашки и что навевало мысли об убийстве.
Прозвонил колокол, давая сигнал жокеям садиться в седла, и меня подсадил конюх, а не Бинни.
— Я не собираюсь относиться ко всему этому слишком серьезно, — мило сказала Мойра в пространство.
Бинни не обратил на нее внимания, словно ничего не слышал. Может, так оно и было. Он также не дал мне никаких наставлений, как вести скачку, что меня ни капли не огорчило. Казалось, он полностью погружен в себя и не воспринимает действительность. Мойра махнула мне рукой, когда я тронул Гобелена, и Бинни не пошел вместе с ней к трибунам. Подобное поведение было неслыханным даже для него.
Сам Гобелен пребывал в превосходном настроении, возбужденно вскидывал голову и выбрасывал коленца в легком галопе, как будто весенняя апрельская лихорадка горячила его кровь. Я вспомнил Челтенхем и стремительный рывок на старте, едва не вывихнувший мне руки, и понял, что мне очень повезет, если Гобелен не понесет меня сразу, от стартовых ворот. На сей раз мне не грозило пройти дистанцию последним из-за нерешительности. Но поскольку я был ослаблен физически, то мог не справиться с норовистым скакуном и опередить всех на сорок корпусов ко второму препятствию, лишившись таким образом надежды сберечь силы для финиша.
Гобелен легко гарцевал, пока мы проезжали парадный круг перед трибунами, тогда как другие участники забега мерно шагали. Он игриво пританцовывал, когда мы легким галопом возвращались на старт, который в трехмильных скачках с препятствиями в Кемптон-парке расположен слева от трибун и на виду у большинства зрителей.
Еще одиннадцать наездников кружили на месте, в последний раз проверяя упряжь, поправляя очки и отвечая стартеру, проводившему перекличку по номерам. Помощник стартера, подтягивавший подпругу соседнего скакуна, оглянулся через плечо и спросил, в порядке ли моя и не надо ли затянуть и ее тоже.
Если бы я не пережил столько неприятностей в последнее время, я бы просто сказал «да», а он подтянул бы пряжку на одну-две дырочки, и я забыл бы об этом. Но после всех драматических событий я был склонен к излишней осторожности. Я вдруг отчетливо представил Бинни, отрешенного и опасного, вспомнил, с каким отчаянием он умолял меня проиграть, и вновь по спине побежали мурашки. Я соскользнул с Гобелена, намотав поводья на руку.
