Ознакомительная версия.
Аграфена прищурилась, впилась в старого знакомца полным холодной ненависти и презрения взглядом. Ее губы, скривившись, нервно задергались. Теперь она его не боялась. Теперь он ее будет бояться.
Тродлер закончил осмотр картины и, явно ничего не заподозрив и не почувствовав, обратился к Аграфене, не обращая внимания на ее дергающийся рот:
– Что ж, картина действительно подписана Репиным, но, к сожалению, я не эксперт и не знаю, подлинная она или подделка. – Аграфена едва заметно дернула губами. – Не знаю, что и сказать. Такая ответственность. – Он озабоченно покачал головой. – Если я ошибусь и она окажется подделкой, мне придется взять все расходы перед своими знакомыми на себя.
Аграфена молчала.
Тродлер тоже помолчал и так, не дождавшись от Аграфены ни звука, недовольно взглянул на нее и, сухо, нервно дернув бровями, недовольно закончил:
– Но раз у вас брат… Все, что я могу сделать, это буханка хлеба и немного рыбьего жира. Это все. – Он сожалеюще развел руками. – У меня дети, я не могу рисковать.
– Две буханки, – борясь со сжавшей внезапно горло судорогой, проговорила Аграфена.
– Ну, что вы! – воскликнул Борис Соломонович. – Вы с ума сошли! Откуда? Нет, нет. Забирайте. И делу конец, – хватая картину и суя ее в руки Аграфене, затараторил хозяин, усиленно тряся закутанной в платок головой.
– Ладно. Давайте. – Потом она полезла в карман и достала золотой крест и портсигар, доставшиеся ей от Елизаветы Николаевны. – А за это сколько? – не спеша передавать вещи Тродлеру, спросила она злым, почти угрожающим голосом.
Ах, какая слабость. Не будь она так слаба от голода, она бы просто отобрала у него все, что ей было нужно, как он отобрал у них с Елизаветой Николаевной последние крохи былой сытой жизни. Счастье, что она в тот день двадцать лет назад ходила к оценщику с портсигаром и забыла вынуть его из потайного кармана в нижней юбке.
– Ох, что вы со мной делаете? – завздыхал, скрывая жадное удовлетворение, Борис Соломонович. – Не знаю. Кому сейчас нужно золото? Крест, портсигар. Те мои знакомые интересуются только художественными ценностями. Не знаю, – озадаченно крутил он головой. – Может, немного гречки, учитывая Репина?
– Давайте. Все! – сжимая крепко кулак с крестом и портсигаром, согласилась Аграфена.
– Ай-ай-ай. Какое недоверие, – сожалеюще покачал головой Тродлер. – Помогая людям, я лишь навлекаю на себя хлопоты и волнения. И хоть бы спасибо.
Продолжая причитать, он вышел из комнаты, а Аграфена схватила наволочку и наскоро замотала картину.
– Ну, вот. Держите, – входя в комнату, проговорил Тродлер. – Пожалуйте портсигар и крест. И зачем вы замотали снова картину? – с недоумением спросил он, глядя на Аграфену.
Она протиснулась мимо него, закрывая своей высокой широкоплечей фигурой дверь.
– Не узнал меня, сволочь? И картину не узнал? – грозно глядя на Тродлера, спросила Аграфена.
– Что? – испуганно пискнул Тродлер, роняя хлеб и крупу на стол. – Пиря! Пиря! Сюда! – заверещал он, зовя на помощь, но голос его подвел, сорвался, и он хрипел тихо, неразборчиво, словно придавленная мышь.
– А я тебя, сволочь, узнала! – прошипела Аграфена. – Что ж ты, сволочь, у голодных снова воруешь? Умирающих обираешь? Последнее отнимаешь, клещ? – Глаза Аграфены горели ненавистью и злобой, она уронила картину и протянула к Тродлеру руки, уже плохо соображая, что делает.
– Кто вы такая? Что вам надо? Вы с ума сошли? – верещал Тродлер, отступая от нее.
Женщина нависала над ним с какой-то ужасающей, парализующей неизбежностью, словно готовясь прихлопнуть его, как муху. Ох, как боялся Борис Соломонович, ох, как опасался, что наступит такой момент. Ох, как осторожничал. Но пугался он мужчин. Старый дурак. И ведь даже оружие у него было, и даже сейчас в кармане лежал пистолет. Но вот руки онемели. От страха он словно свинцом налился, не двинуться, не шевельнуться. Ох, беда! Ох, беда! И не крикнуть.
Борис Соломонович пятился вокруг стола, бессильно свесив руки вдоль тела. И тут вдруг, словно в тяжелом бреду, показалось ему вместо лица этой обезумевшей от голода сумасшедшей гражданки лицо с портрета, темное, с горящими глазами, бородатое, и вспомнил он вдруг и эту женщину, и этот проклятый портрет, и дурака Чугунова. А ведь пропал Чугунов, пропал! Сгубила его жадность, причитал тихонько Тродлер. Чугунова сгубила, и ему теперь пропадать! А все через картину эту проклятую. Ох, предупреждал он этих дураков, ох сколько раз им говорил, а теперь пропадать. Ему-то за что? И Борис Соломонович бухнулся на колени перед грозной женщиной, надвигавшейся на него со страшным бородачом.
Аграфена наступала на Тродлера до тех пор, пока тот, стеная и плача, не бухнулся на колени, прикрыв голову руками:
– Не я это, не я!
Аграфена плохо понимала, что он говорит, но его жалкая поза и плач подействовали. Злость в ней вдруг вся словно перегорела, оставив безмерную усталость и слабость. Она словно слепая наткнулась на стол, увидела хлеб, мешочек с крупой, пузырек с рыбьим жиром, выпустила из руки зажатые в ней безделушки и, схватив все это, засунула хлеб за пазуху, крупу и рыбий жир в карман, прихватила Репина и, наткнувшись неловко на косяк, выбралась из комнаты в прихожую. В щелку какой-то двери на нее испуганно таращился чернявый ребенок, кажется, девочка, ее тут же вдернули в комнату и захлопнули дверь. Аграфена выбралась на лестницу. Откуда только силы у нее взялись, скатываясь по ступеням на улицу, думала Аграфена, прижимая к себе неловко картину, удерживая за пазухой хлеб.
Выбравшись в подворотню, она остановилась отдышаться. Никто за ней не бежал. Прикрыв глаза, она отдышалась, потом отщипнула от буханки крошечный кусочек, положила в рот, наслаждаясь вкусом. Хлеб был черствым, напитываясь слюной, он делался мягче, голодный желудок сжимался, требуя немедленно проглотить его, но Аграфена не спешила, наслаждаясь вкусом. Про Тродлера она уже забыла. Она стояла, запрокинув голову, и медленно пережевывала хлеб, наслаждаясь самим процессом, не давая себе жадничать. Сглотнула. Ее руки тянулись еще к хлебу. Но Аграфена боялась. Боялась, что не сможет остановиться. А дома Степа. Ну, еще маленький кусочек, совсем маленький, чтобы дойти до дома, глядя на торчащую из-за пазухи буханку, уговаривала себя Аграфена.
Майор Ковалев шел по родному, памятному с детства городу, не узнавая улиц. С трудом сдерживая соленую влагу в глазах при виде разрушенных зданий, прозрачных от голода людей, словно тени передвигающихся по городу.
Он родился в этом городе, отсюда его увезли в эмиграцию после революции в далекий, прекрасный, но совершенно чужой Париж, сюда они вернулись всей семьей, еще вместе с дедом, надеясь ужиться с Советской властью. Принести пользу русскому народу, России.
Да-а. Наивные, застрявшие в старом, полном ностальгических иллюзий мире, люди. Деда расстреляли за контрреволюционную пропаганду, даже его знания и опыт, его незаменимость на производстве не спасли. Отец чудом выжил.
Когда они в 1926 году вернулись в Россию, Володе было семнадцать, его не было дома восемь лет. Тогда он почти не узнал свой город, но все же чувство облегчения, чувство Родины затмило в нем легкую горечь неузнавания. Он поступил в строительный институт, успешно закончил его и уехал в Саратов. Это-то и спасло его от ареста. Он строил завод сельхозтехники, когда в Ленинграде сперва его деда, затем отца арестовали, а мать в одночасье выселили с квартиры. Володя не пострадал. Он построил завод, влюбился, женился, увлекся авиацией, вступил в ОСОАВИАХИМ, научился летать и родил сына.
Дочь родилась в Ленинграде, отца к тому времени выпустили и даже восстановили на производстве. Вот эти пять предвоенных лет стали самыми счастливыми для семьи Ковалевых. Володя смог влиться в новую советскую жизнь, он жил интересами страны и незадолго перед войной даже вступил в партию. Ему нравился какой-то стихийный радостный дух нового государства, которое в одиночку противостояло всему миру и не сдавалось. Нравились непосильные задачи и богатырские свершения. Нравились бравые марши, звучавшие по радио, и казалось им тогда с женой, что все страшное, связанное с падением старого мира и со строительством нового, уже ушло навсегда и впереди только мир, счастье, радость.
Да. Так они думали. А потом было 22 июня. И все рухнуло.
Ознакомительная версия.