Валентину особенно беспокоило то, что Лена перестала откровенничать с ней, и о смерти Светланы Измайловой она узнала не от сестры, а из газет. Когда же попробовала расспросить, что случилось, сестренка просто испугалась и замкнулась в себе.
– А ночью со среды на четверг я даже слышала, как Лена рыдала. Потом, когда я услышала о смерти Светланы, подумала, что ночью сестра плакала потому, что узнала о гибели девушки.
– Вы точно уверены, что сама Лена узнала о смерти Измайловой по телефону? – решила уточнить я. – Расскажите, как это произошло.
– Да, по телефону, – еще раз подтвердила Валентина. – В среду мы устроили генеральную уборку – мама с папой сообщили, что приезжают в пятницу. Вот мы весь день и убирали. Устали сильно, даже в магазин за хлебом не пошли – пили чай с печеньем. Около восьми часов ей позвонила, по-моему, Алина Светлова. Лена бросила недомытые полы и заперлась в своей комнате, я попробовала было повыступать, но она не реагировала. Вообще-то это у нее в привычке – запираться в комнате и не отвечать на стук. Поэтому я оставила ее в покое и просто домыла полы, приготовила ужин, но и на предложение поесть Лена не ответила. В четверг утром я прочитала в газете, что убита гитаристка группы «Сочетание чувств», и когда сестра вышла из своей комнаты, показала эту статью ей, та вновь залилась слезами и произнесла слова, которые меня очень удивили: «Я не хотела ее смерти!» Прятаться в комнату Лена больше не стала, но и на мои вопросы отвечала только, что ничего не знала и что она не виновата.
– Знакомые фразы, я тоже смогла добиться от нее только их, – сообщив это, я собралась завершить разговор и распрощаться, но чисто интуитивно спросила: – А сколько у вас в квартире комнат? Почему вы так долго убирались?
– Так мы же начали после обеда, как только Лена возвратилась, ведь она не ночевала дома.
«Вот оно!» – мелькнуло в голове, и я переспросила:
– Она не ночевала дома в ночь со вторника на среду?
– Да.
– А часто ли подобное случалось, и как она объяснила, где была?
– Нечасто. Мы с ней почти поссорились во вторник вечером, когда она позвонила и сказала, что ночевать не придет.
Валентина рассказала, что сначала начать уборку они договорились еще во вторник. Узнав, что Гуля посажена под домашний арест, Лена помчалась в студию. Ее не было целый день, а вечером она позвонила и сказала, что будет ночевать у Жени Ножкиной, поклявшись, что завтра утром обязательно приедет и целый день будет заниматься домашними делами. А в среду приехала только к обеду, сказала, что всю ночь они болтали, поэтому она проспала, но активно включилась в уборку, поэтому Валя решила не ворчать, чтобы сестра не сбежала опять.
Я уже прощалась с Валентиной, когда в вестибюль вышел врач и сказал Прянишиным: положение серьезное, но надежда есть. Порадовавшись этому сообщению, я задумалась, что делать дальше. Время позднее, поэтому я решила поехать домой отдохнуть, но сначала проверила, ночевала ли Лена у Ножкиных. На мой вопрос по телефону Женя помялась, но призналась, что Лена просто попросила прикрыть ее перед сестрой, а на самом деле ночевала у молодого человека. Кто он, Женя не знает.
Выяснение, где же Лена провела ночь накануне убийства Светланы Измайловой, я решила отложить до утра. Стрелки часов приближались к половине третьего, значит, опять мне как следует выспаться не удастся. Смирившись с этой мыслью, я прибавила скорость и через полчаса уже обнимала подушку. Сказалось напряжение последних дней: проснулась я поздним утром (стрелки настенных часов, висящих напротив кровати, показывали одиннадцатый час) и не сама, а от телефонного звонка: Кирьянов очень недовольным тоном приглашал меня срочно прибыть в отдел.
Прежде чем отправиться в любимую милицию, я скинула с диктофона в компьютер запись вчерашних бесед с Еленой Прянишиной и Алиной Светловой – пообещав Манарову не сообщать лишний раз о том, какие неприятные письма он получал по своей электронной почте, я собиралась и дальше это обещание выполнять. Сами фотографии тоже брать не стала. А вот запись, которую передал «жучок», находившийся в сумочке Елены Прянишиной во время аварии, подчиняясь какому-то шестому чувству, в диктофоне оставила, как и разговор с самой Еленой. И буквально через сорок минут убедилась, что своему предчувствию доверяю не зря.
Когда я вошла в кабинет подполковника Кирьянова, он разговаривал по телефону. Взгляд, который он кинул на меня, можно было бы назвать предгрозовым.
И гроза разразилась.
– Ты же клялась, что не будешь заниматься этим убийством! – Тон, которым разговаривал мой друг, мне не понравился, поэтому я с ходу перешла в нападение.
– Господин подполковник! Вы ничего не перепутали? Вы разговариваете не со своим подчиненным, а с красивой женщиной!
– Ты, когда профессию выбирала, помнила, что к женщинам относишься?
Ой, он еще и хамить начал. Видно, правда, что-то случилось.
– Мне не нравится формулировка «относишься к женщинам». Пожалуйста, выбирай выражения. Например: «Относишься к лучшей половине человечества».
Кажется, скоро я пожалею о том, что взяла такой тон. Лицо моего друга наливалось краской – еще инсульт хватит, говорят, он все чаще случается у молодых мужчин. Я решила сбавить обороты:
– Киря, ну ладно тебе, расскажи спокойно, что случилось.
Кирьянов ничего говорить не стал, а просто протянул мне лист бумаги. Это оказалось заявление, в котором Максим Куркин обвинял меня в доведении до самоубийства Елены Прянишиной.
Я внимательно прочитала текст. Потом еще раз.
– Горячо, – произнесла я задумчиво. – Видно, у парнишки рыло в пушку, раз он решил избавиться от меня вашими руками.
– Рассказывай, – потребовал Кирьянов.
– Ничего особенного я не сделала, – решила я приоткрыть подполковнику ход расследования. – Мне захотелось поближе познакомиться с Алиной Светловой и Еленой Прянишиной. Задала несколько вопросов, Светлана спокойно ответила, а вот Елена совершенно ничего не сказала, запсиховала и убежала из студии. Вслед за ней рванулся Куркин. Не хочешь послушать их разговор? – Я достала диктофон и включила.
После прослушивания Володя вызвал оперативника, ведущего дело об убийстве Светланы Измайловой, передал ему заявление Куркина и велел оформить изъятие у меня диктофона как улику.
Я не стала сильно возражать против изъятия записывающего устройства: улика так улика, хотя можно было бы просто скинуть файл с записью разговора, а прибор вернуть мне, ведь пригодится в дальнейших расследованиях. Но решила, что Манаров вполне способен оплатить мне покупку еще одного диктофона. А этот рано или поздно вернут. И у меня будет два полезных прибора.
А вот рассказать, какие же вопросы я задавала Елене, раз они так сильно взволновали ее, сложнее. Я лишний раз порадовалась своей предусмотрительности: с Алиной Светловой мы уже проговорили эту ситуацию. Поэтому пришлось высказать предположение, что Лена что-то знает об убийстве Измайловой, и когда я начала задавать вопросы, она переволновалась.
– Но ведь мы тоже ее опрашивали, – удивился лейтенант, – и она после этого под машину не бросилась!
– Опрос опросу рознь. Может быть, я нашла тот вопрос, который не задали вы?
И тут Кирьянов спросил, где на диктофоне запись нашей беседы с Еленой Прянишиной. Вот умник! Лейтенант сам ни за что бы не догадался вспомнить про диктофон.
– Когда я разговаривала с Леной и Алиной, сели аккумуляторы у диктофона. Я поставила их на зарядку. Поэтому записей нет.
Володя только головой покачал.
На вопрос лейтенанта, что делать с заявлением, сказал:
– Возьми объяснение.
Мне пришлось пройти в кабинет лейтенанта и провести там полтора часа. Времени жалко до невозможности, но разве поспоришь?
Расстались мы не то чтобы очень доброжелательно, но и не совсем врагами. Особенно после того, как я не удержалась и посоветовала лейтенанту поразмыслить над тем, зачем Максиму нужно было писать на меня заявление.
Когда он ответил, что Максим любит Лену и мстит мне за случившееся с его девушкой, я засмеялась:
– Слишком много у этого молодого человека любимых девушек. Вам не кажется?
Лейтенант намек не понял. А я в силу природной вредности не стала делиться полученными сведениями, но спросила, в больнице ли еще Максим. Лейтенант ответил, что серьезных травм у Куркина не было, поэтому его вполне могли отпустить домой.
Ну что ж, если милиционер не в курсе, то уж Оксана-то должна знать, как дела у звукооператора. Выйдя из отделения милиции, я позвонила Чесноковой и узнала, что Максима действительно выпустили из больницы и сейчас он у нее. Я пожаловалась, что меня держат в милиции из-за его заявления, и я теперь не знаю, как буду работать над тем, чтобы вызволить Виталия из КПЗ и искать настоящего убийцу.
Оксана разохалась, а я отключилась, сославшись, что меня вновь приглашают на допрос.
