Марсел понял, что если он не опознает Вэнса Харди, дела его будут плохи. Другой свидетель, который был с Марселом в тот день, прямо заявил, что не может опознать Харди, и тут же отправился за решетку за оскорбление суда.
Правда, события были выстроены в несколько иной последовательности, чем это явствовало из рассказа Марсела. Скорее всего, свидетель в самом деле допустил какое-то прегрешение или же не подчинился указанию суда, но как бы там ни было, Марсел остался в убеждении, что его сосед отправился в тюрьму за неуважение к суду из-за того, что отказывался опознавать Вэнса Харди.
Бруно Марсел его опознал.
Рассказывая Глэдис Баррет, как все происходило на самом деле, он признался, что далеко не был уверен в своей точке зрения. И он хотел исправить несправедливость, возникшую в результате его действий. Глэдис Баррет сказала, что она приведет адвоката и в его присутствии Марсел подпишет письменное заявление.
После того, как это было сделано, Глэдис Баррет обратилась в суд с требованием нового процесса над Вэнсом Харди.
Тем временем произошли и другие события.
По словам Марсела, его вызвал к себе заместитель прокурора и стал настойчиво спрашивать:
— Что там с вашим заявлением? Вы говорили правду во время суда или же говорите ее сейчас? Оба ваших заявления не могут быть правдивы. Если вы честны сейчас, значит, вы лжесвидетельствовали перед судом, и я должен наказать вас. Если же вы говорили правду во время суда, значит, ваше сегодняшнее заявление ложно, и если не отзовете его, то подлежите наказанию.
Эти слова можно считать, а можно и не считать угрозой. В них могло быть только заключено требование закона, но Бруно Марсел почувствовал прозвучавшую в них угрозу.
Заявление свое он отозвал.
Ему удалось это сделать, потому что заявление было в виде обыкновенного письма, составленного адвокатом, которого Глэдис Баррет привела к Маселу, и он подписал документ, составленный адвокатом. Ему пришлось сказать, аннулируя заявление, что он не читал его и оно изложено не его словами. Адвокат же настаивал, что он записал его текст, точно следуя рассказу Марсела, и что тот внимательно перечел его перед тем, как подписать.
Впрочем, вопрос этот носил чисто академический характер, так как Марсел аннулировал свое заявление.
Вэнс Харди вернулся в тюрьму. Его прошение о назначении нового суда было отклонено.
Глэдис Баррет продолжала борьбу — если ее старания можно назвать борьбой. Может быть, правильнее было бы сказать, что она продолжала биться головой о каменную стену официальной враждебности и равнодушия.
Освобождение Луиса Гросса вызвало бурю эмоций в тюрьме штата Мичиган, и, как обычно бывает, если заключенному в одной тюрьме удается добиться своей цели, на нас обрушивается поток прошений и заявлений от заключенных того же учреждения.
Обратилась к нам с рассказом о судьбе своего брата и Глэдис Баррет. Она сделала больше того. Ей удалось созвониться с доктором Лемойном в Лансинге. Она написала по письму каждому из членов комитета при «Аргоси». К тому же ей удалось переговорить с каждым из них.
Не было никаких сомнений в серьезности намерений Глэдис Баррет. Она была глубоко уверена, что ее брат невиновен в том преступлении, в котором его обвиняют. Последние двадцать пять лет своей жизни она в одиночку вела свой крестовый поход против несправедливости.
Нельзя было не обратить внимания на ситуацию, когда женщина отдавала все свои скромные средства на борьбу за истину. Глэдис Баррет не очень разбиралась в законах. Она ничего не знала о процессуальных правилах. Она не представляла, как ей эффективнее тратить свои деньги, чтобы добиться наилучших результатов для своего брата. Она прислушивалась к советам самых разных людей, и когда ей удавалось собрать деньги, она тратила их не лучшим образом, обращаясь с заявлениями к людям, для которых Вэнс Харди был всего лишь номером, а сама она — сутяжницей.
Эти расходы требовали у нее всех денег. Она давно уже не покупала себе даже новой одежды. Она штопала и перелицовывала старые наряды, перебиваясь с хлеба на воду. Она работала не покладая рук, соглашаясь на любой заработок, отказывая себе не только в излишествах, но даже в самом необходимом, складывая цент к центу, пока у нее не скапливалось достаточно денег, чтобы она могла позволить себе еще одну вылазку в тщетном стремлении привлечь внимание к делу своего брата.
Так что, когда Глэдис Баррет обратилась к нам, история ее носила столь душераздирающий характер, что мы не могли не проникнуться к ней сочувствием.
К тому же доктор Рассел Л. Финч считал, что надо что-то сделать для Харди. Финч был близким личным другом доктора Лемойна Снайдера, и дело Вэнса Харди, который к тому времени работал у него медбратом, заинтересовало его.
Поэтому, уступая настояниям доктора Снайдера, мы решили заняться делом Вэнса Харди, начав с разговора с Бруно Марселом.
Его серьезность не вызывала сомнений. Мы были убеждены, что Марсел то ли был вынужден опознать Вэнса Харди, то ли боялся, что на него будет оказано давление. Временами, припоминая тот день, Марсел был совершенно убежден, что Вэнс Харди — не тот человек, которого он видел убегавшим с места преступления. В другой раз ему начинало казаться, что у этих двух лиц было какое-то определенное сходство, и несколько терялся, не зная, на какую точку зрения встать.
В Детройте было, наверно, как минимум двести тысяч человек, которые подходили под описание преступника, и с официальной точки зрения не имело большого значения наличие или отсутствие всего лишь «определенного сходства».
Марсел был совестливым человеком. Он вырос в достаточно интеллигентной среде и обладал чувством ответственности. Он привык тщательно обдумывать свои суждения, и, кроме того, для него было важно ощущение внутренне правоты.
Поэтому заявление, которое он сделал в деле Вэнса Харди, постоянно терзало его. Несмотря на мучающие его угрызения совести, его не покидало чувство, что попытка изменить свои показания может привести к его аресту и тюремному заключению за то, что он лжесвидетельствовал в суде.
Доктору Снайдеру пришлось объяснить Марселу, что закон гарантирует его свободу от каких бы то ни было попыток преследовать его за лжесвидетельство в связи с заявлением, данным им в прошедшем суде; и теперь он не только может сказать правду, но просто обязан это сделать.
Тем не менее Марсел продолжал отчетливо помнить весьма недвусмысленную угрозу заместителя прокурора, что его ждет, если он посмеет высказать точку зрения, отличающуюся от его показаний в суде.
Поэтому Том Смит и доктор Снайдер, явившись прямиком в кабинет Джеральда О'Брайена, рассказали о положении дел непосредственно прокурору.
О'Брайен отреагировал со свойственными ему энергией и напором. Он передал Марселу, что хочет выслушать от него правду, какой бы она ни была, и что если теперь он изложит всю правду и не будет отступать от нее, никакого преследования со стороны прокуратуры за прошлые его заявления не будет.
Марсел изложил все правду.
Я присутствовал, когда шел разговор с ним. В сущности, вокруг стола сидел весь наш комитет — Раймонд Шиндлер, Алекс Грегори, доктор Лемойн Снайдер, Том Смит, Гарри Стигер и я. На столе стоял магнитофон. Мы хотели, чтобы слова Марсела прозвучали четко и недвусмысленно и чтобы никто не имел основания обвинить нас, что мы суфлировали ему.
Сев перед микрофоном, он начал свой рассказ, сначала тщательно подбирая слова, то и дело запинаясь. А затем, когда на него нахлынули воспоминания о нравственных страданиях, которые терзали его все эти годы, слова хлынули из него потоком с такой скоростью, что никакому стенографисту не удалось бы в точности записать его повествование. Но оно осталось на пленке.
Это был отчаянный крик человека, совесть которого не давала ему покоя все эти годы, потому что он, поддавшись давлению обстоятельств, убедил себя, что может опознать человека, в то время как он не должен был опознать его, да и вообще об опознании не могло быть и речи. Он видел всего лишь трех человек, убегавших с места преступления. Один из них на долю секунды обернулся в его сторону — и в то время Марсел был от него не ближе ста двадцати футов.
У меня есть магнитофонная запись этого разговора. Иногда, когда я хочу показать, что значит опознание как свидетельство, я прокручиваю эту ленту. Легко понять тот груз, который лежал на совести Марсела все эти годы — двадцать шесть лет! — слушая эту запись.
Так случилось, что в свое время некая радиокомпания решила «дать в эфир» одно из наших дел. Учитывая отношение Марсела ко всему происшедшему и его записанный на пленку рассказ, не могло представиться лучшего варианта, чем начать с дела Вэнса Харди. Мы решили сделать подробную запись с изложением всей его истории.
