Учитывая утверждение Марсела, что никто больше не опознал Вэнса Харди; учитывая собственное заявление Харди во время суда; учитывая, что Марсел отказался от своего так называемого опознания; учитывая данные Грегори после тщательных проверок на полиграфе и тот факт, что ранее полицейские эксперты подвергали Вэнса Харди таким же испытаниям и пришли к выводу о его невиновности; учитывая заявление свидетеля, который был на месте преступления и который предоставил нам информацию, что смерть Ламберта явилась результатом войны бутлегеров, — собрав все это, мы имели полные основания обратиться к губернатору с просьбой помиловать Вэнса Харди.
В Мичигане достаточно любопытна сама процедура такого обращения. Единственным правом помилования обладает лишь губернатор, но перед этим необходимо, чтобы прошение о помиловании было тщательно рассмотрено отделом, который проводит предварительное расследование. Если отдел считает, что заключенный не достоин помилования, то все остается как есть. Если отдел считает, что в деле есть определенные сомнения, назначаются публичные слушания, и любое лицо, у которого есть свои возражения, имеет право присутствовать на этих слушаниях. По окончании слушания дело представляется губернатору. То есть решение судьбы любого помилования, снижения сроков наказания и т. д. зависит от отдела.
Создается впечатление, что отдел решительно отказывается от практики тайного скрытого дарования помилования и предоставляет любому лицу право прийти на слушание и быть выслушанным. Но закон этот сравнительно нов, и тогда никто еще не знал, как он будет действовать.
Но одно в действиях этого отдела я уже видел как практикующий адвокат: взяв на себя функции ревизионной инстанции, он будет пересматривать дела, исполняя функции суда.
Поскольку данные испытаний на так называемом полиграфе не принимаются судом как доказательства, суд отказался принять во внимание выводы и Грегори, и полицейских экспертов. И пусть в это трудно поверить, но суд зашел так далеко, что вынес решение: поскольку прокурор отверг во время первого суда возможность убийства Ламберта соперничающей бандой бутлегеров, то сегодня будет некорректно предоставлять Вэнсу Харди возможность подтвердить эту версию.
С другой стороны, полицейскому офицеру, который сохранил заметки с первого суда, в которых он записывал, что, по его мнению, свидетели должны говорить, было разрешено подробно изложить содержание своих записей, которые фактически заняли место официального протокола заседания.
Вышеупомянутый отдел довольно убедительно продемонстрировал, что Глэдис Баррет ошибается, связывая дату посещения своего брата с «Кентукки-дерби». Скачки эти состоялись не в день убийства. Вполне возможно, что Харди в самом деле поехал к своей сестре, чтобы побывать на скачках, — но только не в тот день, когда был убит Ламберт.
Следователи нашли также еще одного свидетеля, который преподнес всем сюрприз. Он совершенно определенно утверждал, что он видел людей, сидящих в машине преступников, и Вэнса Харди среди них не было.
Тщательно обдумав суть дела, отдел сформулировал свое мнение, исходящее из того, что на Вэнсе Харди лежит обязанность при помощи свидетельств доказать свою невиновность; затем, оценив все выводы, аргументы и доказательства, все заявления полиции во спасение себя, которые тем не менее приобретали вид подлинных доказательств, возведя наброски полицейского в ранг подлинных свидетельств, отдел пришел к заключению, что Харди не удалось этого сделать; завершил он изложение своей точки зрения утверждением, что Вэнс Харди вел нечестную игру, пытаясь представить иное объяснение причин убийства, чем то, что на первом процессе было дано прокурором.
Прошение Вэнса Харди было отклонено.
Глэдис Баррет в очередной раз потерпела поражение. В очередной раз ее брату не удалось вырваться за пределы тюрьмы.
Мы поговорили с губернатором Г. Менненом Уильямсом и его юридическим советником. Мы были совершенно уверены, что при таких обстоятельствах губернатор помиловал бы Харди, если бы ему удалось самому ознакомиться с делом, но он, конечно же, не мог себе позволить откровенно выступать против рекомендации отдела, особенно учитывая новый закон о порядке помилования, который только что вступил в действие в Мичигане.
Члены Суда Последней Надежды видели, что это решение вопиющим образом противоречит всем понятиям о справедливости, и не сомневались, что мичиганский суд при наличии таких свидетельств, даже строго соблюдая букву закона, должен вынести то решение, в котором Харди отказал отдел, занимающийся помилованиями.
Поэтому члены нашей команды обратились к двум детройтским юристам, Сиднею Шерману и Давиду Мартину — людям, которые были непререкаемыми авторитетами в своей области деятельности; способные и честные юристы, они давно уже были знакомы с нашей деятельностью и выражали желание сотрудничать с нами.
Мы изложили им все факты.
Они согласились, помогая нам без всякого гонорара организовать все формальные процедуры, обратившись с просьбой о новом процессе к судье Джозефу А. Гиллису, который уже выслушал и отверг аналогичную просьбу Вэнса Харди.
Тем не менее юристы считали, что дело пойдет, ибо судье пришлось отвергнуть предыдущее заявление лишь потому, что голоса членов жюри, пытавшихся вспомнить, был ли судья на месте во время вынесения вердикта или нет, разделились практически поровну. Если же ему будут представлены новые доказательства, юристы были уверены, что судья Гиллис удовлетворит просьбу о новом процессе.
Том Смит и я уже предварительно поговорили с судьей Гиллисом, пытаясь понять, чем он руководствовался, отвергая просьбу Харди о новом суде над ним.
Встреча с ним была очень интересной. Мы явились к судье Гиллису примерно около одиннадцати часов. Он согласился отправиться с нами на ленч, как только покончит со всеми намеченными у него в календаре делами. Его ждало несколько достаточно спорных уголовных дел.
Я решил, что мы просто недопоняли его и ему предстоит лишь одно сложное уголовное дело. Я не мог представить себе, как можно разобраться больше чем в одном деле в пределах часа.
Но, оказавшись в зале суда, мы поняли свою ошибку.
Часть дел, намеченных в расписании, была уже разрешена. До ленча судье предстояло решить еще примерно около двадцати дел.
Некоторые из них были совершенно рутинными, и суду оставалось только выслушать адвоката и вынести решение, но по крайней мере дюжина из них носила достаточно спорный характер.
Казалось совершенно невероятным, что ко времени ленча судье удастся разобраться с ними. (Строго говоря, нам пришлось отложить ленч на час, пока судья не освободился.)
Тем не менее, судья Гиллис справился со своей задачей, и мне показалось, что работал он отменно.
Когда объявлялось очередное дело, судья первым делом убеждался, что все на месте: адвокаты, обвиняемый, прокурор и все свидетели. Свидетели, поднимая правую руку, давали присягу. Процедура проходила быстро, без особых технических сложностей, без особого внимания к форме, в которой задавались вопросы. Обычно задавал их сам судья.
Просмотрев суть жалобы по делу, он устремлял палец в направлении свидетеля и говорил:
— Итак к делу. Что случилось второго июня? Рассказывайте мне свою историю.
Свидетель давал показания в свободной манере, излагая все своими словами. Время от времени судья прерывал его, задавая вопросы, подгоняя его, отсекая ненужные комментарии и пространные рассуждения, быстро добираясь до сути дела.
Затем он поворачивался к обвиняемому:
— А что вы можете сказать по этому делу?
Выслушав показания обвиняемого, он говорил:
— Кто может подтвердить ваши показания?… Так, теперь послушаем его.
Ознакомившись с показаниями в защиту обвиняемого, он поворачивался к свидетелям обвинения.
— Что вы можете дополнить к сказанному? — и краткими наводящими вопросами выяснял точку зрения обвинения.
Казалось просто удивительным, насколько быстро удается разобраться в деле, когда судья предоставляет свидетелям право говорить свободно и раскованно, не цепляясь за букву формальных процедур.
Судья Гиллис был достаточно противоречивой личностью. Он был ярко выраженным индивидуалистом. Он напоминал судью на поле, решение которого должно быть непререкаемо. Он никого не пытался ублажать, и, черт возьми, ему было наплевать, устраивает ли он кого-нибудь или нет. Он воспринимал любое дело так, как оно вырисовывалось перед ним и пытался в нем разобраться.
Слушая, как он ведет дела, я был глубоко поражен его знанием человеческой натуры, его быстрой сообразительностью, его способностью сразу же определять слабые места в деле и умением извлекать факты из свидетелей, прерывая поток словоизвержения у самых говорливых и ободряя застенчивых.
