ли, был вписан в ее паспорт — обычная процедура, если ребенок родился за границей.
— Она показалась вам нормальной?
— Абсолютно нормальной, во всяком случае, во время единственного нашего с ней разговора. И необычно сдержанная для такой молодой девушки.
Следующим свидетелем был казначей, который подтвердил показания начальника службы безопасности: пассажирка взошла на борт с ребенком, никого к нему не подпускала и несколько дней просидела в каюте. Затем, в середине плавания, стала обедать в ресторане и прогуливаться по кораблю без ребенка. Все думали, что у нее либо есть няня, либо она воспользовалась помощью корабельного бюро услуг. Держалась она особняком, ни с кем не разговаривала, любые попытки общения пресекала.
— Я думал, — сказал казначей, — она из тех богатых чудаков, у которых полно денег, и они ведут себя, каким вздумается, и никто им слова не скажет. И еще… — Он замялся.
— Говорите.
— К концу плавания мне показалось, что она не совсем нормальная.
У двери в камеру Хейворд помедлила. Констанс Грин она никогда не видела, но много слышала о ней от Винни. Он всегда говорил о ней как о человеке старше себя, но, когда дверь открылась, Лора, к своему удивлению, увидела молодую девушку не старше двадцати двух или двадцати трех лет с элегантной, хоть и старомодной, короткой стрижкой. Констанс, выпрямившись, сидела на откидной койке в том же платье, в котором была на корабле.
— Можно войти?
Констанс Грин посмотрела на Хейворд. Капитан гордилась умением читать по глазам, но эти глаза были непроницаемы.
— Прошу вас.
Хейворд присела на единственный стул в камере. Неужели вот эта женщина выбросила в океан собственного ребенка?
— Я — капитан Хейворд.
— Весьма рада нашему знакомству, капитан.
Столь старомодно-вежливое приветствие в подобных условиях заставило Лору содрогнуться.
— Я — друг лейтенанта д’Агосты, с которым вы знакомы, и еще мне приходилось работать с вашим… дядей, особым агентом Пендергастом.
Констанс педантично поправила:
— Он мне не дядя. Алоиз — мой официальный опекун. Мы не состоим в родстве.
— Понятно. У вас есть семья?
— Нет, — последовал резкий ответ. — Давно нет никого.
— Простите. Во-первых — не поможете ли мне выяснить кое-какие детали? Нам не удалось найти никаких ваших данных. Вы, случайно, не помните вашего номера по системе социального страхования?
— У меня нет номера.
— Где вы родились?
— Здесь, в Нью-Йорке. На Уотер-стрит.
— В какой больнице?
— Я родилась дома.
— Понимаю. — Хейворд решила оставить эту тему; юридический отдел и так все выяснит, а если подозреваемая признается, можно будет обойтись без неудобных вопросов.
— Констанс, я из отдела убийств, но ваше дело я не веду. Мне только нужно установить кое-какие факты. Вы никоим образом не обязаны отвечать на мои вопросы, и разговор у нас неофициальный. Вы понимаете?
— Благодарю вас, я прекрасно понимаю.
Хейворд не переставала удивляться старомодному тону ее речи, и манере держаться, и выражению глаз — старых и умных, очень странных на таком молодом лице. Она глубоко вздохнула.
— Вы вправду бросили вашего ребенка в океан?
— Да.
— Почему?
— Потому что он был воплощением зла. Как и его отец.
— А его отец…
— Мертв.
— Как его звали?
В комнате воцарилась тишина. Констанс смотрела в лицо Лоре своими холодными фиалковыми глазами. Ее взгляд лучше всяких слов дал понять: на этот вопрос она никогда и ни за что не ответит.
— А почему вы вернулись? Вы ведь жили за границей… Почему вернулись именно теперь?
— Потому что Алоизу понадобится моя помощь.
— Помощь? В чем именно?
Констанс не шевельнулась.
— Он не готов к предательству, которое его подстерегает.
Саванна, штат Джорджия
Джадсон Эстерхази стоял в своем кабинете, набитом антиквариатом и мебелью, и смотрел в одно из окон, выходящих на Уитфилд-сквер, теперь пустынный. Шел холодный дождь; вода, стекая с пальм и беседки в центре сквера, собиралась в лужи на мощеной Хабершем-стрит. Д’Агосте брат Хелен сегодня казался совсем другим: изящные манеры исчезли, лицо печально, красивые черты искажены.
— Она никогда не проявляла интереса к попугаям, в частности к каролинскому?
— Никогда, — ответил Эстерхази.
— А к «Черной рамке»? Она никогда о ней не упоминала, хотя бы мимоходом?
Эстерхази покачал головой.
— Все это для меня новость. Я, как и ты, теряюсь в догадках.
— Понимаю, как тебе тяжело.
Эстерхази отвернулся от окна. У него двигалась челюсть, и д’Агосте показалось, что он едва сдерживает гнев.
— И вполовину не так тяжело, как узнать про этого Траппа. Его, говорите, уже привлекали?
— Арестовывали, но виновным не признали.
— Это не значит, что он невиновен, — заметил Эстерхази.
— Еще как виновен, — вставил д’Агоста.
Эстерхази глянул в его сторону.
— И не только в подлоге и вымогательстве. Вы еще упоминали словесные и физические оскорбления.
Лейтенант кивнул.
— И он тоже хотел отыскать картину… «Черную рамку»?
— Больше, чем кто-либо другой, — сказал д’Агоста.
Эстерхази повернулся к окну и сжал кулаки.
— Джадсон, — сказал Пендергаст, — помни, что я тебе говорил.
— Ты потерял жену, — бросил через плечо Эстерхази, — а я — любимую младшую сестру. Забыть о таком нельзя, хотя можно как-то смириться. Но теперь, зная такое… — Он с трудом перевел дух. — Да еще этот бандит тоже, возможно, причастен…
— Мы пока не установили, — напомнил Пендергаст.
— Но, будьте уверены, все докажем, — вставил д’Агоста.
Эстерхази не отвечал. Он смотрел в окно отсутствующим взглядом, медленно двигая желваками.
Сарасота
На триста тридцать миль южнее стоял у окна другой человек.
Джон Вудхауз Трапп смотрел с десятого этажа на бродящих по пляжу и загорающих людей; к берегу тянулись длинные белые полосы прибоя, а сам пляж, казалось, не имел конца.
Отвернувшись от окна, он пересек комнату, недолго помедлил у зеркала в позолоченной раме. На него смотрело перекошенное от страха лицо со следами бессонной ночи.
А ведь он был осторожен, очень осторожен. Как же такое могло случиться? Так неожиданно возник в дверях бледный как призрак ангел мести… Трапп всегда играл по малой, никогда не рисковал. И это помогало… до сих пор.
Царившую в комнате тишину разорвал телефонный звонок. Трапп рванулся к телефону, схватил трубку. Два шпица на тахте не сводили с него глаз.
— Это Виктор. Что там стряслось?
— Господи, Виктор, наконец-то! Куда ты запропастился?
— Выходил прогуляться, — ответил грубый резкий голос. — Есть проблема?
— Еще какая. Очень скверное дело, просто дерьмо. Явился вчера вечером агент из ФБР, вынюхивал тут.
— Знакомый?
— Его зовут Пендергаст. А с ним коп из Нью-Йорка.
— И что им надо было?
— А как по-твоему? Он знает слишком много, Виктор, слишком! Нужно этим заняться, и немедленно.
— Ты
