Господин Крачковский встретил Илью в состоянии крайне встревоженном, сам, будучи обряженным в бархатный, расшитый драконами халат, – выскочил в прихожую, сразу же выхватил из рук Ильи саквояж и устремился в гостиную. Но вместо слов признательности и благодарности Илья еще из прихожей услыхал громкие ругательства и проклятия... Ничего не понимая, он ступил на порог гостиной и, похолодев, смотрел на своего вечного мучителя.
– Вы неисправимый болван, господин Холомков, тупица, кретин, – шипел Крачковский, надвигаясь на оторопевшего Илью. Брюшко поляка слегка колыхалось, длинные кривоватые ноги ступали размеренно и звучно. – Что вы мне привезли, черт вас побери?!
– Да в чем дело? – обрел дар речи Илья,
– Он еще спрашивает! – Крачковский от бессильной ярости сжимал пальцы в кулаки. – Привез мне целый чемодан медицинских железяк и склянок. Разве это барахло находилось в саквояже, который я тебе поручал?
– Нет, там была ткань, – пролепетал Илья.
– Засунул-таки нос, так я и знал... Так куда же ты дел, негодяй, эту самую ткань?
Илья на всякий случай отступил на шаг назад, опасаясь, что Крачковский пустит в ход кулаки.
– Возможно, произошла случайная замена, – попробовал он прояснить ситуацию, – и доктор Коровкин взял не свой саквояж...
– Доктор Коровкин лопух, – взвился Крачковский. – А ты? Ты, Илья? Ты же не из простаков. И знаешь, почем фунт лиха... Как же ты так обмишурился?
Илья Михайлович стоял, опустив глаза. Разве он мог сказать этому наглому уроду, что о саквояже он думал меньше всего, потому что рядом была обворожительная Брунгильда Николаевна Муромцева, и она подавала ему робкие знаки своего расположения, и в голосе ее звучали волнующие нотки, намекающие на возможность райского наслаждения...
– Вы, господин Крачковский, должны были дать мне более четкие указания. Объяснить, как ценен для вас ваш саквояж и засунутая в него тряпка...
Илья решил перейти в наступление.
– Объяснить? – взвился Крачковский. – Может быть, тебе объяснить и то, что эта тряпка, как ты ее называешь, стоила жизни бедной женщине, и только природная изворотливость моего ума помогла мне сбить с толку ищейку Вирхова?
Имя Вирхова, известнейшего петербургского следователя, на счету которого числилось не одно раскрытое громкое преступление, было известно Илье Михайловичу. Он насторожился.
– Эх, надо было мне не бросать баранью кость, а прихватить с собой, чтобы трахнуть ей тебя по башке!
– Вы... вы... баранья кость...
– Я. Я. Я. – передразнил его Крачковский. – И ты... ты... ты... – сообщник и укрыватель краденого. Доходит?
Илья Михайлович был на грани обморока.
– Что же делать? – непроизвольно вырвалось у него.
– Убираться отсюда вон, – серые глазки Крачковского злобно блестели. – Забирай коровкинскую рухлядь и отправляйся сию же минуту, пока он не очухался, к нему да верни ему его сокровища, небось он и вознаградит тебя ненужной ему тряпкой... Вечером встретимся в «Семирамиде».
Илья Михайлович взял саквояж и оставил гостиную, на стенах которой вместо привычных картин и гравюр висели плоские застекленные ящики с коллекциями мертвых бабочек и жучков. Его потрясение было столь велико, что двигался он как во сне. Решив, что доктора Коровкина днем дома не застать, он отправился в «Данон», где славно пообедал, не отказав себе в коньячке. Потом отправился в Пассаж, где любезничал с хорошенькими дамами и барышнями. Проклятый саквояж он таскал с собой.
Илья, конечно, собирался ехать к доктору Коровкину, но прежде решил заглянуть в свой особняк, побыть в уединении. Но дома Илью Холомкова ждал еще один удар.
Сидя за письменным столом в кабинете, он хотел выкурить сигару, выдвинул верхний ящик, где хранилась сигарная коробка, а за ней, в тщательно замаскированном тайничке, стопка фотографий... И покрылся холодным потом... В его отсутствие в его столе кто-то рылся! Он проверил тайник: фотографии весьма фривольного содержания, изготовленные по его заказу одним ловким проходимцем, негативы которых хранились здесь, исчезли... С их помощью он будил дремлющее воображение юных дев. И ведь Катенька Багреева, казалось ему, готова была очутиться в его объятиях, в ситуации, сходной с изображенной на посланной ей фотографии. И с Великим Князем он неплохо придумал – отвел подозрения от себя...
Илья обвел глазами убранство кабинета; на высоком столике, где стояли часы с музыкой, заключенные в корпус из красного дерева, отсутствовала еще недавно красовавшаяся там гипсовая женская ножка, забавный дар Крачковского.
Холомков вызвал прислугу выяснить, кто заходил в дом. Экономка, горничная, кухарка, швейцар, дворник клялись, что никого не впускали, никто и не заезжал. Но Илья Михайлович, слушая их, не верил клятвам. Изнуренный страхами он выгнал вон из кабинета прислугу, открыл бутылку рома и выпил залпом большую рюмку.
Илья Михайлович опасался, что выскользнуть из расставленных сетей ему не удастся ни при каком раскладе. С бутылкой и рюмкой в руке он переместился на мягкий, изготовленный по современной английской моде диван, спинка которого завершалась богато оформленной полкой, где он выставлял подарки влюбленных дам: порой весьма дорогие безделушки, и сам не заметил, как глаза его сомкнулись, голова откинулась на мягкие сафьяновые подушки, и он погрузился в тяжелый глубокий сон... Он не слышал, как выпала из разжавшихся пальцев бутылка, как покатилась по дивану и мягко упала на пушистый ковер, заливая светлый узор...
Это все было вчера; сегодня, проснувшись довольно рано, Илья Михайлович понял, что прямая опасность ему не грозит, и решил ехать к доктору Коровкину. Дома или нет господин Коровкин, затягивать визит к нему нельзя – Крачковский с Ильи шкуру спустит. И так удивительно, что еще не ворвался в дом, – вчера-то Илья в «Семирамиду» не прибыл...
Когда его фаэтон остановился у парадного входа дома по Большой Вельможной, где проживал доктор Коровкин, Илья Михайлович почему-то перекрестился и, спустившись на тротуар, медленно двинулся вперед.
Размеренно, стараясь не сбить дыхание, он поднимался по широкой мраморной лестнице. Оказавшись у двери, рядом с которой висела начищенная медная табличка «Коровкин К. К. Частнопрактикующий врач», Илья Михайлович перекрестился еще раз и нажал на кнопку звонка.
После короткого ожидания в уютной светлой прихожей, освещенной бронзовым светильником с матовым розовым колпаком, прислуга провела разоблачившегося Илью Михайловича в не менее уютную гостиную, где навстречу гостю поднялась с кресла-качалки Полина Тихоновна, случайное и беглое знакомство с которой у Ильи состоялось года два назад.
– Добрый день, дражайшая Полина Тихоновна, – расцвел улыбкой Холомков, – Христос Воскресе.
– Воистину Воскресе.
Пожилая дама улыбнулась, но при этом сделала шаг назад.
– Дома ли уважаемый Клим Кириллович? – спросил, излучая скромную учтивость, гость.
– К сожалению, уехал по вызову, – ответствовала Полина Тихоновна, – да вы проходите, садитесь. Быть может, и я смогу вам чем помочь... – Указав гостю на стул, тетушка Полина расположилась на диване. – Чем обязаны, дорогой Илья Михайлович? – спросила она. – Давненько мы с вами не виделись.
– В этом нет моей вины, обстоятельства превыше нас, – галантно ответил Холомков, обводя взглядом розовато-коричневую гостиную, бесхитростные картины на стенах, столики и этажерки, покрытые белоснежными кружевными салфетками. – А перед вами время бессильно.
Последнюю фразу он произнес автоматически, тысячу раз она слетала с его языка, как пущенная стрела в поисках жертвы.
Полина Тихоновна тщательно скрывала от всех свою симпатию к обаятельному молодому человеку: при прежних встречах с Ильей Михайловичем она подметила у него те незабываемые черточки, жесты, интонации, которые четверть века назад она так любила в предмете своего обожания – гусаре Налетове... И незабвенный гусар говорил многозначительные слова, и стихи читал, и записки слал... а потом вдруг женился на богатой полковничьей вдове...
– Милая Полина Тихоновна, – сказал, выразительно подчеркивая каждое слово, гость, – мы ведь вчера виделись с вашим племянником.
– Да, я знаю, – покорно подтвердила хозяйка, – Клим Кириллович мне рассказывал.
– А не рассказывал ли он вам о том, как мы там случайно обменялись нашими саквояжами?
– Нет, ничего не говорил, – опустила глаза Полина Тихоновна.
– А я чуть со смеху не умер, – улыбнулся Холомков, обнажив белоснежные зубы, которые так и хотелось назвать жемчужными, – приезжаю домой, открываю, смотрю, а там стетоскоп да лекарства...
– Действительно, странно, – натянуто ответила хозяйка, – Клим Кириллович мне ничего не сказал.
– Вот я и привез вам, милая Полина Тихоновна, сокровища вашего племянника, извините великодушно за вторжение. В надежде получить свой.
