Через полчаса у невзрачного домишки, невдалеке от Поцелуева моста остановились две коляски, из них вышли Вирхов и его помощники, двое в штатском и два городовых в полной выправке. Они свернули под арку, миновали проходные дворы и остановились у неказистого флигеля. Городовой, разыскав дворника, привел его пред светлые очи Вирхова.
– Вот что, братец. – Карл Иванович сурово сдвинул брови. – Я следователь Вирхов. Ты нам должен помочь. Дома ли господин Придворов?
– Утром еще не показывался, – ответил молодой дворник, блеснув узкими татарскими глазами.
– Сейчас пойдешь с нами. Позвонишь, назовешься, дождешься, пока хозяин откроет дверь. Тут мы его и скрутим... Учти, дело опасное...
– Понял, господин, понял. – Дворник снял картуз, с готовностью затряс черноволосой головой и зашептал: – Бисмилля, рахман, рахим...
Не обращая внимания на басурманскую молитву, Вирхов крадучись двинулся вперед – в походке его появилось нечто кошачье. На площадке третьего этажа все замерли, прижавшись к порядком облупившимся, крашенным синей краской стенам.
Дворник несколько раз повернул металлическую бабочку механического звонка, располагавшуюся на правой створке на уровне его пупка, и за дверью раздалось неприятное резкое треньканье, а после довольно длительной паузы послышалось и глухое шарканье ног.
– Кто там? – прозвучал низкий мужской голос.
– Это я, Халиль, дворник, дрова принес...
Заскрежетали отодвигаемые засовы, освобожденная от тяжелого крюка дверь дрогнула, и в проеме появилась фигура седого узколицего мужчины в грязном халате.
Замерший сбоку от двери агент резко прыгнул вперед и, схватив заспанного хозяина за руку, вывернул ее за спину.
– Не шевелиться, – прошипел Вирхов и проскользнул через узкую щель в квартиру.
Следом за ним устремился второй агент и городовые. Любопытствующий дворник остался топтаться около дверей квартиры на лестничной площадке.
Обследовав изрядно захламленную квартирку фельдшера, Вирхов обнаружил в ней помещение, в какой-то мере напоминающее врачебный кабинет. Низкий топчан, застеленный ветхой простыней, набор шприцев, скальпелей и зондов, разложенных на несвежем полотенце на тумбочке. Два стула, таз, в который были небрежно кинуты грязные окровавленные бинты и клочья ваты, издававшие специфический запах карболки. Пахло хлором, эфиром и еще чем-то непонятным... Вирхов открыл дверцу тумбочки и бегло оглядел пузырьки, склянки, коробки. Потом позвал сыскного агента и велел ему тщательно, соблюдая все мыслимые и немыслимые предосторожности, проверить, нет ли опасной пробирки, а сам отправился туда, где в неведении относительно своей судьбы томился преступный хозяин.
Войдя в полутемную комнату с мрачными синими обоями, которую можно было с натяжкой посчитать гостиной, Вирхов застал там седовласого господина, которого железной хваткой выше локтей держали его молодцы. Придворов глядел на Вирхова как затравленный зверь – сонливость его как рукой сняло.
Вирхов сел на хрупкий венский стул, заботливо выдвинутый городовым на середину комнаты.
– Итак, господин Придворов, позвольте представиться, судебный следователь Вирхов, Карл Иваныч. – Он грозно насупился. – Так будем признаваться или нет?
– В чем признаваться? – покосился на него фельдшер, в его водянисто-серых глазах промелькнул нескрываемый страх.
– В совершенном преступлении, – уверенно заявил Вирхов. – Для прояснения вашей памяти добавлю: дело касается иностранного подданного, мистера Стрейсноу.
– А, – поник Придворов, – вы про англичанина... Да, я совершил непростительную ошибку, пошел у него на поводу, хотя положение его было безнадежное с самого начала...
– Так-так, голубчик, давайте все по порядку. Чистосердечное признание, знаете ли, следствием учитывается... Может, суд и скостит вам годик-другой каторжных работ...
– Каторжных? – недоверчиво переспросил Придворов. – Из-за мистера Стрейсноу?
– Из-за него, из-за него, – наступал Вир-хов, – советую ничего не скрывать.
– А я ничего и не скрываю, – с неожиданным воодушевлением подался вперед фельдшер, – но в смерти мистера Стрейсноу я не виноват! И каторгой меня не пугайте.
Глаза Вирхова полезли на лоб – неужели баронет умер? – но он сдержался и не стал задавать лишних вопросов.
– Мы вас слушаем, господин Придворов. Излагайте.
Водянистые глаза хозяина квартиры скользнули по агенту, примостившемуся у стола с бумагой, приготовленной для протокола допроса.
– Мистер Стрейсноу разыскал меня сам. Это было в Пасху, в воскресенье, – начал фельдшер. – И обратился ко мне за врачебной помощью. Он нуждался в операции. В правом подреберье у него выросла огромная опухоль. Я ее вырезал, но уже тогда понял, что дело его безнадежное, потому что опухоль, судя по всему, пустила свои щупальца во внутренние органы... То, что смог, я вырезал. Но эта хищная гадина, эта болезнь, пожирает человека не по дням, а по часам... Во вторник мистер Стрейсноу снова заявился ко мне с той же просьбой, его мучили страшные боли, и в правом подреберье, уже под едва затянувшимся швом, вновь возник огромный багровый бугор. По настоятельной просьбе пациента я вновь подверг опухоль резекции... Но, по правде говоря, был уверен в бесполезности операции. Кроме того, мистер Стрейсноу перенес ее очень тяжело. Некоторое время он оставался здесь, на моем топчане, стонал, просил морфия... Ночью меня разбудил и сказал, что умирает... Попросил довести его до гостиницы Лихачева... Что я и сделал... Потом я с горя выпил бутылку сороковки и только тогда смог заснуть...
Помятое лицо горе-эскулапа выражало искреннее раскаяние. Вирхов и верил и не верил ему. Убогая обстановка обиталища целителя не внушала доверия, и следователю казалось странным, что респектабельный, на первый взгляд, англичанин, поселившийся в отнюдь не дешевой гостинице, обратился за помощью к проходимцу, вместо того, чтобы воспользоваться, например, услугами знакомого ему доктора Коровкина...
– А разрешение на врачебную деятельность у вас есть? – Мрачный взгляд служителя закона не предвещал ничего хорошего для фельдшера Придворова.
– Бумаги у меня выправлены, – поспешно ответствовал тот и дернулся из рук державших его стражей порядка.
По знаку Вирхова, Придворова отпустили, и он бросился в кабинет. Следователь и агент последовали за ним. Повозившись в верхнем ящике письменного стола, Придворов достал аккуратную папочку и протянул ее начальствующему лицу.
Они вернулись в гостиную. Вирхов снова уселся на стул, позволив присесть на продавленный диван и обессиленному фельдшеру.
Глянув на лист с гербовыми печатями, Вирхов убедился, что Придворов не лжет, разрешение на частную практику у него есть. «И за свое лечение этот мерзавец, скорее всего, получил недурственный гонорар, но какой, все равно не сознается», – подумал следователь, но вслух спросил:
– А в чем причина такого стремительного течения болезни?
– Я и сам интересовался, – опасливо ответил Придворов, – да ничего толком не понял. Вы же знаете англичан, из них клещами слова не вытянешь. Сказал только, что долго подвергался воздействию вредных веществ, которые носил в кармане...
Следователь Вирхов смотрел на словоохотливого фельдшера и с каждой минутой все более утверждался в мысли, что этот человек что-то скрывает. Про смерть мистера Стрейсноу он вряд ли лжет – все-таки не так он глуп, чтобы не помнить, что всякое его слово будет проверено. Так в чем же тайна? Вирхов решил идти ва-банк:
– А как поживает Клавка?
К удивлению Вирхова вздрогнувший от неожиданности Придворов облегченно вздохнул:
– Слава Богу, жив сорванец. Видел его недели две назад, спрашивал об отце... Несчастный ребенок, после того как мать спилась и погибла под колесами конки, стал дикарем... Мелким воровством пробавляется... Тем и жив.
Разочарованный Вирхов не спускал с фельдшера тяжелого взора. Лжет тот или говорит правду? До сих пор следователь был уверен, что Клавка – женщина, а выходит, это мальчишка. Но почему фельдшер так спокойно рассказывает о юном преступнике? Если мальчишку надоумили они, англичанин и фельдшер, то Придворову следовало бы скрывать знакомство с пацаном...
– А почему за Клавдием не присматривает отец?
Вирхов впился взором в острое морщинистое личико допрашиваемого.
– Адриан-то? – усмехнулся фельдшер. – Не знаю, я уж несколько лет как потерял его из виду. Я ведь и помог ему, горемычному, из желтого дома выбраться на свободу. Жалко мне стало страдальца – держали его за решеткой за политические убеждения... Понимаете, Адриан хотел уничтожить тиранию... В лице русского самодержавия... Я тоже, скажу правду, сторонник прогресса и считаю, что прогнивший режим надо менять. Но он полагал, что надо идти путем террора и в первую очередь отомстить вероломным властителям... обманувшим доверие святых мучеников...
