– Почему же тогда вы сидите таким букой? – игриво спросила Брунгильда.
Прынцаев оторвался от созерцания своих штиблет, его полубезумные глаза остановились на красавице-блондинке, лицо которой под его взглядом постепенно утрачивало безмятежное выражение. Ответил он не сразу, а когда заговорил, было видно, что слова он подбирает очень тщательно:
– Потому что... я провел бессонную ночь... Вместо вас... У постели умирающего...
– Какого умирающего? – вскочила Мура, и так как Прынцаев молчал, в нетерпении притопнула ножкой. – Говорите же!
– Мистера Стрейсноу... – едва слышно произнес профессорский ассистент.
В столовой повисло напряженное молчание. Вид Прынцаева исключал возможный розыгрыш: его спортивный румянец на щеках исчез, азартные искорки в зрачках погасли, он полностью утратил свойственную ему подвижность.
– Мистер Стрейсноу умер? – бледная как мел Брунгильда с ужасом уставилась на понурого вестника.
– Ипполит Сергеевич, – сочувственно обратилась к несчастному молодому человеку Елизавета Викентьевна, – да уберите же ваш несносный портфель! Вам надо подкрепиться. Сейчас я налью вам крепкого чая, дорогой Ипполит Сергеевич, и рассказывайте... Как это случилось?
Ипполит неохотно расстался с портфелем, опустил его на пол, прислонив к ножке стула, вздохнул, принял из рук хозяйки дома чашку горячего чая, отхлебнул.
– Сегодня посреди ночи позвонил портье гостиницы Лихачева, – дрожащим, прерывающимся голосом заговорил Прынцаев, – и сообщил, что меня срочно хочет видеть мой друг мистер Стрейсноу. Что он при смерти... Я вскочил на велосипед и помчался... В гостинице меня проводили в номер... Сэр Чарльз очень осунулся, с тех пор, как мы его видели. И стал еще больше похож на Петра Великого... Он сказал, что просил вызвать меня, как человека, близкого семье Муромцевых... Он тяжело дышал, говорил с трудом, часто останавливался. – Прынцаев помедлил, но все-таки решился: – Он сказал, что мисс Брунгильда не выполнила своего обещания навещать его каждый день, но он прощает... И у него единственная просьба – передать мисс Брунгильде драгоценную для него вещь.
– Сердоликовый перстень? – чуть слышно произнесла Мура.
– Не знаю, – испуганным шепотом ответил Ипполит. – Эта вещь в шкатулке, а шкатулку он вынул из-под своей подушки. Там и его письмо к вам, Брунгильда Николаевна... Я шкатулку не открывал... Я предлагал ему позвать врача, но он отказывался... Просил только, чтоб я не уходил, чтобы ему не было страшно умирать в одиночестве...
– И он умер? – потрясенно выдохнула Мура.
– Да, сегодня утром, у меня на руках. – Ипполит старался не смотреть на окаменевшую Брунгильду. – Пришлось еще принять участие в хлопотах по регистрации смерти, вызывать полицию, врача, подписывать протокол, объяснять свое присутствие...
Встретив полный ужаса взгляд Елизаветы Викентьевны, Прынцаев поспешил добавить:
– Ваших имен я полиции не называл... Сказал, что приехал к другу, а портье подтвердил, что вызвал меня по просьбе их постояльца. Пришлось дождаться, пока пошлют гонца в британское посольство, потом сопровождать тело в морг...
– А мистер Стрейсноу так хотел увидеть тебя, папочка, – всхлипнула Мура.
– Ипполит Сергеевич. – Брунгильда выпрямила спину и сцепила пальцы рук так, что костяшки пальцев побелели. – Я виновата, виновата и перед мистером Стрейсноу, и перед вами...
– Ничего, – забормотал Прынцаев, – ничего... Я рад, что судьба избавила вас от столь печального зрелища. Возьмите шкатулку – она ваша.
Прынцаев наклонился, поднял с полу портфель, открыл его и достал внушительных размеров шкатулку из желтого металла.
– Только осторожнее, – он протянул бледной красавице продолговатый предмет, – она очень тяжелая.
Брунгильда приподнялась, обеими руками приняла шкатулку и вновь села, поставив ее на колени.
– Открой, сестричка, открой, – прошептала нетерпеливо Мура. – Прочти, что он тебе написал.
Брунгильда подняла тяжелую крышку, оказавшуюся изнутри матово-серебряного цвета. Сверху лежал листок.
– Читай же, – нетерпеливо повторила Мура.
Брунгильда дрожащими пальцами развернула бумагу и начала читать.
«Бесценная Брунгильда Николаевна! – писал перед смертью англичанин. – Пораженный вашей красотой, я лишился покоя, ибо знал, что нам не суждено быть вместе. Я не тот, за кого вы меня принимаете. Простите мне мой порыв – воспоминание о нем дает мне силы не оглядываясь войти в ворота ада... Если б я мог, я бы положил к вашим стопам все царства земли... Но их у меня нет. Я оставляю вам самое драгоценное, что есть сегодня у меня – знаю, вы сможете распорядиться этим лучше, чем распорядился бы я... Преданный вам и за гробовой доской... ваш Чарльз Дж. Стрейсноу».
Последние слова вспорхнули с розовых губ красавицы, она закрыла лицо ладонями, и по плечам ее пробежали волны беззвучных рыданий.
Николай Николаевич поднялся, сердито взглянул на жену и, подойдя к дочери, взял с ее колен шкатулку и упавший на нее листок бумаги и перенес их на стол. Потом ласково погладил дочь по густым золотистым волосам.
– Бедный Чарльз, бедный Чарльз, – повторяла Брунгильда, обняв отца и прижимаясь головой к его жакету.
– А от чего он мог умереть? – прозвучал недоуменный голос профессора. – Вы говорили, что он не стар... Неужели от нечаянной раны?
– Возможно, заражение крови... – ответила, утирая слезы, Елизавета Викентьевна.
– А что думал по поводу его болезни Клим Кириллович? – спросил профессор, поглаживая дрожащие плечики старшей дочери.
– Он предполагал эпилепсию. – По щекам Муры катились крупные слезы.
– Но он, как я понимаю, умер не в результате припадка? – вскинул бровь профессор.
– О нет, – вздохнул Ипполит Прынцаев, – тихо умирал, как ангел...
– Ничего не понимаю. – Профессор отодвинулся и взглянул в заплаканное лицо старшей дочери. – Ну, успокойся, милая... Мы тебя любим, не плачь... Мистера Стрейсноу, конечно, жалко... Но, как я понимаю, ты же не собиралась за него замуж... А что же в шкатулке? Так-так. – Профессор отложил письмо. – Перстень с сердоликом... Это ерунда... а вот сама шкатулка... Очень интересно. Сверху покрыта золотом, внутри и крышка, и ложе из свинца... А это что? – Он достал из углубления небольшой продолговатый предмет тускло-серебристого цвета, повертел его в пальцах. – Здесь внизу какая-то печатка... Ипполит, подайте мне лупу.
Профессорский ассистент вынул из портфеля лупу. Профессор наклонился, чтобы рассмотреть печатку, но тут же отпрянул. Густые волосы на его голове начали медленно подниматься вверх, он в ужасе уставился на разом смолкшую Брунгильду.
– Ну что там, папочка, что? – теребила профессора за рукав подскочившая к отцу Мура.
– А вы не догадываетесь? – профессор обвел притихшее семейство и бледного ассистента полубезумным взором. – Капсула с твердым радием!
Карл Иванович Вирхов с остервенением швырнул трубку на рычаг телефонного аппарата.
– Так вот куда ведут следы! – воскликнул он и топнул ногой. – Недаром фамилия Придворова показалась мне подозрительной. И вы говорите, что в нашей картотеке он не значится?
Бледный письмоводитель беззвучно кивал и, сглотнув слюну, просипел:
– По делам не проходил, а в списке посещавших Чумной форт значится.
– Что? – взревел Вирхов. – И вы молчали?
Он подскочил к столу и нажал кнопку электрического звонка. В дверях мгновенно появился дежурный курьер и вытянул руки по швам.
– Вызовите наряд городовых да пару сыскных агентов потолковее, предстоит поимка опасного преступника. Пусть проверят оружие!
Карл Иванович ходил из угла в угол, посматривая на притихшего письмоводителя.
– А этот Ванька Попов, то есть Андриан Ураганов, в богадельне от чахотки не умер, а разгуливает преспокойно по Невскому, – рассуждал он вслух, – здесь явно просматривается какой-то сговор... Преступный замысел... Теперь понимаю... Он и у Аничкова крутился не напрасно, а дураку Закряжному басни плел про призрак императора Петра с арапчонком... Ванька, видно, помогал англичанину проникнуть за ограду и поджечь дворец... И потом еще смеялся надо мной... А скрывался от правосудия англичанин у Придворова...
Поймав паузу в монологе начальника, письмоводитель подал голос:
– Карл Иваныч, все-таки надо быть при поимке осторожнее. А если у него и впрямь бациллы краденые? Ему терять нечего... А разлетится зараза по всей столице – и Россия вся вымрет...
– Хорошенький подарочек к двухсотлетию Петербурга, – сердито бросил Вирхов. – А вообще-то ты прав, прав, дружок... Надо изловчиться так, чтобы застать супостата врасплох...
Карл Иванович направился к дверям, снял с вешалки фуражку, поблагодарил письмоводителя, успевшего подскочить, чтобы подать начальнику шинель, и покинул кабинет.
