можно отобрать жизнь у родной дочери? Хладнокровно. Жестоко. Цинично. А потом рыдать тут «святыми» слезами. Я хотел бы обозвать вас последними словами, самыми вонючими, да только они не передадут всю вашу суть, лишь потому и сдерживаю себя. Вам остались считаные минуты, и я бы посоветовал сейчас сделать то, что вы сделали бы перед смертной казнью, в ожидании когда вынесут приговор и наденут петлю на шею.
Руки и ноги начали затекать, я чуть-чуть поерзал, чтобы разогнать кровь.
– Я продолжу, пожалуй, рассказ, и не перебивайте меня, а иначе подохнете так, как умирали евреи в концлагерях. Заходили сотнями в душ, а им вместо воды пускали токсичный газ. Они не понимали того, что идут на смерть, не успевали даже испугаться.
Убийца улыбался, в его глазах плескалась откровенная насмешка. Видимо, чувствовал свое превосходство. А как еще ему себя чувствовать, когда он сидит над подстреленной добычей, которая не в силах никуда убежать? И спасти ее может только чудо. Конечно же, он не верит в чудо. Просто забавляется, зная, что ночь только началась и времени у него полно.
Но прерывать он меня не стал. И я начал:
– Я с детства занимаюсь музыкой, с раннего детства, сколько себя помню. И сначала я ходил на уроки к нашей соседке, Анне. Сама по себе она была доброй, но когда дело касалось занятий, всегда становилась холодной и строгой – у нее был свой метод подачи материала ученикам. Я не очень-то ее любил, но привык к ней. Я был словно маленький взрослый, который ходит к ней, как на работу, вот только не получает за это деньги, лишь знания. Теперь я за многое ей благодарен… Но в какой-то момент она заболела, серьезно заболела, я даже не помню чем, но факт в том, что вместо нее родители подыскали мне другого учителя, к которому я ездил на автобусе в другой район. Нет, конечно, сначала меня отвозили родители, но спустя три или четыре занятия я начал ездить к нему сам. Мне тогда было двенадцать. А мой учитель оказался одиноким сорокалетним мужчиной, строгим, постоянно недовольным мною. Он говорил, что я бездарный мальчуган, который только отнимает его время. Однажды, когда родители были на работе, я приехал к нему на занятие. Мы позанимались минут двадцать. Каждый раз он твердил, что я насилую его пианино и порчу его музыкальный слух. Так было и в тот день, но к середине занятия он неожиданно встал со стула и сказал, что я давно уже снюсь ему по несколько раз в неделю. Потом он произнес: «Снимай с себя одежду». И начал стягивать свой пуловер. Я сказал, что не буду, заплакал. С раннего детства я слышал, как родители занимались сексом в соседней комнате, а потому довольно рано узнал, откуда берутся дети. И в тот момент я понимал, что со мной будет…
– Он тебя трахнул, – довольно сказал отец Гренуй. Тот, кто был отцом Гренуем еще несколько минут назад, истинным служителем Бога, как считали те, кто его знал.
Я сделал вид, что не услышал, и продолжил:
– Меня охватил ужас. Такой неведомый мне раньше страх, что я готов был выброситься в окно с пятого этажа, свернуть шею, поломать ноги. Лишь бы он не прикоснулся ко мне. Я ринулся к входной двери, хотел босым выскочить на лестничную клетку и закричать изо всех сил, чтобы меня услышали соседи, но он даже и не думал бежать за мной, потому что входная дверь была закрыта, а ключ находился при нем. От отчаяния я свалился на пол, я слышал приближающиеся ко мне шаги. Он сказал, чтобы я не плакал, что мне не будет больно. И если я пройду через это мужественно и буду хранить в секрете нашу с ним тайну, то он не расскажет моим родителям, насколько я бездарен, и что они зря выбрасывают деньги на мою учебу. Тогда они не разочаруются во мне полностью. Он снял с меня штаны, в тот момент я уже находился где посредине между жизнью и смертью, как вы говорите «в аду». Мое детское сознание уже не хотело быть в теле, а уходило прочь – я отчетливо помню этот момент, – куда-то, где не было этих страшных черных глаз, где не было той улыбки на уродливом щетинистом лице. И там, в том состоянии, я мысленно сказал: «Умри. Умри!» А мой преподаватель в это время расстегивал свой ремень. И мне не осталось ничего, кроме того, чтобы смириться со своей участью и мысленно умереть… Я представил, как беру нож и изо всех сил бью своего учителя в грудь, в левую сторону, туда, где сердце, – я очень ярко тогда все вообразил, – и в этот самый момент насильник упал спиной на пол, с расстегнутыми штанами. И остался неподвижно лежать на полу. Я не понял, что произошло. Я не мог ни кричать, ни плакать, ни пошевелиться от шока, меня охватил такой ужас, что я даже не сумел подняться с пола. Лишь спустя несколько минут я встал и посмотрел на тело. Он лежал с открытыми глазами, не дышал. Я не сразу заставил себя залезть к нему в карман, чтобы найти ключ. Но в конце концов я это сделал.
Старик, казалось, в первые минуты заинтересовавшийся моей историей, сейчас чуть ли не откровенно зевал.
– По-твоему, я должен в это поверить?
Ничего не ответив, я просто начал рассказывать дальше:
– Я оделся, забрал свою нотную тетрадь, открыл входную дверь и оставил ключ в замке изнутри. Я не стал кричать, потому что не мог кричать, я выбежал из подъезда и помчался в парк. Там я просидел несколько часов, пытаясь заставить себя не плакать и успокоиться, чтобы прийти домой обычным, каким всегда приходил. Я не стал говорить родителям о том, что со мной произошло, из-за стыда и еще из-за того, что им постоянно было не до меня. Работа, ругань, секс. И так по кругу, а я только путался под ногами и мешал им жить. Я закрылся. И потом, когда меня отправляли на занятия к учителю, я просто брал деньги за урок и шел в кинотеатр. Там одно время крутили детективы Агаты Кристи. С тех пор я полюбил детективы, особенно тот момент, когда убийца получает по заслугам.
Я закашлялся. От пола веяло холодом, и еще мне очень хотелось пить. Ничего, потерплю.
– В тот день мой учитель музыки умер, хотите верьте, хотите нет. Про него
