знающему наших обычаев.
- Но при этом сдать связанного еврея в полицию не т-трефное?
Пришлось еще объяснить.
- Нет. Еще в древние времена законники постановили: евреи могут осудить еврея, если он очень плохой человек, но наказывают его пускай гои, потому что наказывать - очень грязная работа.
- Как Иисуса Христа отдали на казнь римлянам?
Б-же, как они надоели со своим Иисусом Христом! Почти две тысячи лет прошло, а всё не успокоятся! Если мы начнем перечислять всех евреев, которых христиане замучили-погубили за эти века, они поседеют – столько это займет времени!
Но вслух я сказал лишь:
- По крайней мере Иисус Христос не лазил в форточки и не поил еврейских лошадей шампанским.
- Почему же евреи не связали Кренделя и не сдали в полицию? – спросил Фандорин.
- Потому что люди стали говорить: начнешь его связывать, а вдруг он проснется? И достанет свой кастет или даже револьвер? Он ведь из Одессы, а там знаете как? В общем евреи пошумели и разошлись. Но кто-то, видно, рассказал Кренделю, какая Либеру пришла в голову фантазия. Это ведь Брест-Литовск. Тут кто-то чихнет на Перевозе, а в Шпановичах - это чтоб вы знали другой конец города – кричат «Доброго здоровьичка!». Крендель, конечно, обиделся на Либера, и вот вам результат.
Мой доктор Ватсон немножко подумал и спрашивает:
- Вы сами были в синагоге, когда там обсуждалось предложение Либера Горалика?
- Г-дь с вами! Это было в синагоге на Белостокской, я туда отродясь не хожу.
- Хорошо бы опросить человека, который там п-присутствовал. Кто это может быть?
- Кто-кто, - отвечаю. - Ханан Стефанович. Он при хозяине, как хвост при собаке. Куда собака, туда и хвост.
- Значит, нам все равно на мужскую половину. Пойдемте к Стефановичу.
Мы поднялись по правой лестнице на второй этаж.
Там всё было синее: обои, шторы, ковры. Как будто ты нацепил на нос синие очки.
Вот так, прямо по коридору дверь в комнаты хозяина, а налево – конурка Ханана Стефановича. Там шкафы с бухгалтерскими книгами и за ширмочкой кровать, на которой тоскливый Стефанович видел свои тоскливые приказчицкие сны. Но Фандорин повернул голову направо, где находились спальня и мастерская Кальмана. Там в полумраке вдоль стен густо стояли глиняные уроды.
- Господи, что это?!
- А это и есть произведения Кальманчика, которые взорвут бедный Париж, - не то чтоб очень добро улыбнулся я. - В мастерской они уже не помещаются. Набожные евреи в штраймлах и в жизни-то не сказать чтоб были сильно красивые, а в исполнении нашего горе-скульптора они страшнее Голема. Помяните мое слово - дело кончится тем, что всех уродов скупит «Союз русского народа», чтобы пугать жидами православных.
Подходим мы к двери Стефановича, вдруг слышим голос Кальмана, легкого на помине:
- Как это пуст? Почему пуст? А где ж они?
Я постучался.
- Мосье Стефанович, это я с моим помощником. У нас до вас дело.
Входим. Стефанович с Кальманом сидят у стола, над какими-то конторскими книгами.
Эге, думаю, художнику не терпится поскорее получить наследство.
- Боже мой, - застонал молодой Горалик, едва мы вошли. - Сейчас эти люди снова начнут меня мучить!
- Успокойтесь, - говорю, - Кальман, мы не к вам. У нас вопрос до Ханана. Скажите, вы были с хозяином в синагоге, когда он пытался напустить евреев на Коку Кренделя, а евреи решили, что лучше не надо?
- И что? – насторожился Стефанович. - Мне уже нельзя сходить в синагогу? Это доказывает, что я убил Либера Горалика?
- Вы тоже успокойтесь, - говорю я. - Тут никто никого не убил. То есть убил, но не те, кто тут. Скажу вам по секрету, что мы с господином Фандориным нашли под окном следы. И знаете чьи? Вы не поверите. Коки Кобылянского! Теперь соображаете, что к чему?
- Папочку убил Крендель?! – проблеял бегемот Кальман (не знаю, правда, блеют ли бегемоты). - Ну так я вам вот что скажу! Нанес удар, может, и Крендель, но подговорила его эта гнусная Иезавель, чтоб ее загрызли собаки! Теперь я всё понял! Всё!
- Что вы поняли? – быстро спросил Фандорин.
- Я вам скажу, что я понял. Тут и понимать нечего. Кока был у мачехи неделю назад! Я видел их обоих у окна! Я побежал к папе, я сказал ему: «У твоей так называемой супруги Кока Кобылянский! Они стоят и разговаривают!». Говорю: «Что будем делать, папа?». А папа говорит: «Я знаю, что я буду делать!». И побежал на перекресток, к городовому. Вы знаете нашего городового Пров Потапыча, реб Арон. Государь император ему платит двадцать рублей в месяц, а папа для ровного счета еще четыре раза по стольку, и Пров Потапыч работал на папу в четыре раза больше, чем на государя императора. Но пока папа бегал туда-сюда, Коки след простыл. Так вот зачем приходил Крендель! Мачеха наняла его убить папашу! Ах, гадина!
Стефанович схватился за пейсы.
- Ай! Теперь я понимаю, из-за чего хозяин так взъелся на Кренделя! Мне-то он не сказал, что Кока был у мадам Леи. Но ты, почему ты мне ничего не рассказал, Кальманчик?
- Папа взял с меня слово. Он подумал, что у жены от одесского ферта тоже закружилась голова. Папа и Пров Потапычу дал червонец, чтобы помалкивал. А то, говорит, пойдет молва, и будут все говорить не «Либер Горалик», а «Либер Рогалик». Ах, это я, один я виноват, что папочку убили! – И всхлипнул. - Если бы я не был тряпка, я бы ворвался к мачехе, схватил бы этого недомерка за шиворот и выкинул бы из окна!
Тут он совсем расстроился, заплакал. Художники, они такие.
Ханан стал его утешать.
- Ты весишь, как шесть Кренделей, но кто кого выкинул бы, это даже не вопрос. Он бандит, страшный человек, а ты мальчик из приличной семьи. Перестань плакать, Кальманчик, не разрывай мое бедное сердце.
Но Кальманчик не то чтоб перестать, а разрыдался пуще прежнего. Повалился на колени, стал стучаться головой об пол, как положено набожному еврею, когда он кается или душевно страдает.
- Господи Боже во Израиле, смилуйся надо мной, ничтожным! Почему Ты сотворил меня такой мокрицей, как Тебе не совестно? Разве ты
