– И что она тебе сказала?
– Говорила про ту несчастную, которую задушили на нашем участке, спросила, где сейчас Андрюша.
– И что ты ей сказала?
– Сказала, что он живет в Англии, у него там семья, а мы к нему ездим. – Она не удержалась от смешка.
Андрей прошел на кухню, бесцельно переложил несколько предметов с места на место, потом, не поворачиваясь к жене, сказал:
– И правильно сделала, Машунь. Правильно сделала.
Воробей, усевшийся на подоконник в поисках крошек, которые обычно оставляли ему люди, живущие за этим окном, с удивлением уставился на немолодых мужчину и женщину. Занавески были отдернуты, и он видел, как мужчина, наклонившись к подруге, отирает что-то у нее с лица, а та прижимается к нему и странно разговаривает, словно кашляет. Он успел найти и склевать две замерзшие крошки и отыскать третью под снегом, а женщина за окном все кашляла и кашляла.
Содержимое банки иссякло. Тоня знала, что когда-то отвар закончится, но ощущение, когда она держала в руках пустую легкую банку, было не из приятных. Она хорошо понимала, что это означает, – нужно идти к Антонине и просить очередную порцию. Мысль о новом посещении колдуньи ужасала ее, однако выбора у нее не было.
Тоня поставила банку на другую полку и тут же грустно усмехнулась. Глупо, настоя от перестановки не прибавится. Подумала, убрала банку в холодильник. Господи, что она делает! Постаравшись выкинуть мысли о банке из головы, Тоня вышла из кухни и занялась уборкой. Но не успокоилась, как обычно. И когда вечером приехал Виктор, он застал жену в том ровном расположении духа, из которого ее трудно было вывести самыми язвительными шутками. Виктору такое настроение Тони нравилось, потому что он получал возможность практиковаться в остроумии, не всегда безобидном, будучи уверенным, что потом ему не придется выпрашивать прощения у разобиженной до слез жены.
Но в конце концов и ему шутить в «вакууме» надоело. Хоть бы она огрызалась, что ли! Нет, только улыбнется бледной улыбкой, и больше никакой реакции.
– Тонь, я тебя сегодня не веселю? – Виктор подбросил в воздух три мандарина и жонглировал ими полминуты, пока все они не свалились на пол. – Ты просто не ценишь мои титанические усилия, направленные на то, чтобы вызвать улыбку на твоих прекрасных устах.
– Ценю, Вить, ценю. Главное, чтобы тебе самому было весело.
Черт, вот ведь язвой какой иногда становится! Как говорится, откуда что берется! Хотя, может, она так говорит по простоте душевной, не вкладывая никакого особо ядовитого смысла. Даже, скорее всего, так оно и есть.
– Вить, а Юлька тети-Шурина какая была маленькая? – усевшись с вязанием под торшер, спросила жена.
– Что значит – какая?
– Ну, такая же, как сейчас, или нет? Вообще, она сильно изменилась? Расскажи мне про нее.
– Тонь, отстань. Мне больше по вечерам заняться нечем, как рассказывать тебе про какую-то идиотку, с которой мы в детстве вместе раков ловили!
Тоня отложила вязание и пристально взглянула на мужа. Взгляд ее Виктору не понравился – он был слишком нехарактерен для супруги: удивленный и немного… жесткий как будто, и тут же последовало подтверждение:
– Ты про Юлю говоришь, что она идиотка? Почему же?
– Потому что за тридцать лет ума не нажила, потому что не просто связалась с каким-то паршивцем, который ее бросил, но и ухитрилась он него два раза понести и благополучно разрешиться от бремени. А сама работает – господи, тоже мне, работа! – поломойкой и по совместительству кухаркой.
– А по-твоему, все должны работать директорами строительных фирм?
– Нет, не все, потому что у подавляющего большинства ума на это не хватает. Но в ее положении… Тонь, да что я тебе объясняю, ты сама все прекрасно понимаешь. Все, милая, закрыли тему. Ремарк, откровенно говоря, мне интереснее.
После такого Тоня должна была надуться и тридцать минут сидеть в тишине, чего, собственно, Виктор и добивался. Она спросила, и он объяснил ей, что разговор на данную тему ему неинтересен. Но оказалось, что жена не успокоилась.
– Нет, Вить, я не понимаю. Ну хорошо, ты смотришь на нее свысока, потому что она занимается… грязной работой. Но ты же с ней, и с Сашей, и с Колей дружил долгое время, и не один год! Вы мне сами рассказывали. И ты о них говоришь… как о малознакомых людях, которые тебе не нравятся! И вообще не хочешь мне про них ничего рассказывать!
– Да, не хочу, потому что тема для меня неприятна! – не выдержал Виктор. – Юлька меня в юности доставала своей собачьей влюбленностью, все время просто глаза мозолила! И братья ее, когда до них дошло, что сестрица буквально на мне свихнулась, тоже решили, что я для Юленьки самая подходящая пара. И только мамаша их, тетя Шура, вечно на мозги отпрыскам капала, что я мальчик городской и для доченьки ну совершенно неподходящий. А мы все равно дружили, заметь, и в походы ходили всякие, и тому подобное… Вот такой котел был, и я про него совершенно не настроен вспоминать! Тем более что кончилось все скандалом, когда Юлька по вечной бабской дурости сделала вид, что какие-то таблетки выпила. На самом деле ничего она не пила, а просто решила таким нехитрым способом меня шантажировать. И добилась, естественно, результата совершенно противоположного. Вот она какая была в юности, если тебе интересно!
– Странно… – произнесла Тоня, помолчав немного, словно и не услышав слов Виктора. – Вот мама с папой, только спроси их про детство, сразу рассказывать начинают: и как они озорничали, и как влюблялись, и всякую ерунду смешную… А у тебя про кого ни начни вспоминать, так сразу неприятная тема. Мне кажется, слишком много у тебя неприятных тем, связанных с твоими друзьями. Ты не находишь?
Виктор потерял дар речи. «Ты не находишь?» было его личным фирменным выражением, произносимым негромко и слегка небрежно. Причем взгляд должен скользить мимо собеседника, как будто его не замечаешь. Фраза производила большой эффект. И звучала она у Виктора так же непринужденно, как и у матери, которая одним этим вопросом выбивала у отца почву из-под ног: тот дергался, рявкал: «Нет, не нахожу!», и тогда она переводила на него свои красивые карие глаза с немым вопросом в них: «Ты смеешь повышать на меня голос?» Да, фраза «Ты не находишь?» не раз помогала Виктору в интеллигентном обществе.
А теперь ее с совершенно таким же выражением, как он сам, произнесла его жена, которая Булгакова от Чехова не отличает! И сидит, перебирая длинными пальцами очередную вязаную тряпку, как будто так и надо. Интересно, чего от нее в следующий раз можно ожидать? Но тут чувство юмора у Виктора возобладало над остальными чувствами, и он от души рассмеялся. Нет, молодец, молодец у него жена! Один – ноль в ее пользу!
Виктор пружинисто вскочил с дивана, подошел к Тоне, наклонился и поцеловал в розовый пробор.
– Галатея ты моя! – удовлетворенно сказал он. – Кстати, твой Пигмалион проголодался. Пойду порыщу на кухне, словно голодный зверь в поисках жертвы. Что у нас там есть?
– Пироги в духовке. Но остыли, наверное, – невозмутимо ответила Тоня. – Можешь достать.
– Искусница, рукодельница!
Виктор с преувеличенным восторгом поцеловал жене руку и направился на кухню.
Быстро провязав один ряд, она отложила будущую юбку и подошла к окну. Опять валил снег. Еще только ноябрь, подумала она, а в деревне уже настоящая зима. Впрочем, в Москве, наверное, тоже. Она постояла немного, глядя на крупные хлопья и вспоминая, каким красивым был сад летом. И еще осенью, в самом начале осени.
Виктор неслышно вошел в комнату с тарелкой, на которой лоснились пироги – Тоня всегда промазывала их маслом, так ему больше нравилось, и остановился, глядя на жену, застывшую у окна. Ему на секунду стало не по себе, а в следующий момент она негромко произнесла, словно немного задумчиво, с выражением, какого он не ожидал от нее:
– Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер… Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто умер, кто пророс густой травой. Впрочем, это не впервой.
«Вечер сюрпризов!» – решил Виктор, ставя тарелку с пирогами на столик, а вслух сказал с иронией:
– Тонь, ты меня просто поражаешь сегодня. Решила добить меня Бродским? Ты же по большей части Акунина предпочитаешь.
– Кем? – обернулась она. – Бродским?
– Как же ты стихи читаешь и не знаешь, кто их написал! Ты что, на книжке имя автора не смотришь? Напрасно, это может иногда пригодиться.
– Я их не в книжке прочитала. Я видела строчки, которые ты написал.
– В смысле?
– Ты их написал и в ящик комода положил, а я нашла. Ты забыл их там, наверное. Мне понравилось.
Она опять отвернулась к окну. Виктор присел в кресло и откусил кусок пирога.
– Тоня, я не понял. Какой комод? Я положил что-то в комод?
– Вить, ну не я же! Старый комод, который в кладовке стоит.
– И что там, в комоде?
– Листочек со стихотворением, – недоуменно ответила Тоня, повернувшись к нему. – Вить, да ты что?
