– Почему не сыграешь ее время от времени?
– А вам что до этого?
Селестиаль обычно берет Марту Португалку, он любит рассказывать ей небылицы.
– У нее большая грудь, хорошо отдыхаешь и получаешь много удовольствия. Португалки очень внимательны.
– Да, сеньор, все говорят. И очень почтительны.
– Это уж точно.
Дон Сервандо приходит раньше дона Самуэля, дону Сервандо не нужно соблюдать очередь, он депутат провинции, дон Сервандо дарит Марте Португалке фигурную свечу.
– Хочешь, зажжем?
– Нет, лучше сохранить до дня Санто-Кристо де ля Сангре, подожди, я разденусь и помоюсь, есть еще время.
Дон Сервандо всегда норовит пнуть Эутело, он же Сиролас, плюнувшего в лицо Гауденсио, дон Самуэль, наоборот, очень любезен.
Нетрудно увидеть разницу, дон Самуэль – кабальеро, немного потускнел, но кабальеро, и супруга его, донья Дорита, настоящая дама, донья Дорита распределяет одежду для бедных, оба очень хорошие люди, честные, надежные, верные обычаям.
Дон Исаак – брат дона Самуэля, дон Исаак – фабрикант макарон, его изделия марки «Везувий» славятся по всей Галисии, дон Исаак – педераст, таким уродился, это могло случиться со всяким, со мной или с вами, к примеру, но он ведет себя достойно, никогда его не застукали ни с кем, дона Исаака Иглесиаса Моуре называют Фильтире, дон Исаак играет на фисгармонии в церкви Санта-Мария ля Мадре и в других местах, если его зовут на свадьбу, у себя дома дон Исаак играет на лире, извлекает из нее красивые и мелодичные арпеджио, в доме дона Исаака Фильтире главенствует бюст папы Пия X из гипса разных цветов – красного, золотого, синего, телесного и т. д., папа находится на столике в углу под испанским флагом.
– Мой брат – настоящий артист, артист с головы до ног, очень одаренный музыкант, по-моему, он стал педерастом от избытка чувств.
– Возможно, не скажу – нет, бывает иногда.
Вернее всего мельника Лусио Моуро убил тот же, кто и тех двоих.
– Кто?
– Молчи, хрен! Не знаешь, что ли?
– Извините, забыл.
Лусио Моуро получил пулю в спину и другую в голову, на шапке у него был цветок, когда выстрелили; цветок, который зовется ботон де оро, лютик.
– Помнишь, Катуха, какой он был хороший?
– Мне ли не помнить?
Розиклер было десять лет, может, еще не исполнилось, когда начала шалить с обезьянкой Иеремией.
– Ну и что?
– Не знаю, но следует все знать.
– Да, это тоже верно.
– И кроме того, мысли невольно приходят в голову. Розиклер, открыв, что у обезьян такая же, как и у мужчин, пипка, только маленькая, была очень довольна.
– Я сказала об этом Монче, она наверняка уже знала. Однажды, когда восковик Селестиаль, или дон Самуэль Иглесиас Моуре, отправился в деревню по делам, его накрыли на чердаке дома Маркоса Альбите с дурочкой из Мартиньи.
– Как ты допустила, Катуха, бессовестная?
– Я пришла помыть сеньору Маркосу балки, и дон Самуэль дал мне песету и расстегнул штаны.
– Вот так вот, ни больше ни меньше?
– Да, сеньор, ни больше ни меньше. Я ему сказала, давай, давай, проклятье снято, святой Иуда Тадео, апостол преславный, ты в Вавилонии самый главный, сделай, чтоб все мои печали от этой молитвы радостью стали, и тогда он опрокинул меня на солому.
Танис Перельо сказал Раймундо, что из Касандульфов:
– Приказ дона Камило будет выполнен, как Бог свят! Я уже все обдумал, теперь нужно прочувствовать, глубоко прочувствовать, чтоб начало саднить душу, тогда все пойдет как по маслу, легко, потому что не будет сомнений; помогает также думать, что все уже кончено, раз и навсегда, пожалуй, лучше всего так думать и идти спокойно.
Танис Перельо точит о камень свои ножи горца, у одного рукоятка коричневая, у другого – перуанского серебра, на обеих его инициалы, ножам Таниса Перельо уже несколько лет, но они в порядке, первоклассные ножи, всегда сухие и ухоженные.
– Правда, мало крови видят, я редко ими пользуюсь, если нож не знает крови, под конец размякает.
Поликарпо из Баганейры, дрессировщик зверей, теряет интерес к автобусу из Сантьяго, подпрыгивающему на дороге и кашляющему, как португалец-астматик, Поликарпо из Баганейры очень хорошо свертывает папиросы, хотя на руке не хватает трех пальцев, теперь в табаке полно палок, следует разложить его на газете и вытащить палочки, сожжешь их в пепельнице – приятный запах, насыщает воздух своим ароматом, в автобусе из Сантьяго всегда двое-трое попов, едят сушеные финики и дыни, попам пристало сладкое, актеры тоже сладкоежки, Поликарпо из Баганейры говорит, что может выучить лягушку, но я сомневаюсь, лягушек очень трудно выучить, они глупые и ленивые, что хуже всего; женщины могут выучить их, напоив уксусом, трудность в том, что теперь они нахальны и строптивы, Поликарпо из Баганейры втихомолку посмеивается над своими бедами, ему очень нравится Сладкая Чонина, супруга кондитера Мендеса, но она и не смотрит на него, Антон Гунтимиль, муж Фины Рамонде, умер, распластанный товарняком на вокзале Оренсе, ну, не распластанный, а разрезанный пополам, Антон Гунтимиль был заика и почти дурак, так всегда говорила жена.
– У семинариста-вечерника штука, какая тебе не снилась, какая Господь велел, вдвое больше твоей, дурак, дурак и есть, и не стыдно тебе?
– Нет, жена, что я могу поделать?
Когда французы заразили оспой тетю Лоурдес, новобрачную дяди Клето, они ее бросили умирать, что там ни говори, да еще швырнули тело в общую яму, с поляками, цыганами, маврами и индокитайцами, в таких делах французы действуют по-своему и не очень это скрывают.
Сеньорите Рамоне не везет с мужчинами, ну, с возможными мужьями, ясно, метила чересчур высоко и, конечно, промахнулась, в таких делах надо быть скромнее, время противостоит желаниям и своеволию, сеньорита Рамона всегда считала, что может выйти за кого захочет, может выбирать и приказывать, но ошиблась и идет к смерти одинокой.
– Одинокой, да, но не девой, разумеется, больше всего мне было бы обидно не потерять девственность вовремя, ужасно дожить девушкой до двадцати пяти, но, правда, ни с кем этого не случается.
Робин Лебосан пишет стихи по-галисийски, но не хочет показывать.
– Нет, по-моему, это бесстыдство – читать другим свои стихи, кому это может быть интересно?
Раймундо, что из Касандульфов, все еще ходит с поникшей головой, по-прежнему молчалив и необщителен, его спасает хорошее воспитание.
– Хочу услышать взрыв ракеты, завтра пойду к дяде Эвелио, чтобы оживил меня, какой позор – старик утешает молодого! Приказ дяди Камило должен быть исполнен, я знаю, приказ есть приказ, но я хочу услышать звук ракеты, смерть можно уравновесить только смертью, и это не зависит ни от чьих вкусов, все мы должны воткнуть в шляпы лютик или цветок дрока, Норьега Варела все воскресенья и праздники приносила цветы дрока на кладбище.
– Для кого?
Ни для кого особо, цветы дрока дона Антонио были для покойников, а все покойники – Божьи, мертвецы очень любят цветы, заметь, на кладбище всегда самые красивые цветы, души мертвецов исходят через цветы, рождающиеся на могилах, если сверху поставить камень, душа задохнется.
Раймундо, что из Касандульфов, идет по скорбным тропам, полон горечи.
– Здесь проходили с пением мертвецы, в жилах которых бежала та же кровь, что у меня, они были как я, пожалуй, они – это я сам, хотя не знаю этого, когда их кровь пролилась на землю, когда земля тонула в крови, волки убежали, жалобно воя; есть люди, которым не следовало бы родиться, я хочу слышать звук ракеты. Танис Гамусо очень уважает дона Камило, кто достоин, тот приказывает, все мы уважаем дона Камило; когда Танис выпустит ракету, начну дышать, да защитит нас Господь, один и тот же закон правит в наших горах много лет, и все мертвецы рода требуют исполнить закон, одни люди рождаются с одной кровью, другие – с другой, и это не случайно.
Раймундо, что из Касандульфов, играет в шахматы с Робином Лебосаном и всегда выигрывает.
– Ты рассеян.
– Нет, я всегда такой, не гожусь для шахмат, ты знаешь. Пепиньо Поусада Койрес, Пепиньо Хурело – электрик, вернее, помощник электрика в «Эль Репосо», мастерской гробов, у нас много мастерских, делающих гробы, есть черно-белые, для ангелочков-младенцев, есть роскошные из дуба или имитации красного дерева, каких нет – это красных, зеленых или желтых; у Пепиньо Хурело всегда раскрыт рот, Пепиньо Хурело нравится лапать малышей-ангелочков, Пепиньо Хурело женился на Конче да Коне, подталкиваемый обычаем, родились две девочки-дурочки, вскоре умерли, Конча да Кона убежала, ясно – надоело, Конча да Кона очень веселая, щелкает кастаньетами, также поет куплеты; Пепиньо Хурело однажды нашли с глухонемым Симончино, или Пучо, шести лет от роду, худеньким и дебильным, испуг был написан на лице, стоило лишь взглянуть, Пепиньо Хурело надавал ему по заднице и схватил за горло, чуть не задушил, Пепиньо сперва отправили в тюрьму, а потом в сумасшедший дом.
