Анна сидела в тишине уже вечность. Или несколько минут, что в определенных ситуациях одно и то же.
— Помоги мне, — прошептала она одними губами.
Тот, к кому обращались ее слова, хоть и находился сейчас наверху, в отведенной ему комнате, слышал ее также отчетливо, как если бы она говорила рядом с ним.
Невидимая нить соединяла их на протяжении нескольких веков, с тех самых пор, как они познакомились. Они словно дополняли друг друга, являлись двумя половинками одного целого. Иногда Анна просто ненавидела Эдварда, иногда боготворила, но никогда не могла представить себе жизни, в которой бы не было его.
— Что мне делать?.. — она смотрела на потолок, но не видела ничего, кроме пустоты.
Эдвард в своей комнате удобно развалился в кресле, он действительно старался сосредоточиться на чтение одной из трагедий Шекспира, забытую кем-то на прикроватном столике, и именно в этот момент граф услышал обреченный голос Анны.
Закрыв книгу, Эдвард отложил ее в сторону и только потом заговорил. Заговорил мысленно, и только одна графиня могла услышать и понять его.
— Ты можешь выйти за него замуж и изображать милую женушку, боясь, что однажды ночью сорвешься и убьешь его. Ну, а если все-таки не сделаешь этого, то вскоре все равно разразится ужасный скандал. «Герцогиня-то совсем не стареет!» И когда и до счастливого влюбленного муженька дойдет, кто ты на самом деле, он отдаст тебя на растерзание горожанам, а если нет, значит, я сильно ошибаюсь в нем и во всем роде людском. Другой же путь, мой самый любимый: убей его и утоли свою жажду. Он не принесет тебе счастья, как и ты ему. Отношения между вампиром и человеком невозможны, поверь моему опыту.
— Ты знаешь, что я его не убью! — воскликнула Анна и сама не поверила своим словам. Но она должна была их сказать.
— Как хочешь, милая.
Сладкая улыбка застыла на лице Эдварда, потому что он знал, какой выбор Анна, в конце концов, сделает.
Только вот сама она ничего не знала. Почему вот так всегда — живешь себе, живешь, и вроде бы все правильно и понятно, а потом появляется такой, как Эдвард и с легкостью объясняет тебе, что вся затея глупа на корню? И остается только с прискорбием понять, что он действительно прав.
14 ноября 1881 года, Лондон
Вечер. За окном торжественно сияет луна в компании нарядных звезд на фоне темного, почти черного бархатного неба. Где-то фортепьяно тихонько наигрывает современный, немного навязчивый мотивчик. Слышны приглушенные голоса, тихое ржание лошадей и тихая, почти неслышная ругань извозчиков. Все тихо. Все по-домашнему. Где-то слышится женский смех и вторящий ему мужской басок. Если сейчас закрыть глаза и чуть-чуть напрячь воображение, можно увидеть, что на той стороне улицы, там, где живут Петерсоны, затевается бал высшего света. Сверкающие дамы в кружевных платьях, увешанные семейными драгоценностями, гордо держа осанку, чопорно подают свои облаченные в длинные, выше локтя, атласные перчатки руки своим не менее сверкающим кавалерам. Кавалеры полностью соответствуют своим дамам. Солидные, черные, как грачи, в костюмах и смокингах, в начищенных до драгоценного блеска дамских украшений туфлях. Все прекрасно. Все идеально. Все чинно и благородно. А что будет, если все же открыть глаза и посмотреть на ту сторону улицы?
— Мисс Виктория! — послышался женский голос — А ну немедленно слезайте с подоконника! Простудитесь, подхватите чахотку и будете как те попрошайки за окном. Немедленно накиньте шаль! Юной леди не пристало высовывать свой носик за окно.
Виктория, которая только-только собралась посмотреть, что же там, по ту сторону её тепличной жизни, понуро спустила маленькие ножки в розовых туфельках на пол.
— Вот так-то лучше, юная леди, — с улыбкой поощрила золотокудрую малютку нянюшка, мисс Паркинсон.
Мисс Ванесса Паркинсон представляла собой весьма типичный прообраз няни. Это была дородного вида женщина, в чепце на затянутых в узел волосах и в фартуке поверх длинного, темных тонов, платья. Ей было чуть за сорок, но выглядела она на все пятьдесят. Она была няней со стажем, имевшая пятерых своих, уже взрослых, детей. Много лет назад мистер Паркинсон оставил сию грешную землю и теперь обитал в лучшем мире. Ванесса навещала его каждое воскресенье с букетом полевых цветов, стаканом виски и своими знаменитыми пирожками с земляникой. Пирожки детям. Они были похоронены тут же, рядом.
— Оденьтесь и спускайтесь вниз. Ваши родители вас ожидают, — проинформировала ее няня, накидывая пушистую белую шаль на плечи своей подопечной.
— Они опять уезжают, да? — понурив голову, спросила маленькая принцесса Виктория.
Она уже знала ответ. И от этого ей было очень-очень грустно. Мать и отец опять уезжали на какой-то прием, оставив её на попечение нянюшки. Да, она как взрослая, умная и воспитанная дочь своих родителей знала, что отцу надо быть на всех светских мероприятиях, что это его прямая, хоть и неофициальная, обязанность. Да, она прекрасно понимала, что на всех этих светских приемах вертятся все самые-самые мира сего, что иметь с ними связи очень нужно и полезно, и что рано или поздно там найдется кто-то очень важный и нужный, кто возьмет её в жены и сделает из неё настоящую светскую леди. Это очень нужно и очень важно… Но вот только ей очень хотелось быть простой семилетней девочкой, играть в саду с другими ребятами и проводить вечера вместе с родителями перед камином за чтением сказок Ганса Христиана Андерсена…
— Скажи им, что я сейчас спущусь, нянюшка, — сглотнув комок обиды, произнесла Виктория, приняв спокойное и безразличное, как ей казалось, выражение лица.
— Да мисс, — ответила Ванесса, про себя подумав: «Лучше бы этот ребенок проплакался и закатил истерику, как все в её возрасте, а не пытался подражать взрослым… Ох, не к добру это…».
— Мама, папа, вы меня звали? — степенно, как это делают взрослые, спустившись по лестнице, спросила Виктория.
Мама, стоя на пороге, поправляла бабочку отцу. Они были великолепны. Как всегда. Мама сияла в новом, бархатном платье бирюзового оттенка. Из драгоценностей на ней было лишь жемчужное ожерелье, подаренное отцом на прошлое Рождество. Но оно смотрелось так элегантно, что способно было затмить все драгоценности мира. Мама всегда была королевой любого бала.
— Иди сюда, малышка, — позвала она.
Подходя, Виктория почувствовала слабый аромат духов и чуть-чуть пряный запах сигар отца. Запах родителей. Запах дома…
— Да, мамочка.
— Дочка, мы сейчас уходим.
— Да, мамочка.
— А ты ложись спать.
— Да, мамочка.
— Не жди нас как в прошлый раз, хорошо?
— Да, мамочка.
Через пару минут хлопнули дверцы кареты, послышался голос кучера, хлест хлыста и перестук копыт по мостовой. Вскоре затихли и эти звуки. Осталась лишь приглушенная, навязчивая и современная мелодия фортепиано…
Полночь. Фортепиано давно замолкло. Не слышно более женского смеха где-то на том конце улицы. На то он и квартал для элиты, что б все затихало к этому времени, самый дорогой район Вест-Энда. Здесь живут сливки общества, возвращающиеся домой еще до полуночи и сейчас почившие в своих огромных, двухместных кроватях с бархатным пологом. Тишина… Тишина спящего города. Ничего не предвещало беды. Почти ничего.
Тихонько скрипнула дверь. Этот звук никто бы не услышал, если бы не предшествующий ему чуть слышный звон. Что это? Стекло? Окно? Ваза? Легкий звон, который так некстати разбудил спящего ребенка. Не проснись она тогда, все, возможно, сложилось бы несколько иначе…
— Мама? — тихонько позвала с лестницы Виктория. — Папа? — девочка инстинктивно понимала — повысь она голос хотя бы на октаву, и случится что-то нехорошее.
Ноги в теплых вязаных носочках ступают мягко и неслышно. Ступени лестницы хорошо подогнаны, не скрипят. Все тихо… и темно. Но это не та уютная темнота, обволакивающая хозяина по ночам, не та, которая кажется теплой и безопасной. Эта темнота не предвещает ничего хорошего несчастному путнику, забредшему сюда по ошибке.
Внизу, в холле, горит свеча, зловеще освещая паркет из красного дерева. Кажется, что эта свеча — единственный целый предмет в этой комнате.
В окно светит полная луна, бросая зловещие тени на все предметы. Виктория ступает тихо, совсем не слышно по комнате, ориентируясь на приглушенные всхлипы, которые вскоре тоже затихают. Всхлипы доносятся из гостиной, по пути к которой Вик случайно вступает на что-то, что на первый взгляд кажется ей пролитым сиропом — такое же липкое, густое и темное. В свете луны оно кажется темно-вишневым.
В гостиной она видит отца, который лежит на полу и не двигается. Сиропа немного, лишь воротник белоснежной рубашки залит чем-то алым. Подходя ближе, Виктория невольно замечает, что вместо отцовской шеи, которую еще буквально пару часов назад облегала солидная «бабочка», месиво. Крик застревает в горле ребенка… На ватных ногах она идет дальше. Дальше лежит мать, над которой склонилось нечто. Существо… Человек… Монстр?!
