Чтобы оценить зрелище по достоинству, требовалось выяснить, кто такой очередной гость. Тот, словно прочитав мои мысли, повернулся, опрометчиво подставив противнику спину, натянул на лицо улыбку и отвесил поклон:
— Тысяча извинений, мне давно следовало представиться. Реха Самур-оглы, историк и филолог из Стамбула.
Я не могла не улыбнуться, услышав «говорящую» фамилию. В дословном переводе она означала «прощенный сын бесстыдства» или «очищенный замарашка».
Унумганг выдал третью версию перевода.
— «Улизнувший засранец», — пробурчал он себе под нос, будто случилось то, чего он втайне давно опасался.
Я молча протянула Самур-оглы руку. Турок, онемечившийся настолько, что нашел в мой дом дорогу, наверняка знает, как меня зовут.
— Чем обязана визиту? — Я поставила на стол чашку и предложила гостям чаю.
Господа не отреагировали, причем Унумганг теперь обеими ладонями давил на стопку листов, воспользовавшись моим отсутствием. Потом, будучи немного старше остальных, культуролог одумался и сел за стол. Историк и филолог последовал его примеру.
Я разлила чай и нетерпеливо взглянула на посетителей, ожидая наконец услышать, что за врата в Верхний или Нижний мир я ненароком приоткрыла.
— Судьба, — изрек Прощенный, Очищенный или Улизнувший, — преподнесла вам вчера то, в поисках чего я, выйдя из глубин Анатолии, очутился в самом центре этой страны.
— Который многие считают центром мира, — иронично напомнил Унумганг.
— Мир круглый! — серьезно возразил Самур-оглы. — Так что, где центр мира — вопрос веры, точнее, договоренности. Я думал, что достиг цели своих поисков, но вдруг появились конкурентки, две дамы, я знаю их по профессиональным публикациям. Одна — американка ирландского происхождения, другая — немка. Мне удалось временно вывести их из игры.
«О Боже! — мысленно огорчилась я. — Надеюсь, это не те германистки, что две недели назад писали мне о своем возможном приезде».
— И все это ради того, чтобы пережить… Чтобы стать свидетелем того, как вы… — От взгляда Самур-оглы у меня в жилах заледенела кровь.
— Да-да, я тоже видел, — кивнул профессор.
Ага, значит, и Унумганг был на ярмарке. Как я его не заметила?
— Вы поступили не самым рыцарским образом, так в круг хранителей тайны не входят!
Мне надоели их загадки. Я поднялась и не долго думая забрала у профессора листы. Точнее, вскочила и выхватила из-под ладони. Профессор, обладай он должной реакцией, мог бы воспрепятствовать изъятию драгоценности, но чего нет — того нет, пришлось бедняге опозориться перед Самур-оглы по полной программе.
— Если я сию же минуту не узнаю, что держу в руках…
Дверь отворилась. Появился пастор, молодой человек веселого нрава. Он искал собаку. Унумганг и Самур-оглы вежливо встали. Я от безысходности предложила очередному гостю чашку чая. Унумганг и Самур-оглы дружно сели. Похоже, явление пастора сплотило их.
Взгляд святого отца сразу нашел то, что искал. Молодой человек с изумленным видом уставился на пачку листов, желтевшую у меня в руке. Наверное, глаза пастора не выкатились бы сильнее даже в том случае если бы я покусилась на облатку в церкви.
Я достала четвертую чашку, открыла следующую пачку печенья, налила свежей воды в чайник, не забыв предварительно сунуть листы под мышку. В этом доме я уже никому не доверяла.
Окружив пастора заботой, я спросила в лоб (ведь священник по роду службы обязан говорить правду):
— Может, хотя бы вы мне объясните, почему все так настойчиво интересуются этим? — Прижав локтем пачку, я игриво подцепила несколько листов с уголка и позволила им веером упасть на стол. — Да что вы их прямо глазами едите?!
Неожиданно привлеченный к ответу, пастор смутился.
— Ну… — Он переплел изящные пальцы. — Согласно посланию, которое я воспринял подсознанием, речь идет о письмах Вендлгард фон Лейслинг, написанных в XIII веке, в этих письмах она — скажем осторожно — не всегда согласна с христианским учением. Видите ли, она выражала мнения, способные и сегодня возмутить церковные круги…
— А так как дервиш, поэт и нумеролог Незими, которому адресованы письма, как меня озарило, жил в XIV веке, возникает некий казус, требующий разъяснения. Посему я должен немедленно взглянуть на манускрипт. — В заключение тирады Самур-оглы положил ладонь на мои руки, крепко держащие листы.
— Что бы там ни писала Вендлгард — кстати, «Незими» в переводе с семитского означает «утренний ветер», — это не столь важно, главное, как писала. Я имею в виду шифр. Позвольте мне, коллега Самур-оглы, сослаться на постулат отрицания (Takkiye) во избежание опасностей, связанных с неверной группировкой. — Унумганг положил руку на ладонь филолога и историка.
Я вместе с рукописью высвободилась и посмотрела в окно. Дождь прекратился, ничто не помешало мне ясно увидеть, как дамы, те, что вчера яростно бились за право обладать чучелом барсука, мило беседуя, шествуют мимо моей ограды. Наверное, они просто гуляли, во всяком случае, прошли, даже не взглянув в мою сторону. Я облегченно вздохнула: а то я недавно разбила последние чашки из сервиза на шесть персон, и вообще, тут становится тесно!
— Вендлгард фон Лейслинг? Это она прибыла в Европу в виде цветочной луковицы? — Я отвернулась от окна.
Унумганг, пастор и Самур-оглы все как один вытаращили глаза.
— Так, значит, — заключил профессор, — она успела запасть и в ваше сознание.
— И ваша случайная находка отнюдь не случайна! Поздравляю вас! — поклонился Самур-оглы.
Пастор смущенно зарделся:
— Наверное, родство душ…
Я уронила взгляд на Iris elegantissima. Могу поклясться, мятый листочек слегка шевельнулся.
— Хорошо. Так что вы предлагаете? — Мне хотелось найти решение раньше, чем на кухне возникнут новые заинтересованные лица. Например, журналист, он на пару с собакой шагал лесом по дорожке высоко на склоне, я видела из окна.
Гости одновременно заговорили. Единственное, что я, надеюсь, поняла из их гвалта, — каждый требовал себе права «первой ночи» с рукописью. Но ведь сама судьба, или как там это называется, вручила сверток мне, а значит, я должна решать, что с ним делать.
— Тихо! — сказала я решительно, хотя еще пять минут назад не осмелилась бы так поступить. — Поскольку без моей помощи вам не договориться… — А сама подумала: «Вот ведь мужчины!» — хотя о протрусивших мимо дамах совсем не пожалела. — …у меня есть предложение. В конце концов, все мы хотим узнать, что и как писала лейслингская Вендлгард некоему турецкому поэту по имени Утренний Ветер…
— Или он ей, — тихо, но уверенно вставил Самур-оглы.
— …давайте-ка я попрошу профессора проявить текст. Когда письма станут читабельными, с них нужно будет снять копию. Вдруг текст опять исчезнет?
Пастор выразил готовность отсканировать письма на компьютере.
— Потом я обращусь к господину Самур-оглы с просьбой просветить нас насчет Незими. Сама же подготовлю информацию о Вендлгард, судьба аббатисы всегда меня интриговала.
Гордая собой, своим соломоновым решением, я ждала, что все падут ниц и рассыплются в прах перед моей мудростью. Пальцем в небо. Они опять начали галдеть, я смогла разобрать только слова «энигматический код».
В отчаянии я закричала:
— Прекратите! Пожалуйста, не все сразу!
Они поуспокоились. Выяснилось, спор разгорелся из-за методики. Каждый хотел применить собственный способ проявления текста и, мало сказать, не принимал чужого, но находил его опасным, губительным для рукописи.
Вдруг дверь распахнулась, и на пороге вырос четвероногий друг пастора. Благо псине, чтобы войти, отдельного приглашения не требуется, она подскочила к священнику и стала, восторженно поскуливая, его облизывать. За Руфусом появился и журналист, и следом, так как дверь не успела закрыться, возникли знакомые дамы, те, хихикая, поведали, что долго выспрашивали дорогу ко мне.
Они действительно оказались германистками, их привлекли, по крайней мере с одного бока, мои писательские труды, о коих они намеревались со мной поговорить и тем самым избавиться от массы трудоемких изысканий. Все это я уже знала из их послания.
Поскольку чайных чашек у меня больше не было, я предложила собранию ликер. Журналист, который вообще-то зашел проверить, взял ли пастор приз в этих гонках (ничего себе! Ведь письма все еще мои!), по профессиональной привычке начал расспрашивать присутствующих и расспрашивал до тех пор, пока не стал знать больше нас всех, вместе взятых. Включая дам, хотя они были большими шишками в науке. Американка Пат Макколл достигла звания профессора, немка же Августа Формвег (сегодня она распустила волосы, а «ловушку снов» прицепила к уху) являлась доцентом и имела на профессорский пост неопределенные виды. Обе изучали библиотековедение, в том числе и методологию расшифровки древних рукописей.
