Итак, он уже ложился спать, возвратившись к себе домой и приняв с устатку стакан охлажденной домашней зеленоватой водки, настоянной на смородиновых почках — и вкусно, и лекарственно. А в общем, в самый раз перед утренним допросом обнаглевших бизнесменов. Да, они еще поползают перед ним, еще попросят простить за все прошлые и будущие свои грехи! А вот от него — и только от него одного! — будет зависеть окончательное решение их судьбы. Что бы там ни писали свидетели — грош цена всем этим писаниям, потому что они, во-первых, лица заинтересованные, а во-вторых, все до единого были пьяные. А значит, их показаниям не только нельзя верить, но можно даже припугнуть, что их самих охотно привлекут за попытку ввести органы правопорядка в заблуждение.
Зато на мордах этих кретинов из дежурного наряда — других слов просто не мог подобрать подполковник — с лихвой написана вся информация о вечерних событиях. Даже если хорошо постараться, трудно до такой степени разбить себе лица, и никакие объяснения, что, мол, человек сам упал, не помогут — кто им поверит? А следовательно, и доказательств нападения на милиционеров искать не надо. Даже сплюнул от отвращения Затырин, вспомнив залепленные пластырем физиономии своих послушных сотрудников — сержанта и рядового. Зато факт нападения на них налицо!
Подполковник усмехнулся, подумав: «Какой афронт, однако, для облеченного властью лица!» Ну да, именно лица, хотя сержант, например, больше жаловался на то, что ему отбили его мужское достоинство. Ну уж с этим он пусть сам разбирается.
Уезжая, Затырин сказал дежурному, что не будет возражать, если пострадавшие милиционеры зайдут потом в «обезьянник» и объяснят своим обидчикам, как те были не правы. Тяжких увечий наносить, разумеется, не следует, зато в следующий раз тот же сержант станет вести себя осмотрительней — не лезь на рожон, когда не знаешь, чем тебе могут ответить! Все на пользу делу.
Короче говоря, вечерок удался, задание Савелия
выполнено. И вполне можно еще немного поднять настроение очередным стаканчиком смородиновой. Но от этой приятной мысли подполковника неожиданно ото- „ рвал слишком уж поздний, надо заметить, и какой-то требовательный телефонный звонок.
Затырину не привыкать к ночным звонкам, но этот чем-то сразу не понравился. Он даже нехотя отставил уже налитый стаканчик, прежде чем потянуться за трубкой.
— Затырин? — услышал он в трубке визгливый и, кстати, очень знакомый голос. Но кто это? — не мог сразу сообразить подполковник. И чтобы потянуть время для своей соображалки, ответил, имитируя сонный голос:
— Алло? Подполковник Затырин у телефона, вам кого?
— Перестань дурака валять! — строго закричал голос. — Я знаю, ты только вернулся из отдела! Ты что там натворил, Затырин? Ты вообще соображаешь, что делаешь?! Или у тебя мозги от водки совсем расплавились?! Чего молчишь? Кривенко с тобой разговаривает! — перешел уже на угрожающий крик абонент.
И подполковнику стало скверно. Ну конечно, почему же сразу не узнал? Это же помощник губернатора! Но в чем дело? И вдруг он почувствовал, как спина покрылась капельками пота. Очень неприятное ощущение.
— Я слушаю вас, Николай Александрович, — попытался спокойным голосом говорить Затырин. — Извините, не признал сразу, голова кругом...
Нуда, как же не узнать известный всей губернии противный, визгливый голос! Этого Кривенко, между собой разумеется, некоторые называли за вызывающую манеру разговаривать и неуважительное обращение с собеседником Геббельсом. Ну то, что он постоянно наушничал губернатору, знали даже дети. Что у этого Кривенко в каждом районе полно собственных осведомителей, тоже всем известно, и каждый руководитель готов был подозревать соседа. Хуже всего было то, что именно помощник часто оказывал влияние на решения, принимаемые Григорием Олеговичем Кожаным. А сам губернатор старался не вникать в проблемы руководителей местных администраций в области. Одним словом, ночной звонок Кривенко ничего хорошего не обещал. Однако меньше всего ожидал подполковник Затырин, что речь пойдет о задержанных только что бизнесменах.
— Ты слышишь, Затырин? — издевательским тоном вопрошал Кривенко. — Мне только что позвонили из вашего гребаного Воздвиженска и сообщили, что ты задержал и избил двоих людей? Это так?
— А, собственно, о ком речь? — Подполковник напрягся, стараясь оттянуть решающий момент объяснения.
— А речь, собственно, о Сороченко и Теребилине! О том, что твои помощники в твоем присутствии измывались над ними и их женами! Одна из которых, между прочим, беременна и, кстати, депутат нашего областного парламента! Ты мне сразу скажи, Затырин, ты сумасшедший? Так мы тебя прямо с утра в областную психушку и определим. Там полежишь, подлечишься, нервишки свои успокоишь! Ты чего творишь? Отвечай!
— У вас, Николай Александрович, боюсь, неполная информация, — начал мямлить подполковник, придавленный свалившимися на него криками и обвинениями. — Эти двое напали на дежурный наряд, который собирался призвать их к порядку. Выпили, понимаете, и начали... это...
— Это ты выпил, Павел Петрович, — вроде бы успокаиваясь, тише заговорил Кривенко. — А депутатша мне поклялась, что у них и грамма во рту не было. Кому я должен верить — ей или тебе? А ей я, к твоему сведению, просто обязан верить. И знаешь почему? Что молчишь, не знаешь? Ну у тебя еще будет время подумать. А потому что тебя я слишком хорошо знаю, Затырин. И еще после этого в полковники метишь! Так вот, в ближайшем декабре у Григория Олеговича последние, может, на всю страну прямые и всенародные выборы, дальше уж президент сам будет назначать губернаторов. И к твоему сведению, эти двое являются основными спонсорами нашего Кожаного в предстоящей выборной кампании. Ты понимаешь теперь, что натворил? Да губернатор, узнай он об этом, шкуру с тебя немедленно спустит! А уж от собственного руководства, от Седлецкого, вообще пощады не жди! В каком они состоянии?
— Э-э... оставил в камере... До утра, чтоб разобраться...
— Значит, так, отправляйся туда, становись перед ними на колени и вымаливай себе прощение, убеждай, что бес попутал. Впрочем, насчет коленей, это я так, к слову. Но смотри, если на тебя от них придет сюда хоть одна жалоба, я скрывать твою дурь не буду. Все, что изъяли, вернуть, дело закрыть, а вот их заявления принять к сведению. С бумажками мы потом разберемся. И последнее. Наперед думай, что делаешь. У вас там, я смотрю, у многих уже мозги поехали. А впереди, между прочим, выборная гонка. И мы ее с блеском провалим из-за таких вот, как вы там! Действуй! Можешь не докладывать, я надеюсь, что у тебя хватит ума найти слова для извинений.
Долго слушал Затырин короткие гудки. Потом будто опомнился, позвонил в отдел:
— Гусаков! Что там у вас? Задержанных не трогать! Сейчас сам подъеду!
— Товарищ подполковник, но вы же сказали Малохоеву...
— Убью, Гусаков, если вы там что-нибудь с ними учините! Оставить! Все отменить! Приказываю!
Холодная волна прокатилась по спине. «Это ж надо, — думал полковник, одеваясь, — заставь дураков Богу молиться, так они и себе, и Господу нашему все мозги повышибают! С кем работать приходится!.. Вот же, блин, афронт! Всяко бывало, но чтоб такое...»
Нехороший внешний вид был у задержанных. Правильнее сказать, что озверевший Малохоев сделал с ними то же, что Сороченко с Теребилиным устроили ему с Быковым. На лицах обоих закованных в наручники задержанных, валявшихся на полу в разорванных и окровавленных рубашках, не осталось живого места. «Эх! — с отчаянием подумал подполковник. — Как тут извиняться?»
Но он громко, чтоб слышали избитые люди, приказал дежурному всех тех, кто принимал участие в истязании задержанных, немедленно отправить под строгий арест. И применить статью о превышении служебных полномочий — по всей ее строгости, чтобы суд влепил зарвавшимся негодяям по максимуму.
Естественно, новое указание было как гром среди ясного неба, но возражать разъяренному начальнику управления и тут никто не рискнул. Кажется, все начали понимать, что их крепко подставили и за скорыми «наградами» дело не станет.
А Затырин велел немедленно снять с пострадавших наручники и вызвать медика, чтобы обработал раны. Передать задержанным все, что у них было изъято, и со всем уважением доставить в его кабинет.
Подполковник приказал еще накрыть в кабинете чай, может, они захотят попить после всей этой встряски. Да оно и как-то по-человечески, когда не просто — извиняюсь, мол, а вежливо — не желаете ли чайку, а то ночь холодная.
К счастью, когда задержанные умылись и привели себя и одежду в порядок, вид у них оказался не то чтоб полностью пристойный, нет, помятый, конечно, но не так сильно, как сначала показалось. Тертые, видать, мужики, им терпение привычно. И другое объяснение было. Это только будучи в трезвой и холодной ярости можно изуродовать человека как бог черепаху, а когда ты ослеплен жаждой мщения — и удары у тебя все же не те. И потом, в камеру к задержанным вошел только Малохоев, Быков-то отказался, не говоря уже о Чуркине, который претензий к мужикам вообще не имел. А Малохоев хоть и дурак, каких мало, зато все-таки более наглый, чем умелый. Лупить сапогом по почкам — этому он научился, а больше ничему, поэтому и серьезных ран у пострадавших от него снаружи не видно. Опять же и его понять можно — согнувшись передвигается, видать, крепко ему досталось.
