В раковине стояло несколько грязных тарелок.
Ималда отвернула кран с горячей водой и начала их рассеянно мыть.
«Я вернулась домой… Домой я вернулась… Вернулась я домой…»
В прихожей зазвонил телефон. Необычно громко, дребезжа — наверно, потому, что аппарат стоял на табуретке в пустом помещении.
Ималда уже забыла этот звук.
Она пошла было к телефону, но по дороге передумала: ей никто не мог звонить. Да и не хотела, чтобы звонили. Говорить ни с кем не хотелось, никого не хотелось видеть.
Вернулась в кухню, начала подметать пол, а телефон все не выходил из ума.
Раньше было два аппарата: один — для всех — в коридоре на стене, другой — для отца — в задней комнате. Разговаривал по телефону в основном отец, и то, что случалось в это время слышать, было настолько несложным и шаблонным, что она даже теперь оба варианта помнила досконально.
«Да… Спасибо, что позвонили… Да… Конечно… Непременно… Будет сделано… Конечно, конечно… До свидания… Еще раз спасибо, что позвонили!»
«Что ты говоришь!.. Хм… Надо подумать, может, и сможем помочь… Но это не телефонный разговор… Не клади трубку, я подойду к другому аппарату…» — и, плотно закрыв за собой все двери, отец отправлялся в заднюю комнату, чтобы продолжить разговор.
Ни слова, ни фразы не менялись.
Ималда подмела пол и окинула взглядом кухню в поисках еще какой-нибудь работы.
«Хоть дверь комнаты приоткрыть… Хоть приоткрыть дверь комнаты… Я боюсь войти в комнату, хоть приоткрыть…»
«Я долго не мог решиться, Ималда, говорить с тобой об ЭТОМ или нет, — доктор Оситис дружески улыбнулся. Это был славный и чуткий человек, и Ималда не только знала, но и чувствовала, что он, как умеет, старается ей помочь. — И… Ты слушай и запоминай… Живи, как всякий здоровый человек.»
Ималда кивнула.
«Не отвечай, а слушай. Я хочу, чтобы ты поняла, что твой случай — вовсе не особенный, таких у нас полно. Только мне довелось видеть более ста. Удивляет, однако, то, что среди подобных больных далеко не все имеют столь яркое воображение, как у тебя. Откровенно говоря, большинство из них — мрачные примитивные субъекты. Однако не о них речь. У врачей есть склонность искать в примитивных что-то особенное, неординарное, ошеломляющие способности, а мне это представляется копанием в помойке в надежде отыскать бриллиант. Я хочу рассказать тебе об абсолютно честных людях, для которых возникшее в их воображении событие стало как бы фактом, и они готовы отстаивать его реальность до последнего своего вздоха. Обычно подобное бывает с людьми на закате жизни, и кто знает, может, в отдельных случаях явление это вполне нормальное. Как правило, таких людей психически больными не считают, да и нельзя считать, конечно. На мой взгляд, это люди всего лишь с нарушением памяти, возможно, даже в пределах нормы. Если бы у тебя не было еще и сопутствующей глубокой депрессии, то вряд ли бы нам довелось познакомиться. В худшем случае, тебя лечили бы амбулаторно, а не здесь, в больнице. К сожалению, в основе твоего недуга — депрессия, осложненная нарушением памяти, обе эти болезни тесно переплелись, вот почему я и хочу доказать тебе абсурдность одной из них… Ты прочла книгу о латышских стрелках, которую я тебе приносил?»
«Да.»
«Понравилась?»
«Я люблю мемуарную литературу.»
«Очень честная книга очень честного автора. Честен до деталей, до мелочей. Первым обработкой мемуаров отставного генерала занимался мой знакомый — тогда молодой и ершистый журналист. Он хотел видеть мемуары написанными в одной манере, отставной генерал — по-иному, и содружество их распалось. Тогда литературной обработкой рукописи занялся другой человек, который надолго сдружился с ветераном гражданской войны… Но вот что мне рассказал журналист. Из-за разных уточнений работа над рукописью требовала глубокого исследования литературы и других материалов. Однажды в архиве он наткнулся на описание одного боя, изложенное самим генералом, в то время капитаном полкового штаба. В описании боя говорилось, что во время сражения пропал командир полка и нашелся только на следующий день под Ропажи, тогда как в мемуарах говорилось, что командир полка исчез и не нашелся вообще. На несовпадение мой знакомый обратил внимание генерала, тот долго вспоминал, все обдумал и наконец категорически заявил, что полковник пропал навсегда. И, будучи уверенным в своей правоте, остался при этом мнении. Несмотря на то, что про бой он писал на следующий же день, а мемуары — пятьдесят лет спустя. Очевидно, в его воображении возникла другая картина боя и в ней командиру полка места уже не было.
Меня заинтересовала подмена реальных событий другими, вымышленными… Может, это особенность памяти, и появляется у всех, только у одних раньше, у других — позднее? Может, очень желая что-то увидеть, мы в своем воображении и видим это вопреки фактам и логике? Я в то время тоже был молод и жаден до успехов, а знакомый навел меня на интересную тропинку и вел по ней дальше, приносил мне рукописи мемуаров. Их оказалось хоть отбавляй. Вряд ли они могли бы заинтересовать большинство рядовых читателей: в основном то были подробно написанные биографии хозяйственных и военных деятелей, но меня они заинтересовали. Я обнаружил, что во многих случаях картины воспоминаний подменяются газетными статьями и правительственными постановлениями того времени. И не только подменяются, а как бы изображают совсем другие, не существовавшие события. Через своего знакомого журналиста я нашел возможность поговорить с авторами — надеялся, что смогу уличить их в лицемерии или в осознанном сочинительстве, но нет, не уличил. Они не лицемерили: на сегодняшний день они именно ТАК помнят. Они действительно помнили так, как хотели помнить, поэтому события реальной жизни остались в тени, потерялись, как на театральной сцене, когда реальную жизнь не показывают, и в памяти остаются лишь яркие бутафории и огни рампы. Словом, не очень-то доверяйся, девочка, своей памяти, возражай ей фактами. А об ЭТОМ лучше вообще не думай».
«Я поняла.»
«Ты меня успокоила. Теперь я в тебе уверен.»
«А лекарства мне еще придется принимать?»
«Медикаменты тебе дадут с собой, сразу не прекращай их принимать, дозировку сокращай постепенно.»
«Да, да… Конечно…»
«Мой домашний телефон тебе известен, можешь звонить в любое время. Но я уверен, что больше не понадоблюсь.»
«Спасибо…» — Ималда заставила себя улыбнуться.
«И живи полнокровной жизнью, девочка! Исполнится шестьдесят — на дискотеку тебя уже не впустят. Развлекайся — это самое лучшее лекарство!»
Ималда заглянула в кладовку.
Когда мать бывала на работе, Ималда, тогда еще совсем девочка, возвратившись из школы — пальто на плечики в нишу, портфель на пол в коридоре! — быстро бежала на кухню, зажигала газ и ставила чайник. Потом прямиком в кладовку — в сказочную страну изобилия для маленького проголодавшегося человечка.
Банки с вареньями и компотами справа, банки с маринадами, квашениями и солениями — слева. Посередине набитое до отказа чрево большого холодильника. И хотя путешествие в кладовку обычно заканчивалось тем, что она брала всего лишь початую банку варенья, но от изобилия настроение сразу поднималось.
Так повелось еще со времен бабушки — в сущности это была ее квартира — варенье в магазине никогда не покупали, осенью сами и варили, и консервировали, запасали на зиму также картошку и овощи: кладовка и подвал были вместительными и достаточно холодными.
Так было принято, так тут и жили; отец, правда, осенью всегда недовольно ворчал, маме тоже заготовка «сладких запасов» особой радости не доставляла, но бабушке никто не перечил, а когда ее не стало, запасы делать продолжали уже по привычке.
Тогда — обычно этим занимались в выходные дни — работала вся семья: отец, подвязав передник, резал, шинковал, крутил мясорубку, мать промывала ягоды или овощи, варила, Алексис закатывал крышки и выстраивал банки на полках, а Ималда, едва научившаяся писать, выводила каракулями на этикетках «Помидоры в желе, сентябрь 1975 г.», «Брусника без сахара, октябрь. 1975 г.» и приклеивала их.
Холодильника больше нет. На месте, где он стоял — квадрат другого цвета: когда перекрашивали в кладовой пол, холодильник не передвигали, мастер кистью просто прошелся вокруг него.
Ящик для картошки приоткрыт — в нем куча пустых бутылок.
Полки — сухие и широкие сосновые доски с многолетними фиолетовыми, розовыми и коричневыми пятнами-кругами от банок — разобраны и сложены на полу.
Кругом запустение, как на потерпевшем крушение судне.
Ималда вернулась в кухню и села за пустой стол. И вдруг приняла решение: быстро, чтобы не осталось времени на размышления, устремилась по коридору в сторону комнат.
Сначала она распахнула дверь в комнату брата. Пустая, неприбранная. Здесь давно не проветривали. В углу стояли неизвестно откуда взявшаяся раскладушка и табурет: Алексис сказал, что перебрался в заднюю.
