— Не в этом дело. Я уж лучше вам позвоню. Да у меня и собаки-то нет — только Густав, из дома не выгонишь, спит целыми днями, такой лентяй. Хотите чаю? С бергамотом, я сейчас …
Пока она гремит чашками на кухне, сажусь к столу, прислонив топор к стене. Кот, не двигаясь, наблюдает за мной. Не люблю, когда на меня смотрят. «Что уставился, убогий, — говорю, — дыши глубже». Кот молчит, но так смотрит, как будто вот-вот разразится грязной руганью.
Возвращается Алена с подносом, расставляет на столе блюдца, чашки, сахарницу, вазочку с вареньем, какой я все-таки молодец, чай уже заваривается, будет готов через несколько минут, спасибо, что я пришел, она бы без меня просто пропала.
— Вы напрасно боитесь нашей конторы. У нас почти все клиенты — женщины. И никто не жалуется. По крайней мере, не жаловался до сих пор. Нет, конечно, попадаются извращенцы, из тех, что называется, гвоздя сами не могут забить, но обращаются, в основном, одинокие женщины. А потом, все мастера дают подписку
— Куда? — она округляет свои огромные глаза.
Подписку. Об ответственности за связь с клиентом. У нас с этим строго. Уволят без предупреждения. Да еще в черный список внесут. Тогда вообще никуда не устроишься. Разве что на стройку маляром. Так что пусть звонит, не стесняется.
— Нет, — говорит она, — я ведь одна живу. А тут чужой мужчина в доме. Не знаешь, чего от них и ждать.
— А я не чужой?
— Нет, — она влажно смотрит на меня. — Вы — нет.
— Как диссертация? — спрашиваю я, чтобы не молчать.
Никак. Ночью она почти не спит. И потом весь день ходит сонная. Лекарства уже не действуют. Еще летом было достаточно одной таблетки, чтобы уснуть, а теперь и трех мало. А еще иногда кажется, ночью — будто кто-то подходит к двери. Стоит и молчит. Так страшно. И все время идет дождь. Не на улице — здесь, — она стучит пальцем по бледному лбу…
Я всматриваюсь в густой туман за окном, оглядываю комнату. На столе пустые пачки «Данхилл», упаковки элениума, хрустальная пепельница, серебряная папиросочница, над столом часы с боем — хозяйка любит старинные вещи. Батарея «Хейнекен» салютует мне из угла красными звездами — как только она пьет такую дрянь…
Я опускаюсь перед ней на колени.
— Раздвинь ноги, — прошу я, — шире.
Сам раздвигаю ей колени, кладу ладонь на шелковые фиолетовые трусики. Они горячие и влажные, а бедра у нее холодные. Совсем холодные.
— Не смотри на меня.
Она закрывает глаза и закидывает голову назад. Мне что-то мешает. Поворачиваю голову и вижу Густава, в упор глядящего на меня. Встаю, хватаю первое, что попадается под руку — это топор — и швыряю в него.
— Брысь!
Кот, рявкнув, исчезает в коридоре. Алена открывает глаза, удивленно смотрит на меня. Отвешиваю ей пощечину.
— Не смей на меня смотреть!
Снова встаю на колени, глажу холодные бледные бедра… И чувствую чей-то взгляд. Оглядываю пустую комнату и неожиданно встречаюсь с глазами солдата. В них отвращение и вызов.
— Не смотри на меня, сынок.
Медленно поднимаюсь с колен, подхожу к нему, срываю плакат со стены, швыряю на пол — не надо на меня так смотреть, сынок.
Алена открывает глаза, и я бью ее наотмашь по другой щеке.
— Не смей на меня смотреть!!!
Хватаю ее за плечи, валю на ковер, срываю трусики, рывком раздвигаю ноги и как коршун нависаю над распростертым телом — никто не смеет на меня смотреть, вот так-то, сынок, вот так-то…
Я кончаю, когда часы бьют девять. «Девять — серьезное время», — думаю я, застегивая джинсы. Время сумерек. Еще не ночь, но уже и не вечер, граница между светом и тьмой. Женщина лежит не шевелясь — то ли притворяется, то ли действительно без сознания. Накидываю на нее покрывало — пусть хотя бы сегодня она уснет спокойно. Кот с мрачным видом наблюдает, как я шнурую ботинки и заворачиваю в бархат топор. Осторожно закрываю за собой дверь.
Выхожу наружу. Теперь темно. Закуриваю, несколько раз жадно затягиваюсь. Льет сильный дождь, густой туман заволакивает двор, желтым пятном светится арка, выходящая на проспект. Накинув капюшон, с сигаретой в горсти, крепко прижимая к себе топор, шагаю в дождь и иду к свету сквозь туман. У входа в арку сталкиваюсь с одиноким прохожим и глубже надвигаю капюшон. Хотя, вряд ли кто-то сможет разглядеть меня в такое время — в такое время и в таком тумане.
'Они хотят, чтобы меня трахали. Им ничего от меня не нужно, кроме траха. Прямо на сцене, с такой же обезьяной как они сами. С палкой… Они хотят видеть этот херов микрофон в моей заднице. А я раздвигаю ноги, да-да, сама раздвигаю их… Потому что они ликуют, потому что они платят, потому что они рисуют мои плакаты… Я не могу больше…'
— Где хозяйка квартиры 67? — спрашиваю, едва отжав звонок.
Женщина покосилась на соседнюю с ней дверь.
— А Вы кто такой? — нагловатый прищур и дерзкое запахивание драного халата на груди.
Со вздохом достаю удостоверение. Тетка изучает едва не под лупой. Документ настоящий, но для таких, как она можно было и на принтере самодел распечатать. Главное, глаза сузить, мол, вертела она нас всех…
Скупой кивок. Контакт налажен.
— Ее давно не было. Очень давно. Вообще-то она едва въехала, как пропала. Я ее два раза-то и видела с каким-то хахалем. Вещи привозили.
— Как она выглядела?
— Я, думаете, помню? Ну рыжая, в очках и шляпе… Она проститутка, да? Убийца? Притон накрыли? А я так и знала… — в глазах зажглись искорки.
Карточка скрылась в пиджаке.
— Это все что я хотел знать.
'Нет, вы не знаете, что это такое… Да-да, тысячу чертовых раз, да! Я пошла на это! Я хотела этого! Я хотела, чтобы одноклассницы умылись слезами зависти, драные сучки! Но сейчас… Вы знаете, чего стоит популярность? У меня вытрахали душу. Мои кишки развесили по новогодним елкам. Музыка? Ха-ха-ха… Деньги. Я грязная…'
Голос который час разряжает плеер.
Поворот. Квартал по прямой. Снова поворот. Неон вывесок бьет в лицо, губы сжимают сигарету. Никотин перебивает вонь подворотни, удовлетворенные дозой легкие наконец отпускают. Мозг снова может работать.
— Кто не спрятался, я не виноват.
Neon Whore. Неплохое название для места твоих выступлений. У черного входа пара верзил, одному выстрел в лоб, другому ребром ладони по шее. И тоже порция свинца. 'Слишком дешевые для нее' — мелькнуло в голове.
Ботинки чуть стучат по коридорному полу, но скоро их заглушает шум музыки, оглушительный 'синти-поп' с четким вокалом. Никто не реагирует на появление у сцены человека, танц-пол напоминает кипящую поверхность воды, окрашенную бликами подсветок. Нос царапнул едва заметный запах… Пот и летучий наркотик. Что-то из новомодных, запретить еще не успели. Чертыхнулся и поспешил скрыть нос платком. Таблетки закончились на прошлом клубе.
Солистка ошалело отплясывает, уже не сильно стесняясь, что микрофон вывернулся едва не на затылок, а рот не закрывается, даже если по фонограмме сейчас бэк-вокал. На ее шее взгляд выцепил что-то черное… Штрихкод. Или это уже глюки. Наркотик вплетает в происходящее ощущение эйфории, заставляет тело девушки нереально изламываться, мир приобретает задорные цвета кислоты.
Плевать. Уверен, опять то же самое. Палец на курке срывается.
Музыка пьянит басами, голосок орет несложный текст. Лес рук поддерживает распластанное на полу тело, из рыжей головы сыплются искры, конечности еще дергаются и стремятся отплясывать горизонтально. Крик операторши из гримерной слегка отрезвил, последними остатками разума заставил себя щелкнуть тело для отчета и сделать ноги.
И эта Джессика всего лишь фейк.
'Меня зовут Даша! Даша! Какая в анус Джессика… Я ненавижу Джессику. Она шлюха. Подзаборная дрянь. Она не умеет петь, она продала свои мечты за деньги. Она наплевала на себя, она стала петь сиськами, про сиськи, ради сисек в головах свиней… Я наплевала… Я не хотела такой быть… Я хотела немного признания… Хотела петь…'
— Ты меня слушаешь вообще, Грег, или опять чертову шарманку врубил? — недобрый взгляд начальника припечатал, но бусины наушника я не вынул.
Незаметно понизилась громкость.
— Что с этой чертовой девкой? Ее откровения уже третий день в эфире ТРТ, наши рейтинги падают, если ты мне не сделаешь новость с ней, я тебя своими руками в землю загоню! — защелкала зажигалка, с выдохом дыма взгляд мужичка стал уравновешеннее. — Значит, понял, ты, да? — он тыкнул в меня толстым пальцем — Я знаю, ты неплохой агент. С рейтингов за Джессику я тебе отчислю.
— Уже можете начинать. Все Джессики — шлюхи с пластикой или боты. Настоящей не существует.
— Ты всех проверил? — он вскинул кустистую бровь.
— Нет, но дальше и не будет. Дешевые притоны и захолустья.
Громко выдохнув, шеф откинулся в кресле. Пару сигарет завесило тяжелое молчание. Взгляд его блуждал по столу, заваленному журналами, захваченными рыжей дивой. 'Джесска исчезла, оставив свое последнее слово!', 'Гениальная поп-звезда призналась, что ненавидит своих поклонников', 'Где же Джессика: пиарход или..?', 'Фан-клуб в поисках своей героини'…
