Ознакомительная версия.
Тип из муниципалитета приходил утром в понедельник. Понимая, что у нас почти не остается времени, мы с Невом отправились в Камден; кто-то говорил ему, что там есть какой-то сквот. Надо было проверить, найдется ли там местечко для нас. Отыскав нужное место, мы увидели, что дом пустой и стоит заколоченный. Тамошние власти успели выселить всех обитателей. А жаль, дом нам понравился. И выглядел он получше, чем наш. Потом мы немного послонялись в районе Камденского шлюза.
Фитиль и его пес ушли в западном направлении. Фитиль прихватил с собой мелки и открытку с репродукцией картины Эль Греко «Успение Богородицы». Ему оставалось найти лишь свободный клочок тротуара. Он не мог себе позволить тратить время даром, особенно теперь, когда погода снова портилась.
Терри не сказала, чем собирается заняться, да мы ее и не спрашивали. Никто не ожидал, что она займется чем-нибудь полезным — например, поищет нам другое жилье.
Знаю, о мертвых не принято говорить плохо. Это неприлично. О мертвых полагается говорить только хорошее, иначе они вернутся и начнут тебя преследовать. Теперь я убедилась, что это так и есть, потому что Терри преследовала меня. Возможно, не забыла, сколько я ей наговорила колкостей, пока она жила с нами, и сколько всего сказала потом… после того, как это случилось.
Вернусь к понедельнику. Мы с Невом пришли из Камдена довольно поздно. Знакомые пригласили нас отобедать с ними. Они были вегетарианцами, как Нев, поэтому накормили нас в основном бобами, правда приготовленными с выдумкой. Я с удовольствием ела горячее, пряное рагу, хотя и понимала, что потом желудок мне отомстит.
Когда мы вернулись, в доме царила тишина. Было темно из-за того, что отключили электричество. Мы жгли свечи. Войдя, я втянула воздух: кроме обычного запаха гнили, я уловила что-то еще, что подсказывало: в доме кто-то побывал. Никаких доказательств я предъявить не могла; у меня возникло лишь неясное ощущение, правда довольно стойкое. В доме побывал чужак. Совершенно посторонний человек, не такой, как мы. Не был он и представителем местных властей. Он оставил после себя след в виде запаха — почти неуловимого аромата какого-то одеколона. Одно время я работала в дешевой аптеке, где приторговывали парфюмерией по сниженным ценам. В одеколонах я разбираюсь — во всяком случае, умею отличить хорошие от дешевки. У нас пахло дорогим одеколоном — такие обычно покупают в подарок на Рождество.
Чужой запах в прихожей разозлил меня. Вначале я решила, что Терри опять воровала в магазине. А ведь я всегда ее отговаривала! Потом я немного остыла и подумала: а вдруг у нее на самом деле больше денег, чем она говорит? Что, если она купила такой одеколон для себя? По-моему, такие ароматы гораздо больше подходят женщинам, чем мужчинам. Правда, это лично мое мнение. Ну а Терри… Она никогда не признавалась, сколько у нее денег. И тратила то, что у нее было, на всякое барахло да на глянцевые журналы, в которых печатают идиотские советы, как превратить убогую квартирку в роскошные апартаменты, куда не стыдно позвать корреспондентов из «Хелло». Это в то время, когда мы жили на одном хлебе с маргарином и подставляли ведра под дыры в крыше!
Я поделилась своими мыслями насчет одеколона с Невом, но он ответил, что ничего не чувствует, потому что все забивает плесень. О том, что у нас побывал чужак, я решила умолчать. Не так просто было объяснить, почему мне так показалось. Люси верит в сверхъестественное; она-то и сообщила мне, что я — прирожденный медиум. Я ни во что такое не верю. Во всяком случае, не думаю, что верю. Если бы меня заставили объяснить, что я почувствовала в тот миг, теперь, оглядываясь назад, я могу признаться: наверное, я почуяла опасность. Будь я пещерной женщиной, я бы предположила, что рядом с моей пещерой бродит поросший шерстью мамонт. Но в тот день опасность таилась не снаружи. Она была внутри, в нашем жилище.
Мы вошли в гостиную и снова растопили камин, потому что продрогли от холода. Мы оба молчали, но думали, что на следующей неделе станет гораздо холоднее, а нам наверняка придется спать под открытым небом, пока мы не найдем себе другое жилье. Через какое-то время вернулся Фитиль с собакой и четырьмя банками пива. А еще он принес упаковку сосисок, которые решил поджарить на лопате вместо сковородки.
Сосиски пахли восхитительно. Жир шипел и капал в пламя, и его языки, красные и желтые, взметались вверх. Стало очень уютно, и нам было хорошо. Когда сосиски поджарились, стали хрустящими и темно-коричневыми, Фитиль предложил их нам. Можно как угодно относиться к Фитилю, но одного у него не отнимешь: он парень добрый и всегда делится. Нев от сосисок отказался, потому что он не ест мяса, а я отказалась из-за того, что бобы, которыми нас угостили, уже давали о себе знать. И потом, я была уверена, что Фитиль, скорее всего, с самого утра ничего не ел.
Часть сосисок Фитиль отделил для пса и положил их на каминную полку, чтобы остыли. Потом он спросил:
— Как вы думаете, Терри будет есть сосиски, когда вернется?
— С чего ты так о ней печешься? — ответила я. — Ей-то на нас наплевать! — Мои слова отражали мои тогдашние чувства. Терри все-таки была одной из нас, хотя и не нравилась мне. Если бы в то утро я с ней не поссорилась, я бы, наверное, предложила оставить ей еды.
Но в ту ночь она не вернулась — во всяком случае, мы думали, что она не вернулась. Мы ее не видели.
Терри не объявилась и на следующее утро, и Фитиль предположил, что она подалась в бега, как Деклан.
— Нашла себе другое жилье, — сказал он. — Нас бросила, а сама куда-нибудь переселилась. После того как к нам приходили из муниципалитета, ее винить трудно. Наверное, здесь оставаться уже бессмысленно.
Формально Фитиль был прав, и мы понимали, что наши дни здесь сочтены, но его слова не добавили нам радости. И все же мы испытали облегчение, решив, что Терри уже не вернется. Одной заботой меньше!
Нев предложил осмотреть ее комнату и проверить, на месте ли ее пожитки. Если комната пуста, тем лучше. Тогда о Терри можно забыть.
Мы дружно потащились на второй этаж. Пес не отставал от нас. Несмотря на кривые лапы, он отлично умел бегать вверх-вниз по лестнице.
Но у двери комнаты, в которой жила Терри, пес повел себя странно. Его ухо, обычно стоявшее торчком, прижалось к голове, как второе; он припал к земле и стал издавать странные звуки, отдаленно напоминающие жалобный вой.
Фитиль опустился на колени, погладил пса по голове и спросил, что случилось. Но пес не вставал и вид имел самый жалкий.
— Наверное, слопал что-нибудь тухлое, — предположил Нев.
Его слова встревожили Фитиля; он слышал, что собак сквоттеров часто травят. Фитиль опустился на пол и стал уговаривать своего любимца открыть пасть. Ему хотелось посмотреть, не в пятнах ли собачий язык.
А мы с Невом толкнули дверь и вошли.
Терри оказалась у себя. Она поднялась к себе еще вчера днем, когда мы уходили. Она была в комнате и когда мы вернулись, была там и ночью. И чуть раньше, когда Фитиль жарил сосиски, и гораздо позже, когда больной желудок погнал меня в уборную.
Она висела под потолком.
Я помню всю сцену очень отчетливо, почти как если бы сделала мысленный снимок, который всегда можно извлечь из памяти и всмотреться. Ее комната, как и весь дом, когда-то была очень красивой. Бледное солнце светило в высокие, узкие окна, над одним из которых сохранился кусок старого медного карниза. Обломок поблескивал на солнце, как золото. Углы были затянуты паутиной, в которой остались дохлые пауки. Фриз украшала лепнина с ионическим орнаментом. В середине потолка находилась алебастровая розетка, вся в пыли, с резными виноградными лозами, дубовыми листьями и желудями. Легко было представить себе причудливую люстру, возможно свечную, которая висела здесь в незапамятные времена.
Теперь на месте люстры висела Терри. Ее шею перерезало что-то темное — позже выяснилось, что это собачий поводок. Фитиль почти никогда не выгуливал своего любимца на поводке, потому что его пес был прекрасно воспитан и всегда шел с ним рядом. Поводок обычно валялся где попало и вот теперь очутился на шее у Терри.
Несмотря на потрясение, какое все мы тогда испытали, а может быть, наоборот, благодаря ему, я запомнила ее прекрасно, до мельчайших подробностей. На Терри, вернее, на ее теле были рваные джинсы с расстегнутой молнией спереди. Молочно белел голый живот. Кроме джинсов, на ней была лишь старая, выцветшая футболка, которая задралась почти до самой груди. Мышцы живота натянулись, отчетливо выпирали ребра. Босые ноги покрывали розовато-лиловые пятна. Я заметила «косточку» на ее левой ступне и подумала: больше она Терри не побеспокоит.
Как и комната, Терри была когда-то красивой, и, как комната, больше она красивой не была. За ночь под тяжестью тела шея удлинилась и стала как у представительниц какого-то африканского племени, которые специально надевают на шею металлические обручи. Кроме того, от врезавшегося поводка, перетянувшего шею, лицо раздулось и почернело. Из раскрытого рта высовывался распухший язык, как будто Терри, даже умирая, пыталась нас уязвить. Глаза, испещренные багровыми прожилками, вылезли из орбит и смотрели на нас.
Ознакомительная версия.
