— А в чем суть научных исследований вашего мужа, вы знаете?
— Профессор занимался очищением крови у животных, которым предварительно вводили различные ядовитые вещества. Он говорил, что находится на пороге большого открытия в медицине. Но последние месяцы приходил домой мрачным: опыты заканчивались неудачей.
Николай Петрович сконструировал специальный прибор для освобождения крови от балластных веществ, которые накапливаются в ней при болезни почек, но положительных результатов не добился. Это удручало его, делало раздражительным и нетерпимым. Последнее время я с трудом уживалась с ним и в глубине души не раз пожалела, что вышла замуж за человека с таким тяжелым характером... Но я его очень любила.
— Что вы думаете о краже вещей?
— Ума не приложу, когда их успели похитить? Ведь ящик письменного стола, где они лежали, был закрыт на замок. Подобрать к нему ключ было трудно. В том же ящике находился труд мужа о прижизненном промывании крови, но, по-моему, и рукописи этой при обыске не нашли. Впрочем, в то утро я была так расстроена, что не помню...
— Ну, а что было накануне гибели Николая Петровича? В каком он был состоянии? Может, произошло что-то из ряда вон выходящее?
— Да нет, — ответила Марина. — Все было, как всегда. Я задержалась опять у мамы, но ненадолго. Вернулась около половины одиннадцатого, потом мы еще долго говорили о последних неудачах профессора в научных исследованиях и о наших взаимоотношениях. Конечно, они оставляли желать лучшего. Я дала мужу понять, что твердо решила уйти от него. Он измучил меня своей ревностью. У меня сил не осталось! Ночью он спал плохо, часто выходил пить воду. Ну, а утром... Об этом вы знаете.
Сазонов перелистал несколько страниц дела, нашел место, отчеркнутое на полях красным карандашом, спросил:
— На прошлом допросе вы показали, что, увидев мужа с простреленной головой, подняли с пола револьвер и положили его на столик в прихожей. Как человек, знакомый с медициной, и, наверное, с медициной судебной, вы должны были знать, что в таких случаях ничего трогать нельзя. Все должно было оставаться на своих местах.
— Я в тот момент совершенно растерялась, мои поступки были необдуманны и сейчас для меня совершенно непонятны.
— Можете еще что-нибудь добавить? — Сазонов внимательно посмотрел на допрашиваемую.
— Пожалуй, я рассказала все.
— Тогда подпишите каждый лист протокола отдельно.
Что-то в рассказе Марины насторожило следователя: чего-то она, судя по всему, не договаривала, хотя, в общем-то, рассказ ее казался правдивым. И все-таки Сазонов чувствовал, что Марина знает о смерти мужа гораздо больше, но почему-то умалчивает об этом.
* * *
Отца Марина не помнила. Мать вышла во второй раз замуж, когда девочке было три года. Отчим служил инженером в строительном тресте и был всегда занят. Мать Марины — Елизавета Павловна Турбина — окончила гимназию, в совершенстве владела французским языком, играла на фортепьяно.
В доме Турбиных собирались друзья отчима, по тому времени люди передовые, интересные, говорили о литературе, музыке, живописи, много спорили. Марина сама рисовала, бегло разговаривала по-французски, но была замкнутой, стеснительной девушкой, неловко чувствовала себя в компании сверстников. Может быть, это было связано с тем, что еще в школьные годы у нее начала развиваться близорукость, и на занятиях она носила очки. Вероятно, поэтому и успехом у молодых людей не пользовалась.
В институте Марина училась хорошо, некоторые лекции приводили ее в восторг, в особенности лекции профессора Панкратьева. Читал он действительно артистично и до такой степени увлекался, что иногда в его речи проскальзывали целые фразы на немецком, английском или французском языке. Самые сложные проблемы он умел донести до слушателей так, что они становились понятны и менее подготовленным студентам. Молодежь Панкратьева любила, он всегда был справедлив и доброжелателен, на экзаменах никогда не придирался, его больше интересовало не заучивание отдельных фактов, а умение самостоятельно мыслить.
Ближе познакомилась Марина с профессором случайно. Однажды, когда у матери был тяжелый приступ желчнокаменной болезни и она всю ночь страдала сильными болями, Марина, совершенно отчаявшись, решила обратиться к Панкратьеву за помощью и ранним утром уже стучалась в ворота особняка на Лахтинской. Открыл ей сам профессор, помятый и заспанный. Выяснив, в чем дело, пригласил Марину в гостиную. Извинившись, попросил ее обождать, а сам пошел собираться.
Через несколько минут Панкратьев вышел из спальни, свежий и подтянутый, с небольшим докторским саквояжем.
Осмотрев больную, Панкратьев быстро приготовил шприц и сделал инъекцию. Через полчаса Елизавета Павловна почувствовала себя гораздо лучше. Профессор выписал несколько рецептов и рекомендовал аккуратно принимать лекарства.
Недели через две Николай Петрович позвонил, справился о здоровье матери и пригласил Марину в театр оперетты. Ставили «Летучую мышь». Марина была в этом театре впервые, и все казалось ей необычным. Замечания профессора относительно игры актеров были очень меткими. Некоторых из них профессор знал лично и после спектакля повел Марину за кулисы. Встреча с артистами надолго ей запомнилась. Вскоре последовало новое приглашение, на этот раз — на богослужение в церковь. Панкратьев оказался знатоком церковной жизни, этого отдельного замкнутого мирка. Как Марина потом узнала, профессор, выросший в семье помещика, был религиозен.
Они стали встречаться все чаще, а однажды Николай Петрович поделился с Мариной своими планами и мечтами. «Если мои исследования приведут к положительным результатам, можно будет вылечить любое инфекционное заболевание, — говорил он. — Но отмывание крови от микробов — это задача будущего. А в ближайшее время мой метод позволит спасти человека, отравившегося угарным газом или страдающего тяжелой болезнью почек, в тех случаях, когда почки уже не в состоянии справиться со своей основной задачей — очищением крови от вредных, балластных веществ. Или вот еще одна захватывающая тема. Вы слышали, конечно, об искусстве древних египтян бальзамирования трупов? Мумии египетских фараонов хранятся уже несколько тысяч лет. Хотя секрет бальзамирования был утерян, сейчас работами ученых он в значительной степени восстановлен. Несколько лет своей жизни я посвятил этой проблеме.
Если можно столь долгое время сохранять клетки и ткани, то, вероятно, возможно и их оживление, ведь жизнь когда-то возникла на Земле из неживой природы. По-видимому, это задача отдаленного будущего. Но все же... Я пробовал оживлять нервы лягушки. Это мне удалось. Проблема исключительной сложности. Потребуются даже не десятки, а сотни тысяч опытов, целые коллективы ученых.
А пока что подойти к решению этой проблемы почти невозможно. Аппаратура у нас самая примитивная. Многое можно было бы изготовить самим, но нет ни опытных техников, ни нужных материалов. Даже простейшие приборы приходится выписывать из-за рубежа. Так, конечно, будет не всегда».
Марине было очень интересно с Панкратьевым. Его беседы на научные темы, рассказы об ученых, которых он хорошо знал, вызывали у нее уважение. Марина все больше привязывалась к Николаю Петровичу, и когда через несколько месяцев он сделал ей предложение, это не было для нее неожиданностью.
Ташкент изнывал от зноя. Казалось, все живое спряталось от палящих лучей солнца, однако около киоска с газированной водой у кольца четвертого трамвайного маршрута выстроилась длинная очередь. Чуть дальше шашлычник, укрывшись в тени деревьев, обмахивал мангал фанерной дощечкой. Редкие посетители за неказистыми столиками не обращали внимания на дым и чад.
Пообедав шашлыком и запив его горячим зеленым чаем, Маргонин направился на Лахтинскую. Проехав на трамвае одну остановку, он дошел до улицы Гоголя и через несколько минут был почти у цели. Он шел по Лахтинской, стараясь держаться в тени, но солнце было в зените, «прижимало» тень к домам.
Леонид постучал к соседям Панкратьева и спросил, не видел ли кто рано утром в воскресенье незнакомых людей у дома профессора. Ему указали дом напротив профессорского: «Здесь живет старик пенсионер, он часто сидит на скамеечке у крыльца и смотрит в окно».
Домик под зеленой крышей был небольшой, аккуратный, недавно выкрашенный голубой и белой краской. Вдоль арыка росли вишневые деревья.
Маргонин нажал на кнопку, и звонок надсадно заверещал за дверью. Вскоре послышались шаркающие шаги. Вышел старик в старой пижаме и шлепанцах. Его большая белая борода была расчесана надвое.
— Я из уголовного розыска, — представился Маргонин и показал удостоверение. — Хотел бы с вами поговорить.
— Проходите, — предложил старик.
Большая неуютная комната была заставлена старинной мебелью.
