Черным овладело смятение, он не поверил появившимся ласковым нотам в словах Пахучего, но они родили слабую надежду, что происшедшее — ошибка, что вот сейчас человек скажет еще несколько ласковых слов, и все станет на привычные места. Ведь не может ласка угрожать жизни. Появится миска с едой, как всегда, человек ощупает его бока, скажет непонятные слова «расти, расти, набирай размеры», а потом уйдет из сарая до утра. Да, наверное, так и будет, только надо смириться, не волновать его… Черный начал клонить голову под опускающейся рукой человека. Свисавшая из кулака петля мягко скользнула на шею.
— О так о так… тяни, — ласково сказал Пахучий. Петля медленно поползла на затяжку. Неожиданно и резко Пахучий скомандовал: — Враз!
Веревка дернулась через укрепленную на верхних петках лесину, и петля ухватила Черного за горло.
— Тяни-и! — взревел Пахучий.
Пес, дико вращая глазами, уперся, но веревка выволокла его из угла. Лапы бессильно заскользили по мороженому земляному полу. На мгновение пес замер под лесиной — Торос не знал, что делать дальше. Петля чуть ослабла, и Черный успел издать звук:
— Вз-завз!
— Тягай! — зашипел Пахучий. — Вверх, Торосыч!
Веревка вновь напряглась. Пес захрипел, вытянулся, еле касаясь задними лапами земли.
— О так… Стоять смирно! — Пахучий нервно хмыкнул. — Счас. Нож где? Где я, тудыть… От! — Он сгреб на полке блестящую палку.
— Держи, Торосыч, держи… — отведя руку, Пахучий медленно пошел вокруг Черного, потом остановился, двинул ногой мусор, потопал, ставя подошву крепче.
— Да кончай ты! — взмолился Торос.
— Ых! — рыкнул Пахучий и махнул ножом.
— Авзх-хзх! — последним невероятным усилием выдохнул Черный через веревочное кольцо и задергал задними лапами, бросая вокруг изорванную землю.
В сознании Рыжего навсегда слились в понятие убийства блеск лезвия ножа, взмах руки, густой запах крови и тупое безжалостное равнодушие веревки, ухватившей жертву.
— Ав-гав-вав! — взвизгнула Белянка и, прыгнув в глухой конец сарая, полезла под груду дерюг.
— Гув-гув-гув! — тревожно забасил Серый.
— Готов, — сказал Пахучий.
А мои-то зашумели, — встревожился Торос.
— Обиходим… Пускай, веревку надо… та-ак. Вначале управимся, шоб не выли, а потом шкуры драть. Пошли.
Рыжий слышал, как Торос и Пахучий прикрыли дверь бывшего логова брата… Тяжело проскрипели по снегу… Остановились у их двери, звякнуло железо… И пес понял, что и его, и сестру, и второго брата ждет участь Черного. Сейчас войдет Пахучий с блестящей палкой в руке, которая называется нож, заговорит ласковым голосом и затянет на шее веревку…
Взгляд Рыжего заметался. Белянка исчезла под ворохом хлама. Серый влез под нижнюю полку в дальний темный угол. Рыжий хотел броситься за ним, но перед глазами мелькнула картина, как веревка легко вытягивает Черного из такого же угла. ОНИ найдут везде в этом замкнутом темном и крохотном пространстве. Значит, надо… надо вырваться в тот мир, где свободно бегают взрослые соплеменники, где гуляют ветры, наполненные ароматами жизни, в тот мир, откуда приходит человеческий ребенок Мишка. Надо к нему, он друг, он сможет защитить. Рыжий еще раз окинул взглядом сарай. Полка. Вот. Люди всегда заходят с спущенной головой и несколько мгновении щурятся, привыкая к полумраку. Только потом начинают глядеть в углы, на собак. Они не смотрят с порога вверх.
Рыжий махнул на полку и замер в углу, у двери.
— Сховались, падлюки, — сказал Пахучий. — Заходь скорей. — Он прошел в сарай и, как и там, у Черного, отвел руку и положил на полку нож. Кончик лезвия шевельнул шерстинки на боку Рыжего, и пес сморщился, ощутив запах родственной крови.
Торосыч шагнул через порог за Пахучим и потянул ручку двери. Ослепительный мир заскрипел и стал сужаться. Еще мгновение… Разрывая предопределенное людьми течение событий, Рыжий прыгнул на плечо Тороса, чтобы с него — в полыхающий светом мир.
— Ах паскуда! — рявкнул тот и на лету ухватил пса за загривок.
— Авг! — отчаянно выдохнул Рыжий и, изогнувшись, полоснул зубами запястье Торосыча.
— У-у-у! — взвыл тот и разжал пальцы.
Рыжий рухнул на порог, подскочил и бросился вперед, в узкую полоску. Дверь распахнулась во всю ширь, пес выскочил на улицу, зажмурился от обилия света, мазнул языком по ушибленному носу и бросился бежать.
— Куснул, гада! — завопил сзади Торосыч. — Держи-и!
— Стой, Торосыч! Стой, дурья башка, — людей подымешь! — зарявкал и побежал следом Пахучий. — Не вопи! Изловим тихонько, куда он денется!..
Рыжий несся по центральной улице поселка между высоких снежных стен. Местами от пробитой тракторами дороги в стороны уходили тесные коридорчики. Они вели к дверям маленьких домиков, заваленных снегом почти до печных труб. Но вот пес сбавил ход, опустил голову и начал ловить запахи. Среди натоптанных во все стороны свежих и старых человеческих следов он отыскал Мишкин и, тычась носом в снег, пошел по нему. След повернул на боковую тропку. Пес стремительно взлетел по ступенькам крыльца и толкнул дверь.
— Кто там? — раздался знакомый голос, распахнулась вторая дверь, в кухню, и на пороге появился Мишка. Пес завизжал и прыгнул к нему на грудь. Мишка споткнулся о порог, и они кубарем полетели на оленью шкуру.
— Рыж-жий… Рыж-жий… — изумленно зашептал Мишка и обхватил пса за шею.
— А-в-в, ав-вгз! — заскулил Рыжий и принялся лизать лоб, нос, щеки друга.
— Рыж-жи-и-ий! — восторженно завопил Мишка. — Удр-р-рал! Ур-ра-а! — Он еще крепче обхватил пса, и они покатились к топчану, стоявшему под оклеенной картинками стеной.
— Ух! Ух! — в изнеможении от неожиданно привалившего счастья стонал Мишка: — Ну хватит, не могу больше. Дай встать… Та-ак. Теперь рассказывай, как удрал.
Пес, визжа, фыркая и взлаивая, запрыгал вокруг него.
— Пр-равильно! Так его, Тороса! Так его, Пищеблока! — В голове Мишки короткими вспышками замелькали фантастические картины, возникшие под действием воображения. Детская склонность к сказочному восприятию мира, необычность событий, связанных с попытками освободить пленников, неожиданное появление Рыжего — все перемешалось в голове Мишки и стало как бы реальностью. И Мишка увидел, как Рыжий с криком: «Сами хлебайте свою мурцовку!» — выхватил миску из лап Тороса и с размаху одел ее на голову Пищеблока. А потом разодрал куртку Тороса, пытавшегося удержать его, заехал под дых и бросился бежать.
— Молодец! — зажмурившись, шептал Мишка. — Какой ты сильный, молодец!
Постепенно они успокоились. Мишка сел на топчан, а Рыжий привалился к теплому боку печи и сунул голову ему на колени, так они сидели долго. Мишка покачивался, поглаживая пса и шептал:
— Теперь я тебя спрячу, никто не найдет. В сенях, в угольнике конуру сделаю, тепло будет. А Торос с Фанерой скоро в отпуск уедут до самой весны. Тогда станем гулять где хотим Нарты сделаем из санок, кататься будем. На рыбалку пойдем. Ой, ты же есть хочешь, давай я тебя накормлю.
Мишка отстранил пса. В сенях, на бревенчатом обрубке разбил обухом топора мороженого хариуса и положил на газету.
— Ешь долбанинку, очень вкусно. Это мы с папкой поймали блесной еще по первому льду. На Оленью ездили, большую такую речку. Там и налимы ловятся — ого! Одного папка еле вытащил, тут взвесили — девять килограммов! Не веришь? Ну подожди, поедем в праздники — сам увидишь. Ты ешь, ешь сейчас я тебе каши намешаю со щами — ух и вку-усно!
Пес съел и рыбу, и кашу со щами. Тогда Мишка усадил его и приказал не шевелиться. Когда Рыжий понял, что надо сидеть смирно, Мишка положил ему на нос белый кусочек какого-то непонятного вещества с совершенно незнакомым запахом.
— Будем обучаться правильному поведению. Замри. Теперь — хоп. Взять. Бери, бери, ешь. Сахар это. Не давала Фанера? А ты распробуй. — Мишка сунул кусок Рыжему в пасть сбоку, под губу. Пес хотел выплюнуть непонятный предмет, но тот растаял и потек по языку невероятным блаженством. Рыжий даже взвизгнул от удовольствия. Мишка дал ему еще кусок и сказал:
— Хватит. Хорошенького всегда понемножку дают.
Рыжий понял и перестал просить. Только почесал задней лапой за ухом.
— Теперь ложись, поспи, — сказал Мишка. — Ты сегодня намучился, а мне уроки надо делать, стихи учить фанерские к празднику. Она всегда стихи пишет на праздники.
От переживаний и обильной вкусной еды Рыжий действительно захотел спать. Зрачки подернулись сонной дымкой. Пес развалился на оленьей шкуре, широко зевнул, облизнулся и закрыл глаза.
Мишка повторил стишки несколько раз — слова все простые, а никак не запоминаются — посмотрел на ковер, висевший перед ним, на отцово ружье у верхнего края, затем перевел взгляд на книжную полку и неожиданно для себя пропел слова из частушки, слышанной однажды на улице от загулявшего строителя Семкина:
