Я героически разинул рот, однако девушка вдруг поднялась со стула, который стоял у изголовья моей кровати, прошла, покачивая бедрами, через всю палату и, открыв дверь, исчезла в чреве больничного коридора.
Ну вот… — я удрученно захлопнул рот, — ну вот и оборвалась последняя тончайшая нить, связывавшая меня с внешним миром, обитатели которого умеют не только петь и смеяться как дети, шевелить не только ногами и руками, а еще и многое, многое другое. А потом…
А потом мне чуть-чуть захотелось в туалет. Не так чтобы очень, действительно чуть-чуть… Обидно, чертовски обидно лежать полутрупом и сознавать, что рано или поздно наступит момент, когда захочется уже не чуть-чуть, а сильнее… Но ты один! Один как перст и беспомощен как перевернутая черепаха, и нет никого рядом. Ни-ко-го…
Впрочем, отчаяние мое оказалось преждевременным, потому что минут через пять зеленоглазая медсестра вернулась. А следом за ней в палату вошел высокий худой человек в белом халате. Его лицо, как природными шрамами, все было испещрено глубокими морщинами, которые его здорово старили. Однако сомневаюсь, что ему было больше пятидесяти. А еще я обратил внимание на руки, очень крупные и мускулистые кисти рук, и подумал, что, невзирая на худобу, это, кажется, очень и очень сильный человек.
— Доктор Павлов… — почтительно приседая в глубоком реверансе, произнесла медсестра.
— Иван Петрович? — сострил я, но тут же осекся, потому что из-под массивных очков глянули колючие и, если еще не злые, то уже сердитые глаза.
— Нет, Виктор Иванович, — сухо проговорил он, и я мысленно поклялся не острить больше ни перед кем. По крайней мере, пока не выйду из этой гадской больницы.
А он продолжал смотреть на меня. Не моргая. И вид у него был такой, словно тот факт, что я до сих пор жив, несказанно его удивлял. Возможно, это вопиюще противоречило всем его научным медицинским теориям и в результате оскорбляло.
Тогда я решил загладить свою беспардонную бестактность и заплетающимся языком попытался спросить у глубокоуважаемого преемника Гиппократа, что же это за напасть со мной приключилась.
Виктор Иванович пожал плечами, и хмурые черты его точно вырезанного штихелем лица чуть разгладились.
— Вас отравили.
— Что?! — слабо квакнул я.
— Вас отравили, — совершенно будничным тоном повторил доктор Павлов, и тут у меня в мозгу будто сверкнула молния — я вспомнил…
Да-да, внезапно я вспомнил все, о чем до того, казалось, забыл напрочь, — дурацкое знакомство с полногрудой акселераткой на пляже, свою не менее дурацкую с ней трепотню, потом поход в кафе…
Точно! Кафе! А в кафе я схлестнулся с какими-то сосунками… Да нет, нет, не сам схлестнулся. Перед глазами неожиданно встало лицо той девчонки. Как ее… Елизавета? Нет, Анастасия. Да-да, Анастасия. И как она вся побелела, и какими глазами смотрела в тот миг на меня… Я стиснул зубы. Господи, быть таким идиотом! Эта малолетняя тварь затащила меня в забегаловку, а ее дружки разыграли комедию… Хотя позвольте, зачем? Кому я нужен в этом задрипанном городишке, где кроме моря ничего и приличного-то нет? Я же здесь никогда не был, меня здесь никто не знает…
Потом я подумал: а может, это обыкновенное хулиганье? Решили избить и ограбить… хотя с другой стороны, кто же занимается подобными фокусами в людном месте средь бела дня?..
Мои мысли были прерваны словами доктора:
— Что случилось? Вам плохо?
Я поморщился:
— Да нет, не то чтобы плохо, хотя и не очень уж хорошо. Извините, Виктор Иванович, а не могли бы вы показать мне мои вещи? Если они целы, конечно.
Он кивнул:
— Ну разумеется. Сейчас… — Сестра милосердия, повинуясь одному лишь взгляду шефа, бабочкой выпорхнула из палаты, а доктор Павлов сказал: — Я, правда, понятия не имею, какие именно вещи были у вас при себе. Ну, одежда, естественно, а кроме того "скорая", которая вас доставила, захватила с одного из столиков бесхозный "дипломат". Точнее, он стоял под столиком, а кто-то из очевидцев драки вроде бы припомнил, что вы пришли с "дипломатом".
Я облегченно вздохнул:
— Да, со мной был "дипломат".
— И всё?
— Всё.
— Этот? — донесся от порога участливый голос медсестры.
— Этот, — сказал я. — Конечно же, этот. Только не сочтите, пожалуйста, за труд показать его содержимое?
Она показала, и я остался доволен: вроде бы ничего не пропало. Узнаю точнее, когда снова научусь шевелить руками. Ну а пока…
— Карманы, — сказал я.
— Что? — не поняла медсестра.
— Мне интересно, осталось ли что-нибудь в карманах, — пояснил я. — Ничего особенно ценного там не было, однако…
— Сейчас погляжу. — Девушка опять направилась к двери. — Подождите.
Я снова посмотрел на врача:
— Простите, но вы, кажется, сказали, что меня… м-м-м… отравили?
Он пожал плечами:
— Неудачно выразился. Вам прыснули в лицо какой-то гадостью, скорее всего, из баллончика, но, признаюсь, мне в моей практике с подобным веществом сталкиваться не приходилось. Эффект просто потрясающий… газ или жидкость нервно-паралитического действия. И такой силы, что только на третий день…
— Что?! — заорал я.
Он удивился:
— А что?
— Я валяюсь здесь уже три дня?.. — Голос мой внезапно осип, потому что я вспомнил вдруг еще кое-что…
Понимаете, я вспомнил вдруг негромкий, приятный женский голос и маленькое, коротенькое словечко — "Браво!" Ведь после этого словечка и начался кошмар… И было, было что-то еще. Но что? Что?..
Ах да! Еще были ноги, красивые длинные ноги и легкое, воздушное платье. Лица я не помнил. Да собственно, я его и не видел, так что если и встречусь еще когда-нибудь с этой милой дамой, то опознавать ее мне придется исключительно по ногам.
Возвратилась сестра. Она подошла к моему изголовью с брюками и, не говоря ни слова, вывернула карманы. Гм, вроде всё на месте, даже деньги целы.
Медсестра собралась было снова уходить, но я запротестовал:
— Доктор, а разве нельзя оставить одежду в палате?
Он поднял бровь:
— Это еще зачем?
— Ну доктор, — пробормотал я. — Какая вам разница, где лежать моим штанам и ботинкам?
— А вам?
Я всхлипнул:
— Ну, пусть это будет каприз тяжелобольного. Ей-ей, при виде родных шмоток мне становится как-то легче. И не так одиноко в этом чужом, незнакомом и даже враждебном пока для меня городе, — с нажимом добавил я, глядя в упор на медсестру.
Она покраснела, а Виктор Иванович, не заметив, какую реакцию произвели мои слова на его подчиненную, проявил таки сострадание.
— Ну пожалуйста. Не думаю, чтобы в ближайшие дни вы попытались сбежать. Бегать вам еще рановато. Чудо, что вообще остались живы. Полагаю, вас спасло, что вы не наглотались этого дерьма до ушей. Да и глаза закрыли вовремя. Потому-то эффект и получился поверхностным, хотя, конечно, и то, что мы имеем, очень и очень неприятно, уж поверьте.
Я кисло улыбнулся:
— От всего сердца верю, доктор… — И тут мне в голову пришла еще одна мысль. Мысль, кстати, важная, и я про себя быстренько обругал собственную персону всеми известными мне плохими словами за то, что только сейчас об этом вспомнил. — Скажите, доктор, — как можно равнодушнее проговорил я. — А… милиция… Она мной, то есть, не мной, а произошедшей со мной неприятностью не интересовалась?
Виктор Иванович кивнул:
— Интересовалась. Еще бы не интересовалась, только… Понимаете, — немного замялся он, — дело в том… Нет-нет, разумеется, если захотите, после выписки можете подать соответствующее заявление, только вот… — И снова замялся. — Как сообщил мне работник горотдела, когда они приехали, на месте происшествия уже никого не было. Кроме вас, естественно. А те хулиганы исчезли, и никто из свидетелей не смог прилично описать их. Однако, повторяю, если пожелаете подать заявление…
— Бог с вами, — вяло проговорил я. — Какое заявление! Я же вижу, что дело дохлое.
Да нет, дело вовсе не было дохлым, и при обоюдном хотении — милиции и моем собственном — отыскать подонков можно было бы в два счета, а через них и выйти на ту женщину. Ну ничего, я еще немножко тут полежу, оклемаюсь, хорошенько все обдумаю, а уж потом…
— Спасибо, доктор, — плаксиво протянул я.
— За что?!
— Как — за что? За лечение, заботу, и вообще… — И нарочито широко зевнул.
Виктор Иванович поднялся:
— Чувствую, что утомил вас, а вам сейчас нужен крепкий и длительный сон. Сон сейчас — самое лучшее лекарство.
Он пошел к двери, а я слабеньким голоском прокричал вослед:
— До свиданья, доктор!
Медсестра шагнула было за ним, однако я, сделав вдруг неожиданно маленькое открытие в своем измученном организме, остановил ее на пороге трагическим возгласом дистрофика из анекдота:
— Сестра!
