и морозная дымка, окутавшая город, словно погрузили его в волшебный сон. Мужчина в чёрной куртке и чёрной вязаной шапочке стоял, переминаясь, у подъезда и с тоской смотрел на девушку, громко и со стонами выворачивающую нутро на подмёрзший газон. Её рвало давно, минут двадцать, и столько же времени мужчина, стоявший неподалёку, наблюдал за ней, изредка вздыхая и подпрыгивая от холода. К нему подошёл ещё один, тоже в вязаной шапочке и чёрной куртке, но постарше и поплотнее.
— Что это с ней, Димон? — спросил подошедший.
— Полощет её, давно уже!
— С чего бы это? Может, у неё токсикоз?
Наблюдатель дёрнулся, помотал головой, затем произнёс с усмешкой:
— Да нет, Константин Петрович, Алина у нас девушка непорочная. Это её от трупешника так выворачивает. Она же сутки дежурила. Первой выехала на место происшествия. А меня дежурный подослал на подмогу.
— Нежный опер пошёл, прям, как девка красная! — нескладно пошутил Константин Петрович.
— Наберут же в уголовный розыск! — вырвалось у Димона, — Константин Петрович, пусть она домой идёт, а? Всё равно толку от неё никакого!
— Да, Дима, иди на место происшествия, а я с ней разберусь.
Они разошлись: первый вошёл в подъезд, второй подошёл к девушке. Алина подняла красное лицо, наткнулась взглядом на Константина Петровича, охнула и из неё фонтаном вылетела струя едко пахнувшей жидкости.
— Кузина, ты это, шла бы домой, что ли? — сказал, брезгливо поморщившись, Константин Петрович.
— Иэ-э-эх-х! — прошипела Алина Кузина и вытерла склизкий рот салфеткой.
— Вот тебе и «эх-х!» — передразнил Константин Петрович. — Это уголовный розыск! А не Версаче какое-нибудь.
— Какой!
— Что?
— Какой-нибудь Версаче. Это он, а не оно, — вежливо пояснила Алина.
Рвота неожиданно прекратилась: видимо, при появлении начальства весь нервный срыв сошёл на нет. Алина хлюпнула носом и, глянув на противную лужицу под ногами, пошла вперёд, пытаясь забыть про свой позор.
— Иди домой, Кузина, это приказ!
Константин Петрович повернулся и зашагал к дому. Алина засеменила следом:
— Константин Петрович, я вам всё объясню!
— Что ты можешь объяснить?
Он даже не повернулся к ней: всё шёл и шёл, разрываясь в клочья от злости.
— Я не от страха. Я от непонимания.
— Что-о-о?!
Константин Петрович резко сбавил шаг и всем телом развернулся на полный оборот.
— Понимаете, когда я увидела, что тело лежит в сумке, частями, а головы у него нет, я ничего не поняла. Мужчина это, или женщина — сразу не поняла. А когда я что-то не понимаю, меня всегда тошнит. Вот!
— Ты эти сказки аттестационной комиссии рассказывай! Меня ты ничем не удивишь!
Константин Петрович сплюнул и побежал к дому. Оттуда уже вынесли носилки с какой-то кладью, накрытой простыней. Алина постояла, подумала и, резко развернувшись, бодро зашагала к остановке. День не задался. Недаром гороскоп обещал неурядицы. Они не заставили себя ждать.
* * *
Она родилась красивой. Медперсонал роддома, взглянув на новорожденную, хором ахнул: «Ангел-ангел, ой, какой ангел!». Все замерли, стараясь понять, отчего именно этот младенец выглядит не так, как другие, только что покинувшие материнское чрево.
— Фактурная девка! — изрекла доктор, стараясь быть объективной к исходу дежурства.
Да какая уж тут объективность? Мамаша страшненькая. Вон лежит и морщится от наслаждения: мол, отмучилась, конец настал утомительной беременности. Мало того что страшненькая, так ещё и к дочке проявляет равнодушие. Не смотрит на ребёнка, глаза прячет, себя оглаживает. Эгоистка. Доктор посуровела. Горе с такими мамашами. Ребёнок матери не в радость — что может быть хуже этого?
Так оно и оказалось. Мать долго не могла привыкнуть к родному дитя, да ещё такому симпатичному, почти ангелочку. Кормила недолго, уже на другой день отвадила от груди. Девочка не роптала, покорно перешла на искусственное вскармливание. Тихий ребёночек, не склочный, не плаксивый. Только тихо-тихо поскулит — и снова заснёт. Нерадивой мамаше на радость. Другие мамочки ночей не спят, днями изводятся, а этой прямо санаторий. «Хоть отдохну тут у вас», — приговаривала она, поднимая ноги перед шваброй зловредной санитарки. Та норовила тюкнуть роженицу будто бы нечаянно, но побаивалась заведующую отделением — начальница прославилась крутым нравом. Могла и по матушке отчитать при всех. За больничной суетой быстро пробежали положенные деньки. Вскоре мамашу с младенцем приготовили к выписке.
— А кто встречать будет? — спросила завотделением, сжимая от усталости губы.
Все думали, что она презирает людей, в глаза им не смотрит, с вечно перекошенным лицом, а доктор еле стояла на ногах. Дежурства изматывали, современные роженицы капризные пошли, чуть что — судом пугают, адвокатам звонят. Постоянно быть начеку трудно, силы даром расходуются.
«В возрасте женщина, сороковник стукнул, видимо, случайно залетела», — подумала доктор и отвела взгляд. Слишком некрасивой была новоявленная мамаша.
— Деньги есть? — деловито бросила доктор, судорожно соображая, как благополучно и без эксцессов спровадить роженицу.
— Есть-есть, — испуганно закивала женщина. — Такси вызову.
Доктор вздохнула и отдала распоряжения: мамаше помочь собраться, вызвать такси, проводить до машины. Так они и ушли из роддома: испуганная мамочка с тихим свёртком в руках. Пакеты с тапочками и ночнушкой несла санитарка. Уселись на заднем сиденье, пакеты пристроили в ногах. Через пять минут о ребёнке-ангеле в роддоме забыли. Начались новые заботы. Кто ж запомнит их всех? Появились новые роженицы — капризные, болезненные, плаксивые. Здоровые тоже были, но их не замечали, они сами справятся.
Дома девочка всё спала, ничем не напоминая о себе. Редко плакала, по ночам не тревожила. Иногда Елена забывала о своей дочери, потом спохватывалась: кормила, пеленала, меняла подгузники. Её не удивляла редкая красота ребёнка, уже немолодая мать об этом не думала.
Забеременела Елена случайно. После корпоративного праздника, посвящённого международной солидарности трудящихся, было весело и сумбурно. Молодёжь вовсю веселилась, попивая коктейли и глинтвейн. Танцевали, слушали музыку, катались на лошадках. Елена Валентиновна сидела в сторонке, совершенно отчуждённая от всеобщего веселья. К выпивке всегда была равнодушна, музыку не слышала, думала о своём. Мечтала уехать куда-нибудь подальше, от всего, от суеты, от конторских склок и сплетен. Надоело это всё, хотелось безумной и красивой жизни. Мечтать мечтала, но понимала, что уехать не удастся: денег на жизнь не хватает, какие уж тут курорты, но перед глазами разливалось лазоревое море, скрипел под босыми ногами белый песочек, а невдалеке ждал удобный шезлонг. Больше всего Елену Валентиновну в мечтах привлекал именно шезлонг, удобный, яркой расцветки. Полежать бы на таком хоть разочек. Она закрывала глаза и вздыхала. Разумеется, она уже выезжала на море, и не однажды, но разве можно назвать морем
