– Что-то он больным не выглядит, – с подозрением сказал пожарный. – Смотри, какой румяный.
Мужчина перевел взгляд на Манусевича.
– А вот тебе, парень, срочно нужен врач, – испугался пожарный, рассмотрев физика с близкого расстояния, – ты совершенно измотан. Долго его нес? Сам? На плечах?
Миша кивнул. Он так устал, что не мог говорить. Язык прилип к нёбу и с трудом ворочался во рту.
– Хорошо, мы отвезем его, – кивнул пожарный, – не волнуйся. У нас такая работа – спасать людей. Хотя он, конечно, не от пожара пострадал. Заноси!
И мужчина открыл дверцу, еще раз бросив подозрительный взгляд на притворявшегося аспиранта.
– Стойте! Подождите! – крикнул Манусевич. – У меня там еще три человека, в полукилометре по шоссе. Все трое больны.
– В полукилометре по этой дороге? – уточнил пожарный.
Миша кивнул.
– Мы туда не поедем, – отрицательно покачал головой мужчина, – и никто не поедет, тем более ночью и в дождь. Разве что частник и за очень большие деньги. Нас всех предупредили, что на эту дорогу в любую минуту может сойти сель. А мы на госслужбе, и у нас – вызов. Вот этого – возьмем, а за остальными, не обессудьте, не поедем.
Машина уехала, блестя маячками, а Миша пошел обратно по дороге, на которую с секунды на секунду мог обрушиться селевой поток.
Тело несчастного Шварца перенесли в холодильник.
– Мне его очень жаль, – всхлипнула Виктория, – я была в него влюблена.
– Влюбленность – это, конечно, хорошо, – задумчиво сказала Ева, – но любовь лучше.
– А что, есть разница? – пожал плечами Юрий.
– Конечно, – кивнула Ершова, – влюбленность – это взгляд через розовые очки. А любовь – это когда ты знаешь все недостатки человека и все равно он для тебя – самый родной, дорогой и близкий.
Сердце у Евы заныло. Она посмотрела на часы. Было около четырех утра. С момента, когда она рассталась с полковником, прошло уже много времени.
– Давайте возьмем все фонари, какие только сможем найти, – сказал Юрий, – и пойдем искать Колбасову.
Они прошлись по всем помещениям биостанции. Фонарей оказалось четыре штуки.
– Один будет запасным, – сказал Юрий. – А еще мы возьмем альпинистские крючья, веревки, карабины и два альпенштока. Также надо поменять обувь и переодеться в сухое. А то мы уже на такие мелочи, как мокрая одежда, и внимания не обращаем.
Они быстро собрались. Виктория сбегала на кухню и нашла несколько плиток шоколада. Ева с наслаждением вонзила зубы в сладкую коричневую субстанцию. Хотелось выпить горячего кофе, но время было дорого.
– Надо идти, – сказал Бадмаев, – я боюсь, что с Анастасией Геннадиевной может что-то случиться. К тому же мне не дает покоя судьба Иванова и Курочкина. Может быть, они тоже живы?
Они быстро спустились по каменной лестнице в подвал, прошли мимо ящика с камнями и, спустившись по древним, вытертым сотнями ног ступенькам, попали в круглую галерею.
– Надо идти в те коридоры, где мы еще не были, – сказал Юрий. – Не исключено, что именно там есть выход в помещение, где находится похищенная Колбасова.
– Кроме того, нам надо найти проход в логово преступника, – сказала Ева. – Конечно, он не лазил через ловушку. Значит, есть обходные пути, которые нам нужно обнаружить.
– Можно пойти вдоль провода, – сказал Юрий, показав на черный провод, исчезавший в одном из коридоров, – в прошлый раз мы с Викторией не смогли спуститься в колодец, но теперь у нас есть альпинистское снаряжение, и мы можем попытаться туда проникнуть.
– Так и надо сделать, – сказала Сушко, – это может помочь нам обнаружить Колбасову.
Все трое свернули в коридор, в котором ранее был обнаружен таинственный колодец. Причудливые тени плясали по стенам. Виктория, Ева и Юрий напряженно прислушивались, стараясь не пропустить мимо ушей какие-либо посторонние звуки, но все было тихо. Они дошли до колодца и посмотрели вниз. Там было черным-черно. Ботаник нашел камешек и бросил его вниз. Сначала все было тихо. Спустя несколько мгновений где-то далеко внизу раздался плеск.
– Вода. И глубоко! – сказал Юрий.
Ева легла животом на пол и посветила фонариком вниз, но ничего не увидела – луч света был слишком слабым, чтобы осветить дно.
– Ну что, режем провод? – предложила Сушко. – Может, наш убийца вылезет проверить, что случилось, а мы тут его и…
– Не надо резать, – сказала Ева, – этот провод – наша нить Ариадны. Давайте альпинистские крючья. Я полезу вниз.
– Все вместе полезем, – сказал Бадмаев, – думаешь, мне не интересно, что там и как? Хотя любопытство, конечно, проще и безопаснее удовлетворять, сидя дома на диване и решая кроссворды, сканворды и головоломки.
Троица дружно улыбнулась. Ботаник забил в край колодца сначала один крюк, а потом – второй.
– Имейте в виду, камень мягкий. Это же известняк, – сказал Юрий, – так что подождите меня здесь пару минут. Я взгляну, что там и как, и вернусь.
Бадмаев привязал к одежде фонарь, обвязался тросом и принялся спускаться в черный провал.
Было уже около пяти часов утра, когда Манусевич дотащил до шоссе тяжелого, обмякшего профессора. Постепенно светало. Машин на дороге не было. Миша стоял и стоял, но не слышал ни звука. Был ранний утренний час, тот самый, когда количество автомобилей на дорогах падает до полного нуля. Физик ждал и ждал, а потом, не в силах больше стоять, сел на дорогу рядом с Игорем Георгиевичем. Шоссе словно вымерло.
«Так не бывает. Кто-нибудь когда-нибудь здесь проедет», – думал Миша.
Он посмотрел на профессора. Слюнько лежал, закрыв глаза. Он думал о яйце барионикса, о своей мечте, о том, что так и не женился, а также о том, что истинной причиной его затянувшегося холостяцкого статуса была полная преданность науке.
«Теперь я проведу остаток дней в инвалидной коляске, – подумал профессор. – Меня уволят на пенсию, и я буду сидеть дома, один-одинешенек, всеми забытый, и вспоминать экспедиции, в которых когда-то участвовал, и сожалеть обо всех тех экспедициях, в которые я уже никогда не поеду. Но Дима уже наверняка в больнице, а это – самое главное», – решил он.
Профессор совершенно не жалел, что отдал все силы и остаток здоровья, пытаясь как можно быстрее доставить Бубнова к врачам. Он жалел о том, что думал, что жизнь и здоровье – бесконечны и что когда-то он все еще успеет – и детей родить, и внуков вынянчить, и дерево посадить, и дом построить.
Ничего из этого он так и не сделал.
«И уже не сделаю», – с горечью подумал Слюнько.
Ему привиделся веселый голубоглазый мальчишка, и маленькая девочка, и дом, и то самое дерево, и вдруг Игорь Георгиевич понял, что ему больше не хочется никаких динозавров, а нужно только простое человеческое счастье.
– Я сыт динозаврами по горло, – пробормотал Слюнько, начиная смеяться. – Меня от них уже, кажется, тошнит!
Манусевич с удивлением посмотрел на смеющегося профессора и горестно покачал головой. Он решил, что от физических и моральных перегрузок Слюнько тронулся рассудком.
За поворотом затарахтел двигатель автомобиля. Манусевич вскочил, присмотрелся – и не поверил своим глазам. По дороге ехала «Скорая помощь»! Миша вышел прямо на проезжую часть и развел руки в стороны. Машина продолжала ехать. Физик не шевелился. «Скорая» не притормаживала. Манусевич закрыл глаза. Машина, скрежеща тормозами, остановилась в сантиметре от него.
– Ну что, что? – закричала фельдшер, выскакивая на дорогу. – Мы роженицу везем, отойдите с дороги! А то мы вас сейчас переедем, и все! И на клятву Гиппократа не посмотрим.
Миша молча указал на лежавшего на обочине профессора. Фельдшер, лицо которой удивленно вытянулось, с опаской подошла к Игорю Георгиевичу.
– Что с ним? – спросила она.
– Парализовало ноги, – пояснил Миша, с трудом выговаривая слова и шатаясь, как пьяный. – Мы несли товарища, у которого воспалился аппендицит, и профессор надорвался. У него что-то в позвоночнике защемилось.
– Профессор? – переспросила фельдшер. – Это его кличка?
– Это научное звание, – прохрипел Игорь Георгиевич, – у меня, кроме научного звания, есть еще и степень доктора биологических наук. Я палеонтолог.
– Я бы посмотрела вашу спину прямо сейчас, – сказала фельдшер, – но у меня в машине роженица. Поэтому поедем в травматологию. Там вам помогут.
Впрочем, последние слова женщина произнесла явно неуверенным тоном. Хотя профессор и бодрился, его состояние медик оценила как тяжелое. Манусевич отнес профессора в машину и со всей возможной скоростью поспешил к Алене и Алексею.
Рязанцев не спал. Он не мог уснуть. Владимир Евгеньевич лежал, скорчившись и закрыв руками голову. Внутри у него все пекло огнем. Беспокойство о Еве было нестерпимым. Самое неприятное в ситуации было то, что полковник ничего не мог сделать и не владел никакой информацией. Он не знал, жива ли еще его невеста.
– А я не хотел на ней жениться, – корил себя Рязанцев.
