«Все говорит правильно, — думал Вершинин, — и главное, что на первое место ставит судьбу человека. Хотелось, чтобы так думали все…»
— Для избрания в новый состав парткома мы хотим рекомендовать отчетно-перевыборному собранию следующие кандидатуры, — прервал его мысли женский голос, и он прислушался к словам худенькой женщины.
Сначала перечислялись имена, не знакомые Вершинину. Потом он услышал фамилию Кулешова. Говорившая интуитивно сделала большую паузу. Члены парткома одобрительно зашумели, а парень с комсомольским значком даже привстал и хотел что-то сказать в поддержку кандидатуры директора, но его усадили назад. По всей вероятности, он был известен своей экспансивностью. У Вячеслава отлегло от сердца. История с Ефремовой не выходила у него из головы.
— Лубенчиков, — услышал он новую фамилию и с интересом стал наблюдать за реакцией собравшихся.
В зале установилась тишина. Молчали в президиуме. Охочий рассматривал замысловатую люстру на потолке, и только Слепых нервно постукивал костяшками пальцев по столу.
Вершинин старался не смотреть на Лубенчикова, понимая, как трудно ему сейчас.
— Я.. — сказал секретарь парткома осипшим голосом, с трудом приподнявшись со стула. — Я прошу не выдвигать мою кандидатуру в новый состав парткома… Болезнь… и прочее…
Он сел.
Женщина, выдвинувшая его кандидатуру, растерянно посмотрела на президиум.
В тишине гулко прозвучали сказанные вполголоса слова парня с комсомольским значком: «Вот ведь опять не хватило мужества назвать вещи своими именами».
Лубенчиков вздрогнул и вобрал голову в плечи. Рюмин одобряюще прошелся взглядом по сидящим, словно хотел сказать: «Что же молчите? Решайте».
— Я думаю, надо удовлетворить просьбу товарища Лубенчикова, — вдруг решительно сказал Охочий.
— Я свое мнение уже высказал, — поддержал его Слепых. — Давайте голосовать.
Все члены парткома проголосовали единогласно. Напряжение сразу спало, люди задвигались, зашевелились. И все-таки каждый из них избегал смотреть на Лубенчикова.
С парткома выходили вместе с Охочим.
— Мавр сделал свое дело, мавр может уходить, — пошутил Вячеслав.
— Дело вы действительно сделали огромное, — без улыбки сказал Охочий. — Сложно было разрубить такой узел, но вы его разрубили. Однако этого мало. О случившемся на нашем заводе знают только у нас, а надо, чтобы знали все.
— Вы правы, — согласился Вячеслав, — и я сделаю это. Я напишу статью в областную газету, где расскажу, кто такие Чепурнова и компания, и так ли они безобидны.
— Напишите. Пожалуйста, напишите. Вы даже себе не представляете, как нужна такая статья.
— Собственно, почему статья? — разгорячился Вячеслав. — Я напишу фельетон. Он будет называться… «Искренне болеющий».
Их догнал Лубенчиков. Шел он странно, бочком.
— Всего хорошего, товарищ Вершинин, — поклонился он и протянул руку.
Вячеслав суетливо подал ему свою и ощутил вялое рукопожатие.
Домой Вячеслав вернулся в приподнятом настроении. Он даже пожалел, что еще находится в отпуске и не может сейчас же рассказать все скептику Грише Салганнику.
— Ты весь светишься, — заметила Светлана при его появлении.
— Есть основания, — горделиво ответил он и рассказал ей, как проходило заседание парткома.
— Я получил моральное удовлетворение, когда припер к стенке Чепурнову, но сейчас мне приятней вдвойне, ибо увидел, как все это преломилось в сознании многих людей, причем заметь — от рядовых до крупных руководителей, — сказал Вячеслав.
— Я все понимаю и рада за тебя, — улыбнулась Светлана, — скоро обиженные будут ходить к тебе домой, как к частному детективу. Сегодня уже дважды звонила одна женщина.
— Кто такая?
— Она не назвалась и пообещала позвонить еще раз почему-то из аэропорта.
— Странно, — пробормотал Вершинин, — опять незнакомка. Впрочем, не будем ломать голову, дай-ка мне лучше поесть.
Телефонный звонок прервал ужин.
— Опять она, — шепотом сказала Светлана и передала ему трубку.
— Вячеслав Владимирович, — услышал он голос, который сразу узнал.
— Инесса Владимировна, — заторопился сообщить ей важную новость Вершинин, — я только что с завода. Кандидатуру вашего мужа вновь рекомендовали в состав парткома. Алло, алло, вы слышите меня?
— Я слышу, — после короткой паузы отозвалась Кулешова. — Вячеслав Владимирович… Игорь Арсентьевич умер сегодня утром.
— Что! Что?! Как вы сказали?!
— Два часа назад я получила телеграмму.
В трубке уже давно раздавались короткие прерывистые гудки, а Вершинин все сидел и бессмысленно смотрел в угол.
— Что произошло?! — воскликнула Светлана, заметив его состояние.
— Пиррова победа, — едва внятно произнес он и с трудом, как чугунную, положил трубку на рычаг.
Остролицый человек с мелкими желтыми зубами смущенно отвел в сторону глаза.
— Существенных замечаний нет, — мямлил он, — фельетон написан хорошо, достаточно аргументирован, факты апробированы в суде.
— Тогда в чем дело? Он лежит у вас свыше месяца без движения.
Заведующий отделом писем редакции газеты Андрюшкин смущенно молчал. Чувствовалось, что самого главного он не договаривает. Вершинин продолжал возмущаться.
— Да вот, взгляните сами, — в сердцах вспылил Андрюшкин и бросил Вершинину отпечатанный уже на бланке редакции фельетон.
Вячеслав быстро пробежал текст глазами Андрюшкин внес кое-какие изменения, отчего фельетон только выиграл. Судя по дате, он был подготовлен к печати еще месяц назад.
— Очень хорошо. Я не возражаю против вашей правки, — сказал Вершинин, возвращая, материал. — Печатайте в таком виде. Когда вы его поставите?
— Жду момента, — уклонился от определенного ответа заведующий отделом.
— Момента? Какого момента?
— Подходящего.
— Кто-то возражает, — сообразил Вершинин. — Но кто же? И почему?
— Все упирается в наш прежний фельетон, — откровенно признался Андрюшкин. — Выступить сейчас с вашим — все равно, что высечь самих себя.
— И вы так считаете?
— Да, и я так считаю, но видите — фельетон-то подготовил, значит убежден, что ошибки надо исправлять.
— Ага, значит есть человек, который возражает. Скажите, кто он?
Андрюшкин замялся. Называть фамилию ему явно не хотелось.
— Я понимаю — речь идет о вашем начальстве, поэтому мой разговор с ним будет проходить без ссылок на вас. Просто зайду поинтересоваться судьбой фельетона.
— Тогда идите к заместителю редактора, — решился Андрюшкин. — Его кабинет напротив. Только предупреждаю: вас постигнет разочарование. Он у нас сверхбдительный, под удар себя не подставит, да и, по-моему, фельетон «Криминалист с сельмаша» печатался по его указанию. Я ему дважды говорил, убеждал, что ваш фельетон надо ставить, а он молчит, словно и не слышит. Попытайтесь теперь вы.
Кабинет, в который вошел Вершинин, оказался раза в три больше, чем у Андрюшкина. На стене висел портрет Луначарского. Огромные створки окон были раскрыты настежь, и октябрь вдувал внутрь прохладный воздух. На столе, как живые, подпрыгивали листки бумаги. Хозяин кабинета сидел невозмутимо.
— Я автор фельетона «Искренне болеющий», — представился Вершинин. — Зашел поинтересоваться его судьбой.
— «Искренне болеющий»? — мрачно спросил тот и сделал вид, будто копается в памяти. — Не помню.
— Это фельетон об анонимщиках завода сельхозмашин.
Лицо собеседника ничего не выразило. Он медленно встал, подошел к распахнутому окошку, глубоко вдохнул свежий воздух и снова вернулся на место.
— Фельетон находится в работе, — коротко ответил он.
— И каковы ориентировочные сроки его опубликования?
— Трудно сказать. Редакция загружена материалом. Сейчас еще уборка идет полным ходом.
— Но ведь одно другое не исключает. Редакция просто обязана напечатать этот фельетон.
Хозяин кабинета вопросительно взглянул на Вершинина.
— Именно обязана, — пошел напролом тот. — Редакция допустила однажды грубейшую ошибку и должна ее исправить.
— Какую ошибку? — лицо собеседника перекосилось.
— Когда опубликовали фельетон «Криминалист с сельмаша».
— Вы находите?
— Да.
— Почему?
— Редакция еще тогда должна была тщательно разобраться в сложившейся на заводе обстановке, а не идти по пути наименьшего сопротивления. Автор высмеял директора за то, что тот занялся криминалистикой, а правильней было бы помочь ему. Фельетонист погнался за легкими лаврами. Куда легче посмеяться над человеком, чем по-деловому вникнуть в существо жалобы. Вот и привело это к многолетней нервотрепке.
