дорогие, сразу за стол! По рюмочке с дороги. У нас своя, на облепихе, в самый раз с устатку!
Выпили. Захрустели солеными груздями. Тут и банька подоспела. Одно слово, рай… Стоит, правда, недешево. Но стоит того!
— Небось, простых смертных не принимают… — кряхтел на полке Гаврила. — ВИП-курорт, блин…
— Хоть в чем-то повезло, — разошелся Михей, не жалея можжевелового веника. — Еще минута, и твоя очередь.
— Вай! Ты по причинному-то не бей!
— Какое там! У тебя со всех сторон сплошная задница, как ни крутись!
— Скажешь тоже!
Потом была река, колючая с непривычки. Но на третьем нырке бесстыже ласковая. На обратном пути росная трава, достающая до самых, как в той рекламе, труднодоступных мест. И снова обжигающий ароматом хвои жар. И все та же гостеприимная Валюшинка…
— А теперь спать! И только на сеновале!
Так бы лет хотя бы сто…
Утром были шанежки. И лафетничек с облепиховой. И рыжики в сметане. И политая растопленным маслом, посыпанная укропчиком картошка…
— Прохорыч уж ждет, — первым поднялся из-за стола Гаврила. — Ай да хозяйка! Ай угодила!
Обхватил молодку своими лапищами и смачно расцеловал в обе щеки.
— Да ну Вас, Гаврила Тимофеич, — кокетливо отмахнулась довольная вниманием Маришка. — Какое уж тут угождение! Вот к обеду я щей зеленых наварю. Да крутеничков с печенкой и сальцем. Тогда и похвалите.
— Скажите, пожалуйста! Гаврила Тимофеич! — передразнил Михей, выходя на крыльцо. — Пару часов виделись, а какое взаимопонимание! А моя мамахен утверждает, что я — дамский угодник. Да мне до тебя… и тут опередил.
— В нашем деле без крепкого женского плеча никак. Стелю, понимаешь, соломку…
— Ну, что, господа-товарищи, — поднялся с завалинки Прохорыч. — На заседки соберемся али лодку готовить?
— Для начала лодку, — определился Гаврила. — Хочу товарищу наши красоты показать.
— Это правильно, — кивнул Прохорыч со знанием дела. — Места тут у нас знатные. Особливо ежели с самой Валюшинки смотреть. Из кустов-то особо не налюбуешься. Идем по течению аль супротив?
— А вот в сторону Валюшино и направимся, — со знанием дела ответил Гаврила. — До поворота и обратно. Что б порыбачить успеть. И Маришкины крутенички отведать.
— Гром-девка, едрен-пень! — одобрительно цокнул языком Прохорыч. — Что в кухне, что в постели.
Хитро прищурился:
— А что, мужики, девок вам заказывать?
— Ого! У вас и это схвачено!
— Приходится схватывать, — дедок приосанился, зашел на лихой вираж, — тут у нас такие гости бывают — мама не горюй. Разве что Президент не доехал. Но обещался…
— Девок, говоришь? — многозначительно покачал головой Гаврила. — Девки в наших местах хорошие. Но погодим малость, от своих дай отдохнуть. Я только от молодой жены, а Мишане городские крали прохода не дают. Завидный жених.
— Это хорошо, что завидный…
Помолчали. Катер огибал кедровник. С берега посадки ограничивали купины кустарника, серые метелки камыша. А дальше темную зелень прочеркивали крепкие, уходящие в небо, стволы. И пушистые лапы молоденьких кедров. Молодняк прикрывала из глубины леса плотная стена старых деревьев. Купола верхушек отражались в быстром течении нервными штрихами щедрой палитры зеленых оттенков. Было от чего помолчать и чем полюбоваться. Легенда получалась вполне правдоподобной.
Михей вытащил из рюкзака фотоаппарат. Пощелкал кедровник, цепляющиеся за вершины деревьев облака. Речное зеркало. Перевел объектив на Прохорыча.
— Фотки-то пришлете?
— Обижаешь. Альбом.
— Поглядим… Тут кто чего только не обещает. Все хороши, пока рядом. А повернулись задом — и забыли. Да я уж привык. Третий год на заимке. Всякого навидался.
Гости хозяина не торопили. Захочет, сам расскажет, а не захочет, значит, не подошло для вопросов время. Пять дней впереди, тут уж всякий разговорится. Тем более дедок молчаливостью не отличался. Да и Маришка норовила вставить словечко в мужской разговор. Хороший признак.
Катер миновал кедровник и полетел вдоль заболоченных лугов.
— Тут мы скотину пасем. И сеном запасаемся, — пояснял Прохорыч. — Ежели сухое лето, травы до следующей осени хватит. А ежели дождит, приходится по холмам косу бить. Не люблю я это дело. Прыгаешь чисто заяц, инструмент портишь, а толку ноль. Был бы хозяин, осушил болотень, на полколхоза сена хватило бы. Да где тот хозяин, и где колхозы… Пропили давно все, едрен-пень!
Прогулка продолжалась по намеченному сценарию.
Михей снимал. Гаврила одобрительно кивал в ответ на слова Прохорыча, изредка вставлял ничего, казалось бы, не значащую фразу. Ловко оживлял монолог своими ремарками.
За лугом начался старый ельник. Впереди лес сливался с горизонтом — верный признак близкого поворота. Гаврила посмотрел на товарища. Тот незаметно кивнул.
Катер мчался к берегу.
— Привал, что ли? — вступил в разговор Михей.
— А надо? Поворот скоро, вот срезаю уголок.
— Уж не тот ли, о котором лет пять назад газеты шумели?
— Чтой-то не припомню… — Прохорыч пристально вглядывался в речную гладь.
— Ну как же… Человека взорвали. Ребенок пострадал…
— Ах, это… — дедку явно не хотелось ворошить прошлое. — А пущай о том Гаврила Тимофеич поведает. Из меня рассказчик неважный.
— Нет уж, — развел руками Гаврила. — Сам только слышал. И каждый раз по-иному. Валюшинские ребята горазды на выдумки. Уж лучше из первых уст… Выкладывай уж, Прохорыч. А я, если что не так, добавлю.
— Да ить я тоже со слухов. Я ж говорю: года три на заимке. Брат тут служил. Но занемог. Теперича в поселке завалинку давит. Восемьдесят семь — пора и честь знать.
— Родной Ваш братец? — Михей прилежно играл роль недалекого горожанина.
— Наироднейший. Тяжеленько ему тогда пришлось. И дернул же нечистый яхту купить! Ить до суда дело дошло. А в нашем возрасте лишние переживания…
— Лишние переживания в любом возрасте для здоровья неполезны, — вмешался Гаврила. — Однако ж тебе очевидец рассказывал, а мне — непонятно кто.
— Да ить и рассказывать нечего. Собрался известный в округе народец. Погуляли, выпили. Захотелось уток попугать. Мой-то старшой вызвался энти самые феверки популять. Популял. Угодила одна игрушка в катерок, бес его принес! В этих местах случайного человека редко встренешь. Нет, на тебе! А там бензобак с протечкой, что ли. Ну и бабахнуло. А потом и полыхнуло. Мужика — вусмерть, пацаненка на берег выбросило. Тоже, бают, обгорел сильно. Бабу Бог миловал. Потому как на берегу осталась. Дальше суд был, начальники вроде не при делах, а брательник мой недееспс… недееспособным оказался. Годы жеш…
— Годы… Сам догадался или помог кто? — Гаврила хитро мигнул Прохорычу.
— Это с какого боку посмотреть, — мигнул тот в ответ. — А по мне лучше было не связываться. Хотя… много ли с правды поимеешь?
— Вам-то вряд ли досталось, — поддал жару Михей.
И наступил на нужную мозоль.
— Достанется тут! — зло крутанул руль старик. — Как же, рази что рабочее место. Итить их… Но я
