Ивар приносит из буфета тарелку с бутербродами: мы не ели с самого утра. Разделив их по-братски с Илгонисом Алпом, мы закусываем. Он ест очень аккуратно: губы сомкнуты, жует неслышно, не уронив ни крошки.
- Что бы ты сделал, если бы я отпустил тебя домой?
- До утра?
Ивар смотрит на меня с удивлением: мол, думаешь, у тебя шкура дубленая, все выдержит? Ни Спулле, ни Шеф такой шаг не одобрят. Риск может ускорить ход расследования, но может и замедлить его раза в три.
- Может, и дольше, а может, до утра. Сам еще не знаю. Если бы это зависело только от меня, я оставил бы тебя на свободе до суда. Только не питай на этот счет иллюзий - вторично суд условно не приговорит.
- Спасибо за откровенность. Лучше останусь здесь. Мне будет трудно ждать ареста, и от отчаяния я могу наделать глупостей. Боюсь, сам себе не доверяю...
Ивар прав - я чуть было не совершил ошибку. Но, освободив Илгониса, я выиграл бы хоть полдня - ведь не побежал бы он к сообщникам, побоялся бы, что на суде это всплывет и при определении наказания это обязательно учтут. Он прекрасно понимает, что игра проиграна.
Ивар вынимает из шкафа "Орбиту". В отличие от меня, музыка ему не мешает работать, он утверждает даже, что при музыке меньше устает.
Стрелка искателя скользит по шкале, на коротких волнах - писк и шум.
Ритмичная музыка, поет низкий женский голос - должно быть, негритянка.
- Позвони Винарту и пригласи его на какую-нибудь вечеринку. Я обеспечу музыкальный фон, - говорит Ивар. - Адрес придумай такой, чтобы он не нашел.
- Не буду я звонить.
- Почему?
- Это нечестно.
- А красть машины - честно?
- Все равно звонить не буду.
Браво, мальчик! Ты еще не опустился на дно, из тебя, может, еще получится мужчина. Хотя ты мне и доставляешь немало хлопот. Большинство в подобных случаях готовы не только звонить, но и глотку перегрызть.
- Пора кончать. По кроватям! - командую я.
Хотел сказать "по домам!", но из-за мальчишки постеснялся. У него еще долго не будет дома.
В три часа ночи меня будит телефонный звонок. Саша.
Он почти в отчаянии.
- Может быть, удастся перехватить под Ригой, - успокаиваю я его. Назови номер машины, я свяжусь с постами автоинспекции.
Записываю.
Звоню в автоинспекцию, мне обещают помочь.
Звоню Ивару. Трубку не поднимают. Вспоминаю, что позавчера он дал мне еще один номер телефона, сказав: "Если нигде меня не найдешь, звони, может оказаться, что я там".
А, голос мне знаком, нам случалось говорить по телефону, только такой заспанной я вас еще не слышал. И мимоходом мы, кажется, однажды виделись. Когда вы звоните, всегда вежливо спрашиваете: "Пожалуйста, нельзя ли позвать Ивара?"
Я обращаюсь к женщине именно с этими словами.
Небольшая заминка.
- Сейчас!
Все в порядке. Ивар сразу побежит, и он, конечно, будет первым, я ведь выезжаю из Юрмалы.
Надеваю форму, чтобы никому не пришло в голову проехать мимо, когда я подниму полосатый жезл автоинспектора. Этот жезл отличная штука. Кто-то сказал однажды: "Это все равно что поднять руку с червонцем. Даже больше!" Не стану спорить - червонца мне жаль.
Глава XVII
Ему всегда хотелось быть на месте того, другого.
Нет, это была не зависть, - зависть появилась гораздо позже, просто он не хотел быть самим собой: себя он иногда презирал и ненавидел. Не потому что тот, другой, жил в светлой, просторной квартире и его шикарно одевали, а у Винарта брюки на заду всегда блестели и штанины были слишком короткими. И не потому, что Наурису всегда дарили новые вещи, а старые Спулга Раймондовна без лишних церемоний отдавала его матери, если в ближайшее время у Винарта не было ни дня рождения, ни именин или вообще какого-нибудь праздника, когда принято делать подарки. А в праздники или на день рождения Спулга преподносила непосредственно Винарту то коньки Науриса (прямо с ботинками), то почти не ношеный джемпер или набор столярных инструментов, который он только открыл и посмотрел, - все это было аккуратно завернуто и приложена поздравительная открытка. Это были вполне хорошие вещи, в комиссионном магазине их можно было бы легко продать, и пока Винарт еще не ходил в школу, ему они очень нравились, потому что, одеваясь в вещи Науриса, он походил на него. Матери вещи нравились и позже, когда он, плача от стыда, отказывался надевать Наурисовы джемпера и куртки, лишь бы не слышать реплик, брошенных вслед или сказанных в глаза: "Опять ограбил платяной шкаф Наркевича!" Когда он рассказал об этом матери, она лишь проворчала сердито: "Откуда им знать, может, я заплатила за эти вещи!" Спулга отдавала помногу, целыми свертками - Наурис был здоровым и рос быстро, а Винарт часто пропускал занятия из-за болезней и был освобожден от уроков физкультуры.
Он восхищался силой Науриса - левой рукой тот мог поднять двухпудовую гирю двадцать восемь раз подряд. Гиря стояла в саду за домом, Наурис был еще подростком, когда, сбросив рубашку, продемонстрировал: "Считай!" Мускулы перекатывались под кожей. Лицо сначала покраснело, затем стало бледным. Глаза застыли, словно стеклянные, и дух его как-будто воспарил далеко, если вообще дух был в этом теле, которое двигалось механически, как машина.
- Двадцать восемь!
Гиря с глухим стуком упала в траву.
- А ты?
- Я даже поднять не смогу.
- Попробуй!
- Не хочется.
- Попробуй, тебе говорят!
Винарт схватил двухпудовую гирю, но смог подтянуть только до груди.
- Бросай на землю, хиляк, еще грыжу заработаешь!
Наурис уже надел рубашку, вынул из кармана брюк две шоколадные конфеты - это всегда были самые лучшие: "Кара-Кум", "Южная ночь" или "Трюфели" - и самую помятую бросил Винарту, прицокивая: "Тцц! Тцц!" Винарту казалось, что он бросает с таким расчетом, чтобы конфету можно было поймать в воздухе лишь теоретически, практически же ее всегда приходилось поднимать с земли. Винарт уже несколько раз давал себе слово, что больше ни за что не станет поднимать конфеты, но во рту предательски набегала слюна и он убедил себя, что, поступив так, незаслуженно обидит Науриса. В школе они сидели за одной партой до восьмого класса, окончив который, Винарт пошел работать.
Если бы ему удалось победить хоть в одном виде спорта!
После уроков, когда собирались играть в футбол, из-за Науриса капитаны чуть до драки не доходили, а Винарта брали лишь в том случае, если, кроме него, не было никого другого - даже из младших классов. Как он тогда старался! К сожалению, чрезмерное старание обычно бывает непродуктивным - он запутывался в собственных ногах, и мячом сразу завладевал противник, или мяч с подачи летел совсем не туда, куда нужно. У него была весьма скромная мечта: играя вместе с Наурисом в нападении, забить несколько голов - хоть хитростью, хоть недозволенными приемами. Но они почти всегда оказывались противниками, и Наурис одним своим присутствием парализовывал его, а товарищи по команде позже говорили: "Блошиный король заодно с Наурисом!" Наурис же самодовольно смеялся и бросал ему конфеты: "Тцц! Тцц! Тцц!" Мало или много их было у него, но Винарту они доставались всегда. Блошиный король! Откуда только взялась эта блоха тогда! На уроке химии. Сидит себе на щеке. Он поймал и раздавил ее ногтем, а Наурис с отвращением отвернулся: "Блошиный король!" Винарт решил, что теперь все подумают: дом их полон блох, потому что мать работает дворничихой, а в другом домоуправлении еще моет лестницы и живут они в полуподвальной квартире-дворницкой. Квартира вообще-то была ничего, только темновата.
Мать рассказывала, что раньше было принято дворникам давать чаевые и дед в календаре отмечал все юбилейные даты жильцов, а в первый день Нового года у него обычно набирался полный карман серебряных латов, потому что он звонил в двери всех квартир подряд и говорил свое пожелание: "Счастливого Нового года, уважаемый господин!"
- Копченый окорок тогда стоил двадцать сантимов кило, а деревенское масло на рынке - один лат шестьдесят сантимов. Из довоенных жильцов осталась только Спулга, она одна еще поддерживает старый порядок и никогда меня не забывает.
Мать плакала, когда пришлось обменять дворницкую квартиру.
В старших классах Наурис начал лениться, и Винарт решил обогнать его в учебе. Он зубрил иностранный язык и готовил домашние задания прилежно, как никогда. Мать недоумевала - мальчишку не оторвать от учебников. Наурис по утрам и на переменах просил у него списать домашнее задание, но в конце четверти оказывалось, что у Науриса отметки все же лучше - ему достаточно было лишь чуть-чуть подтянуться, и пятерки сыпались сами собой: один раз прочел стихотворение - и уже помнил его наизусть, один раз перечитал новые иностранные слова - и уже знал их.
Улица была пуста, и шаги гулко отдавались в тишине. Тьма наступала со всех сторон, окна лишь кое-где светились. Во многих окнах мерцал голубоватый отсвет. Винарт пытался вспомнить, что же сегодня такое интересное показывают по телевидению - почти все смотрят.
