Необычная погода сделала сосуществование природы и человека абсолютно гармоничным. Не нужна одежда, для питья — вода в ключе, устав, можно просто заснуть на мхах, не опасаясь озябнуть, можно есть землянику. Слияние было полным. Но он не чувствовал голода, а жажду знал только одного рода.
Он понял беспечность других народов, подаренную им отчасти их великолепным климатом.
Наконец, все-таки устав, он присел на укрытую мхом кочку и задумался.
«Я наказан. Участь моя всегда одна: любить, не имея возможности соединиться. Всегда догонять и никогда не нагнать. Кто наказал меня этой печалью?» — Кленский припомнил нечеловеческую затрещину.
Кругом была тишина.
Напряжение и безмолвие до звона в ушах. Абсолютное отсутствие ветра, даже малейшего дуновения, застывшие листья…
Неожиданно по непонятной причине Кленский вздрогнул, испуганно оглянулся…
Он и сам не смог бы объяснить, отчего он это сделал. Просто легкое беспокойство, перемешанное с тревогой. Кленский снова испуганно огляделся по сторонам. Никакой опасности рядом не наблюдалось: никого и ничего. Тревога, однако, все нарастала, постепенно превращаясь в страх.
И терпеть это далее было уже невозможно. Он вдруг вскочил на ноги и зашагал, убыстряя и убыстряя шаг, словно торопился найти прибежище, где можно было бы спрятаться от этого страха.
На мгновение ему показалось, что корявый ствол огромного дерева, возникшего у него на пути, похож на человеческий торс с раскинутыми руками.
Выпуклости коры как вздувшиеся вены… Могучий рельефный торс, клочья мха, как шерсть, покрывают густо ноги.
Пан! В древнегреческой мифологии бог лесов, наводящий ужас на людей своим безобразным видом.
Панический страх!
Невероятная тишина и неподвижность воздуха царили кругом.
Застывший лучезарный свет.
Опять то же дерево, похожее на огромного человека, раскинув ветви-руки, преградило Кленскому дорогу. Снова и снова оно возникало у него на пути.
На сей раз сомнений не было. Это был он…
Пан… Великий Пан!
Кленский чувствовал, что сходит с ума от страха.
Спасаясь от этого страха и безумия, он выбежал на опушку леса. Возможно, в поле, на просторе, где нет этих обступающих его страшных деревьев, страх станет меньше, перестанет так давить на него?
Он вглядывался в марево, повисшее над полем, пытаясь уловить в дрожащем воздухе очертания пугающего его силуэта.
Пан явился ему и тут…
И тогда невероятный ужас овладел Кленским.
Он повернулся и побежал. Побежал, не разбирая дороги. Снова в лес.
Что-то, что вселилось в него, не давало ему возможности управлять собой, не давало остановиться.
Между тем какие-то черные точки вдруг появились в небе.
Неожиданный порыв ветра разбил неподвижность воздуха.
Точки, похожие на кружащихся далеко и высоко птиц, становились все гуще. Они приближались, и уже было видно, что это не птицы, а какие-то предметы. Обломки! В воздухе неслись, кружась, вещи и какой-то мусор.
Кленский бежал по руслу Мутенки.
Что-то упало перед ним. Он наклонился на бегу… Это была детская игрушка. Кукла.
И в это время раздался страшный треск.
Дерево, стоявшее позади, накренилось, концом ветки его хлестнуло по руке.
Это был ураган.
Деревья падали сзади и впереди, как подкошенные.
Споткнувшись, Кленский упал и, выбившись из сил, некоторое время лежал неподвижно, уткнувшись лицом в траву…
Ужасный ветер между тем вдруг стих.
Наконец Кленский поднял голову.
Место показалось ему знакомым. Скорее всего, он просто кружил по лесу неподалеку от палаток.
Это была Купель Венеры.
Кругом царила прекрасная, светлая, тихая ночь…
Ночь и утопленница…
Кленский сразу узнал девушку, неподвижно, безжизненно лежащую в прозрачной воде Венериной Купели…
Потоки речной воды, освещенные лунным светом, полоскали ее длинные волосы. Шелковистые маки злобно-красного цвета укрывали ее нагое тело.
Дашенька лежала в Купели Венеры, неотразимая, прекрасная…
«Наконец-то эта невзрачная скромница добилась своего… — подумал Кленский, вспомнив легенду о Венериной Купели. — Искупалась в полнолуние! Однако… цена слишком высока. Как всегда, когда кто-то нашептывает людям дьявольские соблазны и требует за их исполнение непомерную цену».
В прекрасном мертвенно-бледном лице девушки не было ни кровинки.
После Нейланда это был уже второй труп…
Однако почему она мертва?
Кленский наклонился, осматривая Венерину Купель, и отпрянул. Молоденькая ива, росшая на самом краю Купели и обнажившая корни, подмытые водой, вдруг испугала его.
Кусок глины отвалился, упал в воду, подмытый течением. И корни были очень хорошо видны при свете луны.
Красные эти корни словно пропитались кровью…
Вот отчего девушка мертва! Дашенька не утонула… Ее погубило хищное, плотоядное растение, купающее корни в лунной воде. Будто щупальца, они тянулись к прекрасной девушке, впивались в ее кожу, набухали от крови…
Ива забрала и Дашенькину жизнь, и кровь.
Теперь же, словно почуяв новую жертву, корни дерева тянулись к стоящему по колено в воде Кленскому.
Впервые ему пришло в голову, что могло с ним случиться, догони он Виту, прекрасную женщину-дриаду… Возможно, Пан спас его своей затрещиной! Выручил… Как мужчина мужчину!
Корни ивы плотоядно шевелились в воде… И, испуганно отпрянув, Кленский побежал дальше.
Теперь уже несчастный не искал опасных объятий. Он убегал от них.
Ураган стих.
Он пронесся где-то рядом, не затронув палаточный лагерь археологов.
Запасы итальянского вина в Корыстове, где все обычно пили самогонку, благодаря усиленному служению археологов культу Бахуса наконец иссякли.
А в лагере археологов снова властвовал Арсений Павлович Корридов.
Если бы Кленский не испугался возникшего как мираж на тропе силуэта, возможно, все повернулось бы по-другому для него.
Ибо то был не мираж и не ревнивый разгневанный Пан. А реальный мускулистый бородатый и мрачный Корридов. Корридов, «вернувшийся из разведки». Реальный, из плоти и крови.
В воздухе после урагана словно разлилось какое-то успокоение…
Китаева с облегчением вздохнула, радуясь восстановившемуся порядку.
Решили даже пообедать.
За обедом хватились Кленского.
— Бедный… Наверное, он все бегает! — И Китаева рассказала, где она последний раз «своими глазами» видела журналиста.
Организовали поиски в ивовых зарослях по берегам Мутенки.
И вскоре нашли. Что-то бессвязно мычащего, дрожащего…
Кленский не давался, все пытался бежать дальше. Но его связали и транспортировали по приказу Корридова в лагерь. Несчастный никого не узнавал…
А к вечеру вернулся и Дамиан Филонов. Уставший от городской жары и духоты.
Из палатки Кленского между тем доносились стоны и мычание.
— Мы Владислава Сергеевича связали. На всякий случай, — объяснил Филонову Корридов. — Поймали и связали. Пусть полежит связанный, пока в себя не придет.
— Это как ломка у него сейчас! — со знанием дела объяснил Филонову и Миха. — Алкоголь выходит… Организм очищается.
— Бедный, у него были настоящие бредовые фантазии… — стала охотно объяснять Дамиану и Китаева. — На почве воспрянувшего застарелого алкоголизма, очевидно!
— Фантазии?
— На античные темы, такие изысканные… Такое вообразил!
— Будто мы быка можем растерзать… — пожаловались Прекрасные Школьницы. — Жертвенного!
— А мы — сатиры, и уши будто бы у нас лохматые! — возмутились студенты.
— А я, сказал, вообще фавн! — воскликнул пламенно Миха.
— Все — ложь? — усмехнулся Дамиан.
— Ну конечно!
— Просто пить надо меньше! — хором подвел итоги прошедшей в отсутствие начальства недели народ.
— А вы не?..
— Ну, может, немного и позабавились, — уклончиво ответил народ.
Китаева промолчала.
Когда Филонов заглянул в палатку Кленского, тот уже успокоился: лежал спеленатый и тихий. Видно, организм его слегка «очистился».
При появлении сыщика журналист широко открыл глаза:
— Дамиан?! Вы?
— Разумеется, я.
— Но… — изумленно уставился на него журналист. — Я думал, вас Корридов убил! Убил, а сам сбежал.
— Надеюсь, так подумали не только вы… К счастью, Кленский, пока еще до убийства дело не дошло.
— Куда же вы делись? Почему так необъяснимо исчезли?
— Вы хотите сказать: не прощаясь?
— Да…
— Думаю, что уже скоро все вам объясню. Пока могу только сказать, что мне срочно нужно было уехать.
— Значит, Корридов вас не убивал? — обрадовался Кленский.
