официальный допрос, господин де Перрен, — негромко произнёс он, изучая измученное лицо арестованного. — Я только начал проверку тех сведений, которые вы мне дали. Но мне хотелось бы уточнить у вас некоторые детали.
— Что ещё вам нужно? — хрипло спросил тот. — И почему меня посадили сюда, где сидят убийцы и государственные преступники?
— Откуда вы знаете, кто здесь сидит? Как мне сказали, вы ни с кем не говорили. Ваши соседи по камере выглядят вполне прилично. Один — книжник, второй — рыцарь. Насчёт третьего не могу ничего сказать, но он, по отзывам, ведёт себя прилично. До вас там сидел человек, который и вовсе не был замечен ни в чём плохом. Сейчас он переведён в более удобную камеру наверху и, возможно, очень скоро его дело будет пересмотрено и он выйдет на свободу. До него сидел ещё один, который, как мне известно, был осуждён по пустому навету. Его дело тоже могло бы быть пересмотрено, но теперь это уже вряд ли имеет значение, ведь он умер.
Де Перрен поднял голову и внимательно взглянул на него.
— О чём вы говорите, господин барон?
— Я говорю о том, что предыдущее правление было отмечено многочисленными судебными ошибками и осуждением невиновных. По приказу короля Жоана некоторые дела были снова направлены в суд для проверки, огульные обвинения по ним сняты, незаконно осуждённые, кто жив, выпущены на свободу. Увы, живых не так много. Я это к тому, что сейчас королевский суд более строго придерживается процессуальных норм и принципа справедливости. Если вы ни в чём не виновны, то скоро вернётесь домой к своей жене. Вы должны понимать, что государство обязано заботиться о своей безопасности, потому что именно от этого зависит безопасность народа. Я знаю, что вы не служили под командованием барона Дюбарри и не участвовали в войне. У вас нет именной грамоты и никого, кто бы мог подтвердить вашу личность. При этом вы были вхожи в дом аптекаря Дельмаса, который изготавливал лекарства для придворных. Одна фрейлина оказалась отравлена именно его пилюлями, или теми, на которые они были подменены. Нам не удалось найти у Дельмаса мотива для этого преступления, напротив, оно полностью рушит всё, что он создал своим трудом. У него не найден яд, которым отравили жертву. Скорее всего, пилюли были подменены у него в лаборатории, а туда имеет доступ лишь очень ограниченный круг людей и в том числе вы, человек, который не может доказать, что является тем, кем себя называет. Мы даже не знаем, кто был целью преступления, может быть, фрейлина погибла случайно, а злоумышленник метил в кого-то другого, ведь подобные пилюли прописаны нескольким королевским сановникам. Вы понимаете, о чём я?
— То есть вы считаете, что это я отравил ту фрейлину? — на лице де Перрена появилась кривая ухмылка, которая выглядела немного жутковато. — Зачем мне это?
— Фрейлину травить, действительно, незачем, но если целью отравления был коннетабль или смотритель рудников, то тут мотив явно просматривается. Политический. Ведь вы можете быть де Перреном, а можете и кем-то другим, например, шпионом, направленным сюда нашими врагами.
— Разве у нас теперь есть враги? Мы же заключили мир.
— Не все хотят мира, и здесь, и в луаре есть те, кто желает любой ценой сорвать мирные переговоры. Откуда я знаю, что вы не подосланы ими? Кстати, не так давно умер отец той фрейлины. Он тоже был отравлен. Понятия не имею, зачем было травить его, но яд тот же, довольно редкий, и в Сен-Марко ранее не применявшийся, что доказывает, что отравитель не местный. В доме старика нашли бутылки из-под таинственного эликсира, в который и была подмешана эта отрава. Вот такие, — Марк достал склянку и поставил её на стол. — И представьте, какое совпадение! Три десятка именно таких склянок вы купили у стеклодува. Можете сказать, зачем?
— Для моего тестя.
— Нет, к нему они не попали. Он ведёт строгий учёт и заметил бы, если б у него появилось тридцать лишних флаконов. Подозрительно, правда? Теперь дальше. Вы умеете изготавливать пилюли, последнее время у вашего тестя участились случаи несварения, и каждый раз вы получали его лабораторию в полное своё распоряжение. То есть у вас была возможность подделать пилюли, начинив их ядом, потом пойти с дружеским визитом к Дельмасу, дождаться, пока он отвернётся и подменить коробочку.
— Мне это ни к чему.
— Вы уже наговорили столько лжи, что я не могу верить вашим словам. Вы не были на войне и, скорее всего, не попадали в плен. Но у вас на руках следы от кандалов, на спине — от кнута. Я был в алкорских застенках. Меня несколько дней держали в цепях и допрашивали на дыбе с помощью кнута, потому я знаю, как выглядят шрамы такого рода у тех, кто сидит в заточении и подвергается пыткам. Даже с поправкой на срок заточения, ваши шрамы куда глубже, чем должны быть, потому что вы не сидели. Вам приходилось двигаться в цепях. И били вас регулярно в течение длительного времени. Где же вы могли получить эти ужасные отметины? Только на каторге, в рудниках, где заключённых заставляют работать и постоянно бьют кнутом. Посмотрите на ваши руки, на них до сих пор видна въевшаяся в кожу каменная пыль. Шрамы не белые или багровые, а чёрные. Значит, вы каторжник. О том же говорит и тот шрам от ожога на плече. Вы утверждаете, что вас пытали. Я знаком с ремеслом палачей. Если они используют калёное железо, то оставляют несколько сравнительно небольших шрамов. Один большой — это вовсе не след от пытки, это признак того, что с помощью большого ожога скрыли другой, оставшийся от клейма. Так что выходит, вы побывали на каторге, однако скрываете это и свою личность. Почему же? Не потому ли, что вы сбежали оттуда. И что же делал беглый каторжник в доме придворного аптекаря Дельмаса, как не осуществлял новый преступный замысел?
— Это всё ваши догадки, господин барон, — дрожащим от негодования голосом произнёс де Перрен. — А доказательств у вас нет.
— Доказательств уже достаточно для осуждения, хотя они и косвенные. Но дело в том, что я не могу передать дело в суд, пока не буду знать всё точно. Например, кто вы на самом деле? Может, ваше имя господин Вертрад?
— Что? — вздрогнул де Перрен и с
