Без сомнения, наиболее важным свидетелем защиты была служанка, она же и кухарка. Но в равной степени она могла предстать перед судом и как свидетель обвинения. Ее показания были беспристрастны. Если она не любила Ропера, то никак не показала этого, так же как не проявила ни малейших симпатий. Если она не одобряла Лиззи Ропер и ее мать, то и этого не показала. Она говорила прямо и искренне и очевидно намеревалась излагать только правду.
Во время процесса Флоренс Фишер было двадцать три года. Она работала прислугой у Мэри Гайд с тринадцати лет и жила в доме задолго до появления Ропера. Это была высокая молодая женщина, хорошо сложенная, с синими глазами и рыжими вьющимися волосами. Эти подробности известны нам из описания обитателей дома Гайд-Роперов, данного газете «Стар» соседкой по Наварино-роуд Корой Грин. По ее словам, Флоренс была здоровой и сильной, старательной и усердной работницей. Миссис Грин также сказала — возможно, стараясь угодить газете, в которой любили печатать романтические сказки, хоть эта история несомненно правда, — что Флоренс Фишер была обручена.
Мистер де Филиппис спросил ее, как долго она работала на вилле «Девон» и каковы были ее обязанности. Затем он попросил рассказать судье и присяжным, что произошло в понедельник утром, 10 июля.
— Мой хозяин, мистер Ропер, предупредил меня, что даст мне расчет в конце месяца. Он сказал, что вся семья, за исключением миссис Гайд, переедет на север. Мистер Ропер добавил, что миссис Гайд сможет обслужить себя сама и служанка ей не потребуется.
— И что вы тогда сделали?
— Я не хотела, чтобы меня увольняли. Я пошла к миссис Гайд и попросила ее позволить мне остаться. Миссис Гайд сказала…
— Вы не обязаны говорить нам, что ответила миссис Гайд. Говорите только, что делали вы. Что вы сделали после беседы с миссис Гайд?
— Я осталась на вилле «Девон». Я даже не искала новую работу, потому что надеялась выйти замуж в следующем году.
— Правда ли, что ваше замужество не состоялось, помолвку расторгли и сейчас вы служите у мистера и миссис Самнер в Стэмфорд-Хилл к северу от Лондона?
— Да, сэр.
— Вы должны говорить «да, Ваша Честь», мисс Фишер. Значит, вы остались на вилле «Девон» и находились там 27 июля?
— Да, Ваша Честь.
— Пожалуйста, расскажите суду, что произошло в четверг, 27 июля.
— Мистер Ропер пришел ко мне и дал полкроны. Он сказал, что мы больше не увидимся, так как он уезжает в Кембридж на новое место. Сказал, что Эдварда берет с собой и они поедут на поезде. Миссис Ропер и малышка Эдит приедут к нему вскоре. Он не сказал когда. Он просто сказал — вскоре.
— Вы видели, как он покинул дом?
— Нет, не видела. Я была на кухне с миссис Гайд. Миссис Гайд сказала, что миссис Ропер плохо себя чувствует и она заберет девочку к себе, как обычно делала в таких случаях, чтобы миссис Ропер…
Мистер де Филиппис долго не прерывал мисс Фишер. Присяжным, возможно, были непонятны его действия, но мистер Тейт-Мемлинг, конечно, все понял и вскочил на ноги, как только адвокат произнес:
— Вы не должны рассказывать нам, что говорила вам миссис Гайд, если при этом не присутствовал обвиняемый. Он присутствовал?
— Нет.
— Что вы сделали потом?
— Я порезала хлеб и намазала его маслом. Еще открыла банку консервированного лосося и поставила ее с другой едой на поднос. И еще молоко для малышки, чайник с чаем и сахарницу.
— А в спальню миссис Ропер вы отнесли поднос?
— Нет, миссис Гайд отнесла его сама.
— Во сколько это было?
— Чуть позже пяти.
— Вы резали хлеб для бутербродов хлебным ножом?
— Да, Ваша Честь.
Предъявили хлебный нож, которым перерезали горло миссис Ропер. Мисс Фишер посмотрела на него и заметно побледнела. Мистер де Филиппис наполнил водой из графина второй стакан и спросил свидетельницу, не хочет ли она выпить воды и присесть.
— Нет, благодарю. Со мной все в порядке.
— Тогда, мисс Фишер, не скажете ли вы Его Чести — нож, который вам только что показали, и вы при этом, с вашего позволения, проявили значительную силу духа, является тем ножом, которым вы резали хлеб для миссис Гайд чуть позже пяти часов того вечера?
— Да, это он.
— Что вы сделали с ножом после того, как воспользовались им?
— Я вымыла его под краном, Ваша Честь, затем вытерла и убрала в ящик.
— В ящик, где он всегда хранился?
— Да, вместе с хлебной доской.
— Что случилось потом?
— Позвонили в дверь. Я открыла и увидела мистера Ропера. Он сказал, что забыл серебряную монетницу.
— Вы знали, о чем шла речь?
— Да, Ваша Честь. Мистер Ропер очень любил эту монетницу, она принадлежала его отцу. Он не хотел уезжать без нее.
— Он заходил на кухню?
— Нет, не думаю. У него не было для этого времени. Я пошла в столовую, чтобы собрать салфетки в стирку, и слышала, как он поднимался наверх. Потом отнесла салфетки на кухню.
— Когда мистер Ропер покинул дом?
— Минут через пятнадцать или двадцать. Я его не видела, но слышала, как хлопнула входная дверь.
Затем Флоренс Фишер описала, как прошел вечер и следующее утро. Она не видела и не слышали ни Лиззи Ропер, ни Мэри Гайд. Вечером было очень душно, она вынесла стул в сад за домом и сидела там, на свежем воздухе. Утром, часов в восемь, спустилась малышка Эдит. Она пришла одна, но это не удивило Флоренс, так как было обычным делом. Флоренс покормила девочку завтраком на кухне. Эдит умела произносить лишь несколько слов и не могла сказать, где ее мама и бабушка.
Судья:
— Вы не должны говорить, что ребенок сказал вам.
Флоренс Фишер:
— Так она ничего и не сказала.
Мистер де Филиппис:
— Спасибо, Ваша Честь. Мисс Фишер, вас не удивило отсутствие миссис Ропер и миссис Гайд?
Мисс Фишер:
— Нет, Ваша Честь, я не удивилась. Они часто спали допоздна, иногда и до обеда.
— Вы их видели в тот день?
— Я никого из них не видела. Я отослала Эдит наверх к маме, потому что мне надо было идти за покупками. Я не видела никого из них после.
Мистер Тейт-Мемлинг начал перекрестный допрос. Вероятно, это делалось только затем, чтобы присяжные и публика поняли решение судьи Эдмондсона, что это дело для суда присяжных, что бы ни утверждала защита.
— Мисс Фишер, вы сказали Его Чести и господам присяжным, что приготовили еду и поставили ее на поднос вместе с чайником, кувшином молока, сахарницей и чайными чашками. Все, что просила миссис Гайд.
— Да, я так и сделала.
— Кто отнес поднос наверх?
— Миссис Гайд.
— Разве вы не знали, что у миссис Гайд больное сердце?
— Да, я знала, Ваша Честь.
— Естественно, вы также знали, вы это видели, что миссис Гайд — пожилая леди? Сколько вам лет, мисс Фишер?
— Двадцать три, Ваша Честь.
— Да, вам двадцать три, а миссис Гайд было шестьдесят семь — не так ли? Мисс Фишер, когда вы около пяти тридцати 27 июля впустили в дом обвиняемого, был ли у вас какой-нибудь разговор о забытой монетнице?
— Я сказала, что могу помочь поискать ее.
— И что он ответил?
— Что в этом нет необходимости. Он сказал, что я должна заниматься своим делом, и я сказала — да, мне надо забрать из столовой салфетки и скатерть в стирку. Так вот лучше и займитесь этим, сказал он и открыл мне дверь в столовую.
Тейт-Мемлинг затянул паузу, определенно для того, чтобы присяжные отметили важность услышанного. После полуминутного молчания он откашлялся и продолжил:
— Мисс Фишер, вы пьете сладкий чай?
— Прошу прощения, сэр?
— Я повторю вопрос. И уверяю вас, это имеет огромное значение. Вы кладете или не кладете в чай сахар?
— Нет, не кладу.
— А другие члены хозяйской семьи кладут сахар в чай?
— Сладкий чай пила только миссис Ропер. Мистер Ропер никогда не клал сахар, этого не делала и миссис Гайд. Эдвард вообще не пил чай.
— Но покойная миссис Ропер всегда пила сладкий чай?
— Да, Ваша Честь. Я видела, как она клала три чайные ложки с горкой.
— Очень хорошо, мисс Фишер. Значит, себе вы не кладете сахар в чай. Ваш энкратизм включал также воздержание и от хлеба с маслом?
Мистер Тейт-Мемлинг, будучи человеком умным, в надежде вызвать улыбку на губах наиболее образованных присяжных за счет безграмотной служанки, ничего не добился. Девушка действительно не поняла, о чем речь, и тупо уставилась на него. Судья, словно очнувшись от летаргии, вмешался:
— Изъясняйтесь на английском языке, мистер Тейт-Мемлинг. Лично я понятия не имею, что означает слово «энкратизм», а толкового словаря с собой нет.
Мистер де Филиппис издал неприятный резкий звук, по-видимому смех, который он замаскировал под громкое чихание, что послужило поводом взять еще один носовой платок. Но этим дело не ограничилось. Стащив с подноса надувную подушку, адвокат принялся надувать ее в полной тишине.
