Да что лицо? Как можно это надевать на себя? Даже при таких внешних данных? Молодой человек?! Что это за похабный желтый свитер? Что за невразумительные кроссовки? С рынка, да?! Да и вообще!..
Лена! Это не я, а ты сошла с ума… Встречаешься с каким-то скользким типом в желтом свитере и…..и кроссовках!
— Сегодня не получится, Лен. — Он смотрит на нее абсолютно равнодушно.
Ну да. Будто разговаривает со столбом. На губах усмешка.
Неужели она ему безразлична? Похоже, что так. Он тяжело вздыхает, будто бы уже устал от ее общества.
Тут какая-то деловая встреча, судя по всему.
Интересно, что это за переговоры такие, о которых я ничего не знаю. И похоже, не должен знать, потому что паспорт у меня один, и второй совсем не нужен.
— Леня, на другое имя, — отвечает она.
Леня и Лена — прекрасно. Лена заказывает Лене второй паспорт Бори…
— А если они начнут проверять? — удивился желтый свитер.
— Ты хочешь сказать, что он им сможет что-то ответить? — она усмехнулась.
Ого! И почему я не смогу ответить? Зачем мне делают паспорт на чужое имя? Кто вообще такой этот Леня, этот Ленька-свитер?!
— Сомневаюсь. — Он смеется.
Кажется, мне страшно.
— Сколько стоит? — спрашивает Лена.
— Пять за паспорт, семь — за скорость.
Двенадцать тысяч долларов за новый паспорт! Буду иметь в виду на всякий случай. Да и телефон этого Леньки надо будет найти у нее в списке контактов и запомнить.
— Это будет настоящий паспорт? — она пристально наблюдает за его реакцией.
— Лен, ну о чем ты говоришь… — Ленька-свитер даже обиделся.
Рука уже в сумочке, она достает из кошелька двенадцать тысяч рублей.
Что-то я не понял. Лена, ты совсем, что ли, с катушек съехала? Кто тебе в этом городе за двенадцать тысяч рублей в течение дня сделает настоящий паспорт?
Чувствую, как в груди просто заколошматило сердце — в какую же я историю вляпался? Тут что-то очень нехорошее. Надо проследить за ней до конца. Почему я не подслушивал все эти ее подозрительные разговоры раньше. Тогда еще — месяц назад, еще даже раньше, на Маврикии, когда появились первые подозрения. С кем вообще я связал свою жизнь?! Что я знаю о ее прошлом? И почему я задаю себе эти вопросы только сейчас?!
Ну, Лена, ну ты даешь! Бывают же на свете гадины!
— Посчитайте, девушка. — Знакомая и милая сердцу интонация барыни, подзывающей служанку.
Ну-ну… Жду вас на улице, донна Хелена.
Бочком по стенке — в предбанник, аккуратненько толкаем эту стеклянную дверцу, и побежали-побежали… Туда — к цветочной палатке. За ней меня не будет видно. Дождусь, пока она не выйдет.
Задерживается.
— Хороший букет выбираешь, мужик. Уважаю. Да — правильно. Можно, кстати, и гипсофилу добавить.
— Чего тебе? — он приветливо улыбнулся.
— Нет-нет, извините, мне просто показалось, что вы в букет хотите бергас добавить. Все верно — гипсофила будет смотреться органичнее. Не понимаю, зачем люди к розам этот веник суют. Я про бергас.
Неловкая ситуация. Отвлек незнакомого человека. Привязался со своими дурацкими советами. Видимо, неспроста прохожие на меня оглядываются. Смотрят, будто хотят чем-то помочь. Иногда улыбаются. Жаль, что рядом зеркала нет.
— А ты, дядя, — да-да с розами который, мог бы и повежливей быть. С каких это пор мы с тобой на «ты»?
— А-а… Согласен. — Он улыбается и отворачивается к продавщице.
Надо же — никакой агрессии. Приятный тип. Вдобавок одет со вкусом. Отличный темно-фиолетовый шарф, хорошие ботинки. Костюм тоже ничего — английская шерсть. Галстук — просто улет! Не все так безнадежно в этом городе. Спасибо, мужчина, что подняли мне настроение. Только «тыкать» не стоило. Но спишем это на волнение перед свиданием.
Вот она! Идет дальше по переулку. Одна. Ленька-свитер остался в кафушнике.
Смотрит на часы. Наверное, прикидывает, сколько у нее времени осталось. Ну да, сейчас меня должны были достричь, потом на массаж — разогревать мышцы, после этого бег по дорожке полчасика. Затем душ, чай и прочее, как раз на все уйдет около двух часов. За это время можно о многом договориться.
Давай, дорогая моя, строй козни, раз пять лет нашей совместной жизни для тебя ничего не значат. Второй паспорт тебе сегодня подвезут, а что дальше будет — посмотрим. Чувствую, кому-то сегодня придется ответить за свою подлость по полной.
Вот, заходит в ресторан.
Проголодалась, наверное. Хорошо, что в этот раз — не в чебуречную.
Спускаюсь следом, вниз, затем направо, мимо опустевшего с приходом ранней весны гардероба. В зале приглушенный свет. Она проходит в одну из кабинок. За перегородкой меня не будет видно — прошмыгну в соседнюю. Официанты, видимо, спят. В ресторане вообще никого. Ну что ж — мне же и лучше.
Аккуратно, бесшумно скольжу через весь зал, огибаю столики так, чтобы она ничего не заподозрила. Бесшумно захожу в соседнюю кабинку. Если вдруг подойдут и спросят, что я буду заказывать, объяснюсь жестами. Слышать мой голос у себя за спиной ей совсем необязательно.
Ждет.
И я жду.
Мне кажется, что я чувствую сквозь перегородку тепло ее тела. Спиной чувствую ее. Закрываю глаза и вижу: она сидит на кровати и медленно поправляет свои светлые локоны. Как она прекрасна! И какая она все-таки подлая…
Он! Это он вошел! Тот остолоп с розами! С моим букетом! Скотина! Подходит к ней!
Не слышно ни слова, только долгая пауза. Не могу больше терпеть! Сейчас ты у меня за все получишь!
Это. Просто. Какой-то. Ужас. Они. Целуются.
Я уже готов броситься на них, но чувствую, как слабеют ноги, сползаю на диван. У меня нет сил не то чтобы разорвать их обоих в клочья, я не могу и звука издать. А они были настолько увлечены друг другом, что и не заметили меня.
Она была увлечена… Моя Лена…
— Я соскучилась.
Нет!
— Мне невыносимо без тебя.
Не ври, уродец!
— Ты прекрасно выглядишь.
Кто?! Он прекрасно выглядит?! Лена, ты что, ослепла?!
— Это были мои слова.
— Прости. Просто мне кажется, что мы с тобой — самая красивая пара.
Лена, как ты можешь! Просто, прости… Какая пошлость!
— Это ты — самая красивая, а я — пара.
Смеешься? А я, между прочим, уже забыл, когда ты так смеялась над моими шутками.
— Ты проголодалась?
— Не очень. А ты?
— Я не хочу есть…
— Могу ли я предположить, чего ты сейчас хочешь?
— Тут и предполагать не надо.
— Тогда пошли! — громким страстным шепотом произносит она.
Я вскакиваю на ноги, чтобы вмешаться в эту отвратительную идиллию, и снова застываю на месте, а потом, как и в первый раз, сползаю на этот проклятый диван. Куда делась моя сила? Что стоят все мои медали, если я сейчас, как мешок картошки, вдавлен в бархатную обивку сиденья и не могу не то чтобы защитить свою честь, а даже расплакаться. Какой кошмар… И опять они меня не увидели. Судьба просто издевается надо мной.
Хотя все-таки это к лучшему, что они не заметили. Я сейчас слишком жалок, чтобы произвести нужное впечатление. Правильно — лучше подождать. Сохраняем спокойствие, как говорится.
Через мгновение я все-таки нашел в себе силы и поплелся за ними по все еще пустому залу ресторана к выходу.
Гардеробная. Крутая лестница наверх. Солнечный свет. Камергерский. Голуби, больше похожие на пыльные батоны с дергающимися клювами. Прохожие, радующиеся яркому апрельскому солнцу. Апрель. Через неделю май. Через неделю мы должны были лететь в Рим. Но нет больше Рима, нет больше Лены, нет больше никого, кроме этих бестолковых неопрятных голубей и истерически-восторженной толпы идиотов, которые, сами того не осознавая, искренне верят, что наступившая весна принесет им новые радости, новую любовь, новых мужей, детей, котиков, песиков, повышение зарплаты, а может — турпутевку в страну услужливых аборигенов, нагревающихся до температуры песка при виде наших туристок. Нет, дурачки. Слабоумные и не видящие дальше собственного носа людишки… Этого всего нет. Потому что нет больше моей Лены. Потому что моя Лена чуть ли не бегом спустилась со своим кривоногим охламоном в подземный переход под Тверской. Потому что, поднявшись на другую сторону улицы, она держала его под руку и размахивала букетом, как какая-то первокурсница, которой только что признались в любви. Чуть ли не подпрыгивала от счастья. Сорокалетняя дура!
И что потом?.. Я сразу понял, что будет потом. Конечно, сложно было не догадаться. Я даже не стал идти за ними в переход. Наблюдал с противоположной стороны улицы за тем, как они прошли в холл гостиницы и пропали там.
На целый час и восемь минут. Я стоял как раз напротив больших часов, подвешенных к столбу. Шестьдесят восемь страшных минут. Четыре тысячи восемьдесят секунд ненависти и бесшумных рыданий.
Вид у меня был такой, что кто-то из прохожих даже спросил, нужна ли мне помощь…
