Мне было знакомо это чувство. Я почти забыл его. Это случалось и раньше, когда я открывал последнюю карту и понимал, что партия проиграна. Я беспрестанно работал запястьями в том зазоре, который оставил себе, сгибая и разгибая крошечный соединительный кусочек проволоки, и это стало вдруг делать легче, потому что проволока начала ломаться.
Огромная радость предвкушения возникает не от мысли, что появился реальный шанс, а от сознания того, что можно использовать его, не думая о том, выиграешь или проиграешь. По счастливой случайности Диссо выбрал плохую проволоку. Случается, что ребенку так не терпится схватить мышку, что он дает шанс одной из них его укусить.
Проволока на запястьях лопнула, когда я протянул руки к Мейеру, чтобы передвинуть его.
— Сможешь откатиться? — спросил я его так тихо, что Пол не услышал. Мейер кивнул. — По моему сигналу откатись налево, побыстрее и подальше.
— Что вы там шепчетесь? — возмутился Диссо. — Не смейте ничего говорить так, чтобы я не слышал!
— Осторожно, дорогой, — сказал я ему. — Вы все больше нервничаете. Подобные девичьи вспышки раздражения совершенно неуместны.
Он немедленно притих и схватил свой алюминиевый стержень.
— Это ничего вам не даст, даже не пытайтесь воспользоваться этим. Вы разочаровали меня, недооценив моих возможностей.
Я посмотрел в сторону и тут же перевел взгляд на него. Уверенности в успехе не было.
В секунду, когда он повернулся, я сделал размашистый шаг, и проволока, стягивающая мои лодыжки, сразу же лопнула. Диссо услышал это и повернулся, но, как только он взмахнул своей алюминиевой битой, я оказался возле него и крикнул Мейеру, чтобы тот откатился.
Все было как во сне. Я понимал, что отшвырнул его в угол, который образовывали перекрещенные опоры резервуара. От непомерных усилий у меня все помутилось в голове. Это были подмостки сцены. Кто-то дергал за ниточки большую куклу, заставляя ее подпрыгивать и колыхаться. Иногда подбородок этой куклы ударял меня по плечу. Она размахивала своими набитыми опилками руками. Я стоял неуклюже, слегка согнув колени, и качался слева-направо и назад, помогая себе икрами ног, бедрами, крестцом, спиной и плечом, стараясь, чтобы мой кулак пробился сквозь опилки к хрящу и диафрагме за ним.
Симпатичная кукла с изящными, сильными безволосыми ногами, с длинными ресницами, красными губками и героическим профилем. Опилки посыпались изо рта тряпичной куклы, и глаза-пуговицы повисли на ниточках.
Скоро она рассыплется от дуновения и умрет так, как только куклы умеют умирать — разорванные и сломанные. Я никогда не убивал своими руками ни одной куклы до сих пор.
Кто-то звал меня по имени. В голосе звучал сигнал тревоги. Я помедлил и остановился, и серая пелена стала рассеиваться, как проясняется запотевшее ветровое стекло машины, когда включаешь антиобледенитель. Я отступил и увидел Пола Диссо, обмякшего возле опоры. Следов ударов на его лице не было.
Я попятился. Я подумал, что все последующее случилось потому, что он не понимал, что произошло с его ногами. Он был в сознании. Я представил себе, что он, наверное, чувствует, будто его скрутили пополам.
Стройные сильные ноги с их длинными мышцами благополучно доставляли его по длинной сложной трассе слалома вниз. Они оставались пружинистыми и прыгучими во время долгих сетов, когда он играл в теннис. Так что, возможно, он считал, что все, что он должен сделать, — это заставить себя встать на эти ноги и убежать.
Он попытался.
Но они не выдержали веса его тела, став вдруг слабыми и резиновыми. Он попытался сохранить равновесие. Он был похож на пьяного: взмахнул обеими руками и задел левой рукой рукоятку. А затем беспомощно качнулся в сторону густого стремительного асфальтового потока, устремившегося сверху, из бункера. Он попытался уцепиться и удержаться в стороне от этого потока и вдруг закричал так, как однажды при мне кричала лошадь. Крик этот сорвался на какой-то и вовсе не человеческий визг. Самые превосходные и почти бесполезные ноги охватила агония. Я подбежал, чтобы выхватить его из этого черного прокопченного желе, но вязкий пар обжег мне руку. Тогда я повернулся и сделал то, что должен был сделать сразу, — подскочил к рукоятке и повернул ее в положение «закрыто». Последнее, что я увидел перед тем, как сделать это, был Диссо. С наполовину обгоревшим торсом, с руками, обхватившими бетонный горбыль. Локти прижаты, голова поднята, глаза вылезли из орбит, рот раскрыт, связки торчат из горла, а черная масса все заваливает его, накрывая с головой.
Я снова повернул рычаг, и Диссо исчез. Часть черноты немного вздулась и осела. Последние нити затвердели и упали. Куча доходила мне до пояса и была огромной, как рояль.
Вспомнив про Мейера, я оглянулся. Ему удалось сесть, прислонившись спиной к балке. Я, спотыкаясь, сделал шаг и схватился за него рукой.
— Плоскогубцы, — напомнил Мейер. — Держись, Тревис. Ради Бога, держись.
Плоскогубцы. Я знал, что времени на плоскогубцы не было. Мрак подступал со всех сторон, затуманивая ветровое стекло, как раньше. Я направился к нему, упал, потом пополз и наконец дотронулся до его запястий. Из последних сил я согнул проволоку, повернул ее и попытался снять. Ее острый конец впился мне в большой палец. Я увидел, как побежала кровь, — но уже ничего не чувствовал. Еще один поворот — и тогда он смог бы…
Я не то чтобы спал и не то чтобы проснулся. Никогда прежде я так полностью замечательно и приятно не отдыхал. Девичьи голоса вывели меня из забытья.
На борту «Хеллз Белль» Руп поведал мне, какими сладкими были их голоса, какими трогательными, какими душераздирающими. Какими мелодичными, искренними и тихими.
— Какого замечательного друга мы имеем в лице Христа. Он отпускает все наши грехи и печали.
Я удивился тому, что странная команда «Хеллз Белль» выбрала такую песню. Я чувствовал затылком тепло чьего-то бедра, прикрытого тканью. Я открыл глаза. Была ночь. Косой свет касался лиц девушек, касался их длинных распущенных волос. Я понял, что лежу на одеяле и ощущаю под ним сухой песок. Лицо надо мной было в тени. Я поднял ленивую довольную руку и ощутил под тонкой тканью юную грудь, которая была так близко от моего лица. Она была приятно упругой.
Девушка взяла меня за запястье, отвела мою руку и сказала:
— Нет, брат.
Голоса перестали произносить слова, они пели только одну мелодию.
— Он проснулся, — сказала девушка.
Они перестали петь. Мужской голос произнес:
— Как ты себя чувствуешь, брат?
Я поднял голову. В свете костра я увидел, что их было пятеро или шестеро. Бородатые, с библейскими лицами мужчины в грубых одеяниях. Я очутился вне своего исторического времени и места.
Сев слишком быстро, я почувствовал слабость и наклонился, опустив голову на колени.
Чья-то рука тронула меня за плечо, и раздался голос Мейера:
— Я собирался показать тебя врачу. Тут у них есть один целитель, он…
— Я был студентом третьего курса медицинского института, когда услышал зов. Я — целитель этого большого клана, который выполняет паломническую миссию.
Я выпрямился и взглянул в юное бородатое лицо. Парень кивнул и стал слушать мой пульс.
— Мы сняли гудрон с твоей руки растворителем, брат, обработали ожоги и перевязали.
Моя рука была в марлевой повязке, большой палец забинтован. Я повернул голову и увидел пляжные повозки и нескольких паломников. На руках одного из них был плачущий младенец.
Я осторожно лег на спину. Бедро по-прежнему было здесь, такое же уютное, как и раньше. Знакомое лицо склонилось надо мной.
— Я успокою тебя, но больше не трогай меня, хорошо?
— Не буду, сестра. Мне казалось, что я нахожусь где-то еще с кем-то другим. С… другой группой девушек.
— Они тоже паломники?
— В каком-то смысле да.
— Существует только один смысл, брат, когда ты отдаешь свое сердце, и душу, и земные блага, и всю свою жизнь на служение всемогущему Богу.
— А ваш… целитель поливал уксусом мои ожоги?
Она хихикнула:
— Это от меня запах. Провидение послало нам сегодня тебя и твоего друга. Если бы это не было богохульством, я бы сказала, что мои сестры и я наслаждаемся воцарившимся с тех пор миром.
Я снова попытался сесть. Голова не кружилась. Одна из сестер принесла мне чашку горячего бульона из моллюсков. На девушке было свободное одеяние из какого-то домотканого материала. От нее тоже разило уксусом. На шее у нее висел грубый крест с вкрапленными в него зелеными камнями. Автоматический диаскоп, встроенный в мою голову, моментально выдал мне слайд, озаглавленный «Последний известный снимок Пола Диссо в этом мире», — маленький золотой крестик, болтающийся на его напряженной шее.
Выпив бульона, я попытался встать, и у меня это неплохо получилось. Они оставили нас в покое, меня и Мейера. Радушие их не тяготило. Мы могли не обращать ни на кого внимания и просто слушать красивое пение, есть бульон и воздавать хвалу Всевышнему.
