На сцене Лопахин запальчиво доказывал:
— Знаете, я встаю в пятом часу утра, работаю с утра до вечера, ну, у меня постоянно деньги, свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди…
Гордеев усмехнулся: интересно, а что бы сделал театральный гений Реваз Чебанадзе, если бы каким-то удивительным образом унаследовал дедушкины (колчаковские? государственные?) миллионы? Театральный режиссер не производил впечатления слишком уж практичного человека.
Началось второе действие.
На сцене поставили новую выгородку. На больших камнях, когда-то бывших, очевидно, могильными плитами, и старой скамье расположились Лопахин, Любовь Андреевна, Гаев, Аня, Варя и Трофимов.
— Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей, — развивал свою нехитрую мысль Лопахин. — Иной раз, когда не спится, я думаю: «Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…»
Любовь Андреевна вяло отмахнулась:
— Вам понадобились великаны… Они только в сказках хороши, а так они пугают.
«Маразм, — подумал Гордеев. — Ненавижу провинциальный театр. Какого хрена я сюда приперся?!»
Гаев, тем временем, прокомментировал:
— Солнце село, господа.
— Да, — вздохнул в ответ вечный студент Петр Трофимов.
Прямо над мэрской ложей включился прожектор, символизирующий взошедшую луну. Для луны, даже полной, было, пожалуй, ярковато, зато разглядеть внутренность ложи стало совершенно невозможно.
Актеры молчали — задумались. Тишина установилась в зале, публика не переговаривалась, не кашляла, не шелестела бумажками. Что-то тихо бормотал Фирс. За противоположной кулисой техник дергал гитарную струну. Но (причуды местной акустики!) казалось, что звук шел сверху, с неба.
Вздрогнула Любовь Андреевна:
— Это что?
— Не знаю, — ответил Лопахин. — Где-нибудь далеко в шахтах сорвалась бадья. Но где-нибудь очень далеко.
— А может быть, птица какая-нибудь… — предположил Гаев, — вроде цапли.
Любовь Андреевна снова вздрогнула:
— Неприятно почему-то.
— Перед несчастьем тоже было, — скрипуче и многозначительно заметил старик Фирс, — и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.
— Перед каким несчастьем? — поинтересовался Гаев.
На этом месте Гордеев поднялся и стал тихонько пробираться к выходу. На него зашикали. Он лениво отмахнулся. Все-таки бедная Валечка Карандышева была не права. Если этот сибирский грузин и гениален, то умело это скрывает. Вместе со своими актерами.
Безотказный Чебанадзе устроил так, что Локтева из плотников переквалифицировали в рабочие сцены. В перерывах тот перетаскивал декорации, во время действия дежурил у огнетушителя за третьей кулисой, а заодно мог спокойно спектакль посмотреть. Правда, актеров видел в основном со спины, зато слышно было отменно.
Здесь, за сценой, ощутимо пахло краской: хоть Чебанадзе и приказал перед спектаклем обрызгать зал освежителем воздуха, вряд ли кто-то почувствовал себя как бы в цветущем вишневом саду. Скорее на строительстве, где-то рядом с садом.
Локтев осторожно выглянул из-за кулисы: Богомолов был на своем месте, один. В первом действии в его ложе торчали еще какие-то люди, но теперь исчезли: вероятно, решили дать мэру возможность спокойно насладиться пьесой. Молодцы, правильно, посмотреть действительно есть на что. Играют здорово.
Локтев оглянулся: боковой выход свободен. Дверь приоткрыта, на ступеньках лестницы, кажется, никого нет. Свет потихоньку убирают, на сцене стало почти темно.
— Перед каким несчастьем? — сказал Гаев.
…Пора! Сейчас вы получите свой спектакль…
Локтев вынул из кармана «дистанционку» и медленно, со значением, вдавил кнопку. Вспышка в мэрской ложе затмила прожектор, а по ушам резануло так, будто истребитель на сверхзвуке пропорол крышу, опять же — причуды акустики — взрыв был не слишком мощный, рассчитанный на разрушение исключительно ложи, и ничего больше.
Досматривать, что будет дальше, Локтев не стал. От мэрской ложи точно ничего не осталось, а как большие шишки будут приводить в чувство своих перепуганных дам в партере, а телохранители — их самих, было уже неинтересно и неважно. Локтев скатился по ступенькам и через черный ход выбрался в переулок.
Да, в этом городке не соскучишься. Тонут иностранцы, взрываются особняки, погибают адвокаты, мэры… Что-то будет дальше?
Гордеев, вернувшись в гостиницу, решил в кои-то веки посмотреть местные новости. Конечно, только и разговоров было что о театральной премьере. Однако после того как он сделал свои традиционные отжимания и принял в душ, по телевизору было уже нечто другое. Адвокат некоторое время ошарашенно смотрел на экран, на котором держалась в кадре черно-белая фотография худощавого мужского лица. Это была криминальная сводка местного телевидения. Потом он убрал звук и позвонил Денису Грязнову, но не смог нигде его найти. Тогда набрал Турецкого, но Александр Борисович сам задал ему первый вопрос.
— Фу-ух, хорошо, что ты. позвонил, я сам хотел тебя кое о чем спросить, но теперь уже не актуально, раз ты позвонил — все в порядке, — на одном дыхании сказал Турецкий.
— Я ничего не понял, — запутался Гордеев. — Что в порядке? Ты хотел что-то спросить, но я позвонил — и уже все в порядке? Как это понять?
— Просто я хотел узнать, любишь ли ты театр, что-то запамятовал, годы, понимаешь, берут свое…
— А, понимаю-понимаю, как же, ты уже в курсе того, что тут случилось? Так вот, представь себе, я там был и все видел своими глазами. Спектакль назывался «Вишневый сад». Не знаю, чем там у них все кончилось. Вырубили его или как…
— Ага! — оживился Турецкий. — Ты что-нибудь интересное знаешь?
— Нет, да и откуда? Я вообще по другому поводу тебе звоню. Саня, ты помнишь офицера ГРУ по фамилии Локтев?
Турецкий помолчал некоторое время, а потом назвал номер войсковой части, в которой тот служил, и даже точную дату, когда они последний раз виделись, — примерно полтора года назад.
— Даешь! — восхитился Гордеев, не упомянув, однако, что именно он-то, адвокат 10-й юрконсультации, и спас тогда армейского разведчика от несправедливого заключения. Впрочем, Турецкий наверняка помнил и это. — Так вот, представь, я с ним заочно тут столкнулся. На этого Локтева снова охоту объявили, теперь он в розыске по обвинению в убийстве. Причем, кажется, уже далеко не первый день, просто я только сейчас ящик включил!
— Где, я не понял?
— Да прямо здесь, в Белоярске. Невезучий он какой-то.
— Хм… Он же вроде бы в отставке должен быть после той истории в Чечне, — неуверенно проговорил Турецкий.
— Так и есть, он — штатский, он лесничим под Белоярском работает или, точнее, работал. Но это сложная история. Я вот о чем хочу попросить, Саша. Может, ребята из «Глории» нароют мне про него каких-нибудь личных сведений? Относительно его дальнейшей жизни, послеармейской уже. У меня тут ни одной зацепки…
— Ты что там, адвокатской практикой занялся? Совсем сдурел?!
— Да нет, я бизнесмен-пивовар, какая еще практика? Просто мне нужна хотя бы маленькая ниточка… Саша, ты пойми, тут уже погиб один близкий мне человек, а я даже пальцем пошевелить не успел. Я просто не могу на все это спокойно смотреть и оставаться в стороне! И потом, я уверен, у Локтева в городе должен быть надежный человек. Возможно, кто-то один, но есть. Такие, как Локтев, либо не доверяют никому, либо найдут себе близкого друга и все вывалят на него. Он может и выдумать себе, что этот человек — его близкий друг, но тогда тем опаснее его положение. Понимаешь?
— Юра, я не понял, ты хочешь, чтобы сыщики, тут в Москве, искали кого-то, кто находится у тебя под боком, в Белоярске?
— Вот именно.
— Ну ты нахал.
— На том держимся, — напомнил. Гордеев суть своей жизненной философии.
— Ладно, я позвоню в «Глорию», — сказал Турецкий после паузы, вероятно взвешивая, стоит ли, на его взгляд, Гордееву этим заниматься. — А ты проверь свою почту через часок…
Через пятьдесят минут нетерпеливый Гордеев проверил свой электронный почтовый ящик и был вознагражден. Там лежало письмо от компьютерного гения «Глории» Макса. Письмо не содержало ни одной буквы и ни одной цифры. Гордеев озадаченно уставился в пустой экран. Шутка Турецкого? Едва ли… Потом он сообразил посмотреть поле «Тема письма». Там было одно слово:
Окунько
Хм… Это могло означать что угодно. Гордеев знал, что гении вообще, а Макс в частности — ленивы и энергичны одновременно. То, что письмо пришло так оперативно, — свидетельствовало о втором, а его, мягко говоря, рациональный сталь — о первом.
