…
Семен заболел сильно, и его положили в больницу. Плюется кровью. Говорит, и раньше болел – с голодухи здоровье в детстве было слабым, а скитания и строительная жизнь совсем его подорвала. И он рассказал мне на ухо, что задумал после окончания строительства устроить, наконец, себе приличную жизнь. По его словам, на одном из верхних этажей корпуса общежитий строители по ошибке одну из комнат сделали ниже в высоту, оставив над ней пустое пространство. Там получилась почти обычная комната, только пониже. От греха подальше начальству ничего не сказали и замуровали это помещение. А Семен потом сделал в нее тайную дверь, которую незаметно снаружи. И проводку электрическую, и вентиляцию, и даже канализацию провел. В этой комнате и хотел жить после окончания стройки Семен, но разболелся до смерти. Вот мне и завещал:
– Живи, – говорит, – Леша, за себя и за меня, Семена Воркутина, строителя без московской прописки…
Жить я там не собирался. Думал, что когда-нибудь для меня найдется и нормальная комната в общежитии Храма науки. Очень мне хотелось поступить в Университет, который я сам строил…
…
Умер Сталин…
…
Стройка кончилась. Пойду на завод…
…
Меня, как передовика производства и в связи с осуждением культа Сталина, приняли на рабфак, и я поступил в МГУ на филологический факультет. Я просто счастлив! Я безумно счастлив! Я живу в том здании, которое строил. Я учусь в его аудиториях! Я занимаюсь такой чудной наукой – словами, которые порой сильнее любого фундаментного железобетона, крепче любой металлической арматуры…
…
Я учусь. С таким удовольствием учусь. Надо столько много читать. Но как же странно, что читать – это обязанность. Нет, каждый день я с удовольствием читаю, читаю, читаю-перечитываю: Гомера, Кальдерона, Жуковского, Пушкина, Мольера, Карамзина, Белого, Мандельштама…
…
Я живу между комнатой, аудиториями и библиотекой. Таскаю туда-сюда огромные стопки книг. Но это не в тягость. Это огромное наслаждение читать, читать, читать…
…
На каникулы все разъехались по домам. А мне некуда ехать. И не хочу. Я хочу читать и читать: Золя, Тургенева, Диккенса, Салтыкова-Щедрина, Бальзака, Гоголя, Короленко…
…
Вызывали в „комнату без номера”:
– Вы очень перспективный, толковый студент. Не сомневаемся, что несмотря на некоторые анкетные данные, идеологически выдержанны и готовы помочь своей стране.
– Конечно, – подтвердил я.
– Вот и договорились. Время от времени мы будем встречаться, и вы будете рассказывать, что и кто из ваших друзей, соседей и однокурсников говорит о нашем социалистическом строе, о линии партии и правительства…
Я растерялся и даже не нашелся, что ответить. А мне дальше:
– А мы такому сознательному товарищу поможем вступить в коммунистическую партию.
Конечно, я не собирался становиться стукачом, доносить на своих товарищей. Но понимал, что так просто от таких предложений не отказываются. Но, кажется, нашелся:
– К сожалению, я еще не готов, не созрел для партии.
– Самокритичность это хорошо. Но вы подумайте хорошенько. Нам такие люди нужны…
Я вышел и постарался забыть об этом разговоре.
…
И еще один новый учебный год. Я познакомился с Мариной. Она тоже филолог. Только она любит больше отечественных писателей, Марина без ума от Достоевского, Толстого, Бунина. А я вот открыл себе Лоренса Стерна – английского романиста. Очень, очень интересный писатель:
„Был прекрасный тихий вечер в самом конце мая – малиновые занавески на окне (того же самого цвета, что и полог у кровати) были плотно задернуты – солнце садилось и бросало сквозь них отблеск такого теплого тона на лицо хорошенькой fille de chambre – мне показалось, будто она краснеет – мысль об этом бросила меня самого в краску – мы были совершенно одни, и это обстоятельство навело на мои щеки второй румянец прежде, чем с них успел сойти первый…”
…
Я много работаю с книгами. У меня есть Марина. Что еще нужно? Чтоб учеба не кончалась…
…
Почти не пишу в дневник. Свободного времени нет. Когда нет занятий, то у меня есть Марина…
…
Как летит время. Мы уже старшекурсники. Скоро?…
…
Меня снова вызвали в „комнату без номера”:
– Хотите нам что-нибудь рассказать?
– Да нечего, вроде, все мои товарищи морально устойчивы, идеологически выдержанные…
– А, может, расскажете какой-нибудь политический анекдот.
– Какой это политический?
– Ну и с тех, над которыми вы смеетесь, когда собираетесь в комнате у Василия Горелого?…
– Что-то я таких не припоминаю.
А мне зачитывают из лежащего на столе листочка:
– Вот этот, например, „Хрущев посетил свиноферму. Свиньи: "Хру… хру… хру… ". А он своим сопровождающим: «Кормите лучше, чтобы полностью выговаривали»…”. Припоминаете?
– Нет.
– А этот? „Хрущев послал новый сорт советской колбасы на анализ за границу. Оттуда пришел ответ: «Господин Хрущев, в вашем кале глистов не обнаружено»”. Знакомо?
– Нет.
– Тогда, может быть, вы слышали этот: „Хрущев посетил свиноферму. Редакция «Правды» обсуждает текст подписи под фотоснимком, который необходимо поместить на первой странице. Отвергаются варианты «Товарищ Хрущев среди свиней» и «Свиньи вокруг товарища Хрущева». Окончательный вариант подписи: «Третий слева – товарищ Хрущев»”. Вспомнили? Кто его рассказывал?
В нашей компании не так много народа. Все хорошие ребята. Неужели кто-то из них доносчик? Вася Горелый, Андрей Важнов, Миша Коровин, Валя Кочаев…
– Честно говоря, я как-то не помню, чтоб кто-то вообще рассказывал политические анекдоты.
– А вы вспомните, вы ведь в аспирантуру собираетесь поступать…
– Откуда…
– Мы все знаем. Ведь собираетесь же в аспирантуру?
– Собираюсь.
– Вот и подумайте над тем, о чем мы говорили во время нашей первой встречи…
Я старался не думать…
„Мне показалось странным, что нищий назначает размер милостыни и что просимая им сумма в двенадцать раз превосходит то, что обыкновенно подают в темноте…”».
Я оторвался от дневника. Потом еще раз перечитал имена и фамилии друзей Алексея Горлачева: Вася Горелый, Андрей Важнов, Миша Коровин, Валя Кочаев… Андрей Важнов, Андрей Важнов… Эта показалась мне знакомой. Где я мог слышать ее? И вроде бы совсем недавно.
Не вспомнил, и продолжил читать:
«Сколько еще остается непрочитанного, непонятого. Да, я хочу, хочу учиться дальше…
…
Ура! Мы с Мариной поступили в аспирантуру. Теперь я буду настоящим ученым. Тема мой будущей диссертации „Лоренс Стерн. Сентиментальное путешествие, как литература 21 века”. В аспирантуру поступили и Вася Горелый, и Андрей Важнов…
…
Меня снова вызывали в „комнату без номера”:
– Поздравляем с поступлением в аспирантуру.
– Спасибо.
– А ведь это мы вам помогли, рекомендовали.
– Спасибо.
– Надеюсь, мы найдем общий язык…
Не думаю…
…
Вызывали еще два раза. Я ничего не говорил Марине. Она увлеченно работает над своей диссертацией по „Запискам из мертвого дома” Достоевского. Мы собираемся расписаться…
…
Во время выборов в комитет комсомола я выступил на собрании. Мне было дико, что нашим идейным вожаком может стать нелучший студент – бывший троечник, неожи данно защитивший диплом „на пять” и неизвестно как поступивший в аспирантуру:
– Ему же учиться надо день и ночь, чтобы выйти на приемлемый научный уровень знаний, а не общественными делами заниматься…
…
На дне рождения у Васи Горелого мы распили бутылку шампанского. Через день почему-то ради меня одного собрали всех аспирантов и объявили, что я веду развратный образ жизни, встречаюсь с девушками и не женюсь, распиваю спиртные напитки и таким образом пропагандирую западный образ жизни изучаемого мною Лоренса Стерна и тем самым подрываю высокие нравственные устои нашего социалистического общества:
– Исключить из университета…
Я пытался возражать:
– Но при чем здесь Лоренс Стерн? Его любил сам Толстой, а Лермонтов, Лермонтов учился у него стилю…
В пустоту… Ужасно, ужасно…
Никто не сказал и слова в мою защиту. Даже мои друзья. Но я ни на кого не обижался. Никто не хотел защищать „отщепенца”, чтобы не стать, таким образом, следующим…
…
Хочу поговорить с Мариной, но она избегает меня. Наконец, поймал ее в коридоре, но разговора не получилось. Она сказала, что ее чувства ко мне были трагической ошибкой:
– Я люблю Андрея Важнова. Это мой идеал мужчины…
Я вспомнил, Андрей мне всегда завидовал из-за Марины. Я думал по-доброму. Но не ему ль теперь во многом обязан своим положением? У меня нет доказательств, чтобы подозревать его в доносительстве…
„Граф со всеми своими домочадцами, очевидно, собирался на этот день в Париж, и Ла Флер условился с девушкой и еще двумя или тремя слугами графа погулять по бульварам.
Счастливый народ! Ведь он живет в уверенности, что, по крайней мере, раз в неделю может отрешиться от всех своих забот; может танцевать, петь и веселиться, скинув бремя горестей, которое так угнетает дух других наций”».
