Ознакомительная версия.
– Если тебе надо, чтобы я на тебе женился, – изволь.
– Ты?! На мне?!
– Так что же тебе надо, в конце-то концов?! – Я не выдержал и повысил голос. Реакция была мгновенной:
– Не ори на меня! – завизжала она и затопала ногами. – Не ори на меня, ты, подонок! Не забудь, что все это – только из-за тебя!
Я молчал.
– Такой муж, как ты, мне не нужен – какой ты муж?! Но ты должен заботиться о нас. Прежде всего – жилье! Мне негде жить!
– Но где-то же ты живешь?
– Я живу… жила… в общежитии. От сукновальной фабрики. И работала там же. Но теперь я не могу. Комендант сказал: будешь жить, пока не родишь. С ребенком – вон в двадцать четыре часа! Согласно правилам внутреннего распорядка!
– Не ори. Можешь остаться здесь. Если хочешь.
– Нет! Нет! Я не хочу, не могу тебя видеть!
Этот разговор продолжался три часа и вымотал мне все нервы. Нонна то и дело срывалась на оскорбления, слезы, пару раз она кидалась на меня, выставив ногти, как кошка. Говорить с ней спокойно не получалось. Но в конце концов, не без помощи двадцатикратно приведенных доводов и воззваний к ее рассудку, мне удалось заключить с будущей матерью моего ребенка нечто вроде устного договора.
Я должен был обеспечить «приданое» для ребенка, официально признать его и до самого совершеннолетия обеспечивать ему и матери финансовую поддержку – не менее половины своей дворницкой зарплаты. Не бог весть какие деньги, но и они были сейчас Нонне необходимы, и я это понимал.
И в то же время я обязывался никогда не надоедать ни ей, ни ребенку частыми визитами.
– Ты не должен лишать меня возможности устроить свою личную жизнь! – крикнула она.
Я подписался (образно говоря) под всеми этими пунктами. Не из страха или нежелания спорить. Я вдруг поймал себя на мысли, что этот ребенок мой ребенок, моя частица, зреющая в чреве совершенно чужой для меня женщины, стал чрезвычайно меня занимать.
В последний раз обозвав меня кретином, Нонна ушла, неся впереди себя живот как транспарант. Ей хотелось, чтобы я чувствовал себя виноватым.
Все, о чем мы договорились, было исполнено мною в точности. Я существенно урезал свои и без того невеликие запросы и до самого конца помогал этой женщине и мальчику, моему сыну, которого она родила на исходе лета 1985 года, деньгами. Труднее всего было снимать для них комнату, и дело тут было не в высоких требованиях хозяев: ни с одной квартирной хозяйкой Нонна не могла ужиться больше года.
С личной жизнью у бывшей девушки из Феодосии тоже никак не складывалось. Это раздражало ее больше всего. «Ты загубил мою жизнь!» – такой идиотской фразой она встречала и завершала каждый мой приход. Но очень скоро состояние ее духа перестало меня занимать абсолютно.
Я сам от себя не ожидал, что сумею настолько привязаться к сыну. Он был очень похож на меня – с той же болезненной худобой, граничившей с тщедушностью, и с таким же слабым зрением. Но, к сожалению, унаследовав от меня редкостную даже для мужчины непривлекательность, он не перенял моего флегматичного нрава.
Все свою недолгую жизнь он до смерти боялся собственной матери.
Нонна хотела сделать из нашего сына вундеркинда и с раннего возраста таскала его по различного рода кружкам и секциям, совершенно не принимая во внимание полное отсутствие у Виталика способностей к декламации, рисованию, кибернетике, дельтапланеризму… Каждый раз дело заканчивалось тем, что педагоги вежливо отказывались продолжать заниматься с бесперспективным ребенком.
Нонна набрасывалась на них с оскорблениями, с взлохмаченной головой и покрасневшим лицом выскакивала на улицу, волоча за собой мальчика, который в такие минуты выглядел маленьким затравленным зверьком. Когда я увидел это в первый раз, у меня впервые в жизни заболело сердце.
Но случилось неожиданное. В семь лет Виталика не только приняли в музыкальную школу по классу фортепьяно, но и, к нервной радости матери, скоро сообщили, что у мальчика несомненные способности. Я часто поджидал его у ворот «музыкалки» и удивлялся сам себе: оказывается, я способен просто разрываться от гордости, видя, как мой маленький сын выходит на крыльцо, прижимая к себе непомерно широкую нотную папку, и ищет меня глазами.
Мы шли домой. То есть я провожал моего сына к нему домой.
– Папа, ты знаешь, – доверчиво говорил он, втискивая в мою руку теплую ладошку, – а джаз-пианист Нико Брино попал в Книгу рекордов. Его никто не может переиграть. Как ты думаешь, я смогу?
И смотрел на меня сквозь очки так искательно, искренне – впервые в жизни кто-то интересовался моим мнением! Я был авторитетом для этого крошечного существа. Только для него, и ни для кого больше – но на последнее мне было наплевать!
– Конечно, сынок. Конечно. Ты сможешь. Ты у меня всех переиграешь.
Задрав головенку – для него я был высоким! – Виталик улыбался мне – мне! – робко и благодарно и крепче стискивал мою ладонь.
– Папа! А Себастьян Бах сочинил свои знаменитые «Гольдберг-вариации» как средство от бессонницы! Для одного русского посла в Дрездене. И эти «вариации» его прославили. Правда, смешно?
– Правда, Виталька! Это очень, очень смешно…
Два с лишним года, что мой сын проучился в музыкальной школе, будучи одним из самых способных учеников этого заведения, были нашей самой счастливой порой. Нонна не раздражалась так сильно ни на меня, ни на «бестолковщину», как ей случалось раньше называть нашего сына. Мы жили почти что мирно – хотя и врозь.
И вдруг все кончилось. В нелепой детской драке, пустой драке из-за девчонки, по странному совпадению случившейся возле моего дома, Виталику сломали руку. Крайне серьезная травма, перелом сразу четырех пальцев, одного из них – в двух местах, вынудила сына два месяца проходить в гипсе и навсегда лишила его надежды стать пианистом.
Он плакал, плакал навзрыд, долго, до икоты, бросал на пол папку с нотами, снова поднимал ее, неловко прижимал ее к груди загипсованной рукой, отшвыривал… Даже Нонна присмирела, притихла, бросалась к нему с поцелуями, но мальчик отпихивал ее руками, ногами и плакал, плакал, плакал…
С того самого дня я стал по-новому смотреть на двух девочек, которые жили через два подъезда от меня.
Когда я видел Таню, я говорил себе: «Вот та, по чьей вине мой сын лишился своей мечты. Она сломала ему руку».
А если мимо меня со смехом пробегала ее сестра, которую все во дворе звали Ритусей, я не мог избавиться от съедавшей меня мысли, что та драка началась из-за нее.
Ритуся была первой детской любовью моего сына. То, что девочка отвергла его, было вторым большим горем в его маленькой жизни, но вместе мы пережили и это. Слушая его рассказы об этой девочке, глядя на его восторженное лицо, я завидовал Витальке – потому что сам не умел любить никого… кроме него самого. И мальчик тоже был очень привязан ко мне.
Это было время, когда мы проводили друг с другом бóльшую часть времени. В стране произошли серьезные перемены. Нонна ни с того ни с сего решила, что Провидение дает ей в руки шанс, – и с головой окунулась в малопонятные мне авантюры, результатом которых стало открытие в полуподвальном помещении магазина, торгующего ширпотребом.
Она крайне беспорядочно вела дела, связывалась с подозрительными личностями, входила в долги и, случалось, выпутывалась из них с проворством, которого я лично даже не мог от нее ожидать. Некоторое время дела ее шли в гору, и я со своей скудной помощью оказался бы вышвырнутым за порог, если бы ей было с кем оставить сына.
На наше счастье, Виталика ей было некуда деть, а я проводил с ним время охотно. Какое-то время это устраивало всех.
Но потом настал август 1998 года – «черный вторник», дефолт. Меня он не коснулся: я был небогат, не имел сбережений, и банковский кризис, который разорил сотни тысяч человек, никак на мне не отразился.
На мне – но не на Нонне.
Она ворвалась ко мне, такая же, как тогда, двенадцать лет назад – потная, растрепанная, в мокром от дождя плаще. Губы ее прыгали. Она долго не могла припасть к стакану, чтобы выпить предложенную мной воду.
Я сидел перед ней в кухне (все, как тогда!) и ждал, когда она успокоится.
С третьей попытки ей удалось несколькими судорожными глотками осушить стакан воды. Потом она с минуту вертела его перед собой, не понимая, как он оказался в ее руках. И вдруг со всего размаха запустила стаканом в стену над моей головой:
– Все пропало! Все кончено! Понимаешь ты, чурбан? Все пропало!
– Что у тебя пропало? – спокойно осведомился я.
– Все!!! Я влетела на деньги, вот что! Мне дали три дня сроку, чтобы вернуть долг! А потом поставят «на счетчик»! Мы с Виталиком в опасности, нас могут убить, понятно?!
– Прекрати орать и скажи все толком!
Она долго, бестолково, путаясь, возвращаясь к началу и то и дело перескакивая с одной мысли на другую, рассказала мне о своем несчастье: для расширения бизнеса она одолжилась у крайне непростых людей, и теперь, когда доллар подскочил в несколько раз, вернуть эту сумму Нонна не в состоянии.
Ознакомительная версия.
