я.
– Я тебя встречу на парадном кругу для победителей, – сказал он и похлопал Палиндрома по крупу, когда мы тронулись.
Дождь хлестал нам в лицо, когда мы выстраивались на старте перед трибунами. Нам предстояло сделать два круга. Старт был дан, и мы рванули.
Две или три лошади взяли первый барьер раньше меня, но понемногу я вывел Палиндрома вперед и возглавил скачку. Он был в отличной форме и прыгал с изящной плавностью стиплера высшего класса. В любой другой день я, чувствуя под собой это мощное и легкое тело, испытывал бы наслаждение, которое трудно выразить словами. Теперь же я почти ничего не замечал.
Вспоминая падение Билла, я каждую секунду ждал, что вот-вот мелькнет за забором человек, разворачивающий проволоку… Тогда я намеревался послать Палиндрома в прыжок раньше, чем положено, чтобы он навалился на проволоку грудью, когда на исходе прыжка уже минует высоту, на которой она натянута. Тогда, как я надеялся, он сможет весом своего тела порвать или стянуть проволоку вниз и приземлиться на ноги, а если даже и не удержится на ногах, то это не будет сокрушительным падением, как случилось с Адмиралом. Но человек предполагает, а Бог располагает, так что я сомневался, смогу ли заставить такого прирожденного прыгуна, как Палиндром, сбиться с темпа и взвиться в воздух хоть на долю секунды раньше времени.
Мы закончили первый круг без происшествий, хлюпая по мокрому полю. Оставалось пройти еще примерно милю, когда на противоположной от трибун прямой я услышал за собой стук копыт. Я обернулся. Большинство всадников шли плотной группой далеко позади, но двое упорно нагоняли меня и уже почти поравнялись с Палиндромом.
Я подбодрил коня, и мы легко оторвались от преследователей примерно на пять корпусов.
Никто не перешел дорожку за препятствием.
Я не видел никакой проволоки.
И все-таки Палиндром задел ее.
Если бы не эти двое, настигавшие нас, я не стал бы подгонять Палиндрома. Я почувствовал, как что-то хлестнуло его по ногам, когда мы взмыли над последним барьером на противоположной прямой, и я вылетел из седла, как пуля. Пока я катился по земле, другие лошади взяли препятствие. Они, конечно, никогда не наступили бы на лежащего человека, если бы могли избежать этого, но в данном случае они попытались обогнуть оглушенного падением Палиндрома, и я оказался у них на пути.
Подковы лошадей били по моему телу. Один удар пришелся по голове, шлем треснул и отлетел в сторону. Миновало несколько секунд хаоса, в течение которых я не мог ни думать, ни двигаться – я мог только чувствовать боль.
Потом все кончилось. Я лежал на мокрой траве, бессильный и онемевший, неспособный не только приподняться, но даже пошевелить рукой. Я лежал на спине, ногами к препятствию. Дождь бил мне в лицо и стекал по щекам. Капли ударяли так сильно, что было трудно открыть глаза. И все-таки с трудом сквозь приоткрытые веки я увидел у препятствия человека.
Он не спешил ко мне на помощь. Он лихорадочно сматывал проволоку. Добравшись до столба у бровки, он сунул руку в карман плаща, вытащил какой-то инструмент и перекусил проволоку в том месте, где она была прикреплена, – на восемнадцать дюймов выше препятствия. На этот раз он не забыл свои кусачки! Окончив работу, он надел моток проволоки на руку и повернулся ко мне.
Я узнал его.
Это был шофер лошадиного фургона.
Все краски вдруг померкли. Мир стал серым, как плохо отснятый фильм. Серой была зеленая трава, серым было лицо шофера…
Серым был и еще один человек у препятствия, который двинулся по направлению ко мне. Его я тоже знал, и это был не шофер такси. Я так обрадовался, что теперь я не один в борьбе против водителя фургона, что чуть не заплакал от облегчения. Я пытался обратить его внимание на проволоку – на этот раз у меня был свидетель. Но слова, мелькающие в моем мозгу, никак не срывались с языка.
Он подошел ближе, остановился надо мной и наклонился. Я хотел попросить о помощи, но ни один мускул лица не двигался.
Человек снова выпрямился. Обернувшись, он через плечо крикнул шоферу:
– Он без сознания! – И снова повернулся ко мне. – Любопытный ублюдок! – сказал он и ударил меня ногой. Я услышал, как треснули ребра, и почувствовал острую боль в боку. – Может быть, это научит его не совать нос в чужие дела! – Он ударил еще раз.
Мой серый мир потемнел. Я почти потерял сознание, но даже в этот миг какая-то часть мозга продолжала работать, и я понял, почему служитель не пересек скаковую дорожку, когда натягивал проволоку: ему не нужно было этого делать. Он и его сообщник стояли на противоположных сторонах дорожки и натянули ее с двух концов.
Я увидел, как нога моего палача поднялась в третий раз. Мне показалось, что прошли часы, пока она опускалась к моим глазам, становясь все больше и больше и в конце концов заслонив от меня весь остальной мир.
Сначала вернулся слух. Это произошло внезапно, как будто кто-то щелкнул выключателем. Секунду назад впечатления из внешнего мира не проникали в мой мозг, а в следующее мгновение я уже лежал в тихом мраке и каждый звук остро и ясно отдавался у меня в ушах.
Женский голос произнес:
– Он все еще без сознания.
Я хотел ответить, что это неправда, и не смог.
Я слышал звуки. Свисты, шорохи, треск, бормотание отдаленных голосов, рокочущий грохот спущенной воды и как, мерно журча, она снова набирается в бачок. Я прислушивался к этим звукам, просто чтобы слышать хоть что-нибудь.
Через какое-то время я понял, что лежу на спине. Руки и ноги, когда я начал ощущать их, были словно свинцовые и тупо болели, а на веках лежали гири в несколько тонн весом.
Я стал размышлять, где я. А немного погодя – кто я. Я не мог ничего вспомнить. Это оказалось мне не под силу, и наконец я заснул.
Когда я снова очнулся, то увидел, что лежу в полумраке в какой-то комнате, туманные очертания которой стали постепенно проясняться. В углу стоял умывальник, рядом – столик, накрытый белой салфеткой, и кресло с деревянными ручками; справа было окно, а прямо передо мной – дверь. Голая, казенная комната.
Дверь открылась, и вошла сиделка. Она посмотрела на меня с веселым удивлением и улыбнулась. У нее были красивые зубы.
– Привет! – сказала она. – Ожили? Как вы себя чувствуете?
