как чужие. А порой и соседку родственницей считаешь. Жаль, что так вышло… лягушка-царевна, правда, жаль…
Он вспомнил их первую встречу. Улыбнулся. Потянулся за телефоном:
— Борь? Как там у тебя? Даже так…
Кумушки у подъезда отвечали на вопросы приятного молодого человека с энтузиазмом. Особенно старалась Самсоновна. Показывала мастер-класс — в ее жизни допросы уже случались:
— О жиличке ничего плохого не скажем. Положительная мадама. Рано уходит, приходит вовремя. Пьяной ни разу никто не видел. С хахалями тоже. Деток вывозила на прогулку по субботам и воскресеньям. Здоровалась. Улыбалась.
— Только глаза у нее всегда грустные. Будто пустые глаза-то, — добавила Нюра Прокопьевна. — Должно быть, на работе неполадки.
— Конечно, на работе! — перебила Самсоновна. — Дома-то у них тишь да гладь да божья благодать! Муж не курит и не пьет. Аккуратный такой мужчина. Детки бусечки…
— Прислуга опять же, — дорвалась до «микрофона» старушка с букольками.
«Е-мое, — заскучал майор Борисик, — да здесь целая банда! И как мы могли так оплошать?»
Уточнив некоторые моменты повествования и сердечно поблагодарив бабулек, он поднялся на третий этаж. В квартире, помимо пожилой заплаканной женщины и отзвонившегося еще в полдень старшего лейтенанта, никого не было.
— Что тут у вас? — спросил он, кивая сразу обоим.
— Да так… — неопределенно пожал плечами подчиненный. — Никого. Смотрите сами.
Двухуровневая квартира — просторная гостиная, детская, четыре спальни — оказалась обставлена со вкусом. Стильная мебель. Симпатичные финтифлюшки. Уютно. Красиво. Дорого…
— Однако, Мария Михайловна, обошлась квартирка Вам в копеечку. И что на это налоговая?
— Я не сама ее купила, — женщина теребила край носового платочка. — Мне подарили…
— Иначе говоря, отблагодарили за…
И тут Борисик притормозил. В выстроенной версии не хватало важного звена. Следовало срочно его найти. Он извинился и вышел на кухню:
— Мих, тут что-то не катит. Как ей могли эти козыри квартиру купить, если она их элементарно кинула с этим фуникулером? Или, наоборот, за что Пахомова могла ее благодарить, если на суде повариха молчала, воды в рот набравши? Чей-то я туплю…
— Ну и я с тобой за компанию… Ты у владелицы и спроси. Это ж твой конек диалоги с ценными свидетелями выстраивать.
— И то правда. Ну, я пошел?
Борисик не зря считался профессионалом высокого класса. Примерно через час свидетельница сдалась:
— Устала я дрожать и обманывать. Расскажу, как было. Можете записывать.
— Запишем, — кивнул Борис, — пригласим в отдел и запишем. А предварительно я просто вас выслушаю. Если что, вопросы наводящие задам. Главное, не бойтесь. Теперь вы под нашей защитой.
И поморщился: врать не любил. А защиту при нелегальном расследовании пробить непросто. С другой стороны, может, и без нее обойдется. Некому теперь на свидетелей покушаться. Иных уж нет, а остальным точно не до того…
Приемы сработали. И бывшая повариха разговорилась. Первыми явились нанятые вдовой люди, предложили ей с горничной защиту и хорошие деньги за правду. Однако постоянные клиенты заимки имели не меньшие возможности. И вовремя подсуетились.
— Стало быть, было вам что скрывать и чего опасаться, — заметил Борисик.
— Было, чего уж там, — кивнула собеседница.
В тот день Маруся Михайловна с Любаней тоже на реке оказались. Маруся Михайловна стирала. Любаня купалась — день выдался жарким. Заплыла далеконько, под тот самый поворот. В тот самый момент. Вернулась сама не своя. Всю ночь потом проревела да от страху протряслась.
После стопарика валерьянки отошла малость. Принялась повариху пытать, мол, что с нами теперь будет. И как бы без потерь выкрутиться. К утру договорились: ничего не видели, ничего не знают. На том и собирались стоять до последнего. И стояли…
На предварительном разбирательстве их опросили без фанатизма. Переписали показания слово в слово. Больше не беспокоили. Перед судом на заимку заскочил мужчина. Видный такой, в щегольском светлом костюме — в тех местах таких сроду не водилось. Назвался адвокатом. Доходчиво объяснил, что к чему. Оставил две странички с вариантами ответов. Перед отъездом предупредил: если не будете придерживаться предложенной версии, ждите проблем.
— Можете считать меня последней сволочью, — всхлипывала Маруся Михайловна в беседе с полицейским, — но я в семье одна добытчица. Внуков поднимать надо. Дом содержать. Да и пожить еще хочется… Любке вон тоже. Ну, мы и решили не обострять. Сказали, что велели. Мертвых-то все одно не поднимешь…
Помимо проблем пообещал адвокат каждой отступных. Солидная упоминалась сумма. Женщины успели прикинуть, куда легкие денежки потратить можно. Размечтались. После суда им выдали по несколько тысяч. И забыли. Правда, на заимке разрешили остаться. И то хлеб.
А через год взялись вдруг за пересмотр дела. Тогда Марусе Михайловне с Любаней настоятельно посоветовали исчезнуть. По собственному желанию. Все тот же адвокат выложил на стол тощенькую пачку пятисоток:
— Это в ваших же интересах, милые дамы. Лжесвидетельство у нас не приветствуется, имейте в виду.
Любаша уехала к дядьке на Байкал. Маруся Михайловна затаилась у племянника в соседнем поселке. За детьми приглядывала. Огороды сажала. Старалась, как могла, — нахлебницей жить не привыкла. Хотя косые взгляды племянника и его жены иногда ловила на себе. Благо, что недолго.
— Елена Корнеевна сама приехала. Выслушала меня. Поплакали вместе. А потом предложила переехать к себе. Хорошие деньги посулила: «Не век же вам прятаться, а случись что, не оставят они вас с девочкой в покое. Выходит, все мы в этой трагедии пострадавшие. Давайте вместе держаться. Я вам жилье куплю, на работу возьму. Подумайте и приезжайте. Вместе с Любашей».
Послушалась я, списалась с Любкой. Мы и решили: раз сподличали, прощение надо заслужить. Да и условия у Елены Корнеевны больно хорошие. И словом она ни разу не попрекнула. Не то, что некоторые…
Хозяйка купила квартиру на имя Маруси Михайловны. Пообещала, что за ней и оставит. Саму взяла на место экономки и кухарки. Любане достались обязанности горничной и няни. Стали жить одной семьей. У каждой по комнате. Стабильный выходной. Хороший оклад. Да и договориться всегда можно — мало ли куда нужно женщинам выбраться — то в поликлинику, то по магазинам, то своих проведать.
Муж? Да не было у хозяйки никакого мужа. Просто с телохранителем договорилась, чтобы разговоров лишних избежать. У нас же как — одинокая, значит, либо стерва, либо дура несчастная. Стерву ненавидят, боятся. Несчастную жалеют. Но в любом случае, интересуются. А ей не хотелось, чтобы интересовались.
Дочери? Да, две… Одна своя, вторую удочерила. Хорошие девочки, тихие. Безобидные. Жаль, что больные. Анфиса так и не ходит. А уж четвертый годок пошел. Не говорит ничего. Раньше и на голоса не откликалась. Думали, что глухая. А как Олюшка
