— А чьё? — Анатолий всем корпусом повернулся в сторону Мерина, скривил от боли лицо.
— Не наше — ну значит Комитета, понимай так.
— А совсем?!
Мерин недолго думал над расшифровкой возмущённого филинского вопроса, получилось примерно так: «А Комитет, он что, совсем уже не наш, так надо понимать»? Ответил без улыбки.
— Ты меня-то не уговаривай, ладно? — Он помолчал, обхватил голову руками. — У нас, действительно, четыре висяка. А на твоих «доброжелателей» мы даже не вышли. Ты их в лицо-то хоть помнишь?
— Смутно. Темно.
— Узнаешь?
— Не уверен.
— Ладно, найдём. Многое, я уверен, сходится на Хропцове. Но он теперь, после этой проклятой заметки в «Правде» ляжет на дно.
— Недолго.
— Ты хочешь сказать — долго не пролежит?
Филин утвердительно кивнул головой, спросил:
— А плёнки?
— Плёнки, Толя, пропали.
— Как??! — Филин, казалось, забыл о своём гипсе.
— Так. Исчезли. Похоже, кто-то интересуется Вилором Семёновичем не меньше нашего.
— У-у-у, ёпп… — Толя вытащил из-под забинтованной ноги костыль, потряс им в воздухе, шумно опустил на пол.
Из ординаторской вышла решительно настроенная женщина в белом халате.
— Всё, Анатолий Иванович, все сроки вышли. Я прошу прощения, — она подняла с пола костыль, распахнула дверь палаты, — вы злоупотребляете моим терпением.
Мерин помог Анатолию подняться, вместе они заковыляли по коридору.
— Тебя навещают-то регулярно, не голодаешь?
Филин энергично замотал головой:
— Любка. Вы. Сашка.
— И больше никто?
— А кому?
Мерин тряхнул его вялую, без ответного пожатия руку.
— Ну давай, а то мы без тебя зашиваемся.
Он, не оборачиваясь, вышел в коридор.
Филин полежал несколько минут без движения. Потом снял трубку со стоящего на тумбочке телефонного аппарата.
* * *
Мила, откинувшись на подголовник, сидела в тёмной машине во дворе какого-то незнакомого ей дома. Она не плакала, не думала ни о чём, тяжёлые руки безвольно лежали на коленях.
Неожиданно по лицу её полоснул сноп света бесшумно подкравшейся машины. Она кинулась вправо, упала на сиденье, втянула голову в плечи. Из груди наружу бешено рвался крик, но она из последних сил сдавила горло, перекрыла ему путь, и он сдался, затих, застрял в горьких рвотных позывах.
Машина проехала мимо.
Чёрной «Волги» поблизости видно не было.
Мила завела мотор, выехала из двора, остановилась у первого же телефона-автомата.
— Сеня, Сенечка, это я, Мила… — от радости она всхлипнула, закашлялась, долго не могла продолжить. — Ты слышишь меня? Сенечка! Сеня!
За спиной оглушительно затрещала колонна крытых брезентом грузовых машин. Пришлось напрячь связки, кричать, что было сил, а сил этих у неё уже почти не было, их оставалось ничтожно мало, на самом донышке её физических возможностей.
— Се-ня-а-а! Это я-а-а, Ми-ла-а-а. Меня хотят убии-ить! — почти с гордостью завопила она. — Ты слышишь?
— Слы… Слы… Ми… ты где, Ми…? Где ты?
— Сенечка, я здесь, меня хотят убить, Сеня, ты слышишь меня? Я тебя не слышу.
— Слы… не… Гу… тво… дом. Тол… ту… Я тебя… Поня…? Скажи — по…?
— Домой я не могу, Сеня, они знают мой адрес, они меня там ждут, они убьют меня! Сеня!
— До…, толь… до…, я…бя… жда… Поня..? Ми..! По…?
Мила оглянулась: колонна двигалась очень медленно и конца её видно не было.
Из всего того, что кричал в трубку Сеня, она смогла поняла одно: ей надо ехать к себе домой. Почему? Зачем? Неизвестно. Но больше ни о чём думать не хотелось: домой — значит домой. Сеня лучше знает, куда ехать.
С трудом сдерживая новый приступ слёз, Мила не разбирала дороги — её жёлтая «восьмёрка» на предельной скорости как усталая загнанная лошадь, казалось, сама несла её знакомым маршрутом. Поворот на малую дорожку, ещё поворот… Всё!!! «Жигулёнок», словно уткнувшись в невидимую преграду, подпрыгнул задними колёсами, последний раз измученно вздохнул и заглох.
Спотыкаясь, падая на колени и не чувствуя боли, Мила поковыляла в направлении пятиэтажной блочной коробки.
Из салона чёрной «Волги» было хорошо видно, как она двумя руками тянула на себя дверь, не сразу её открыла, скрылась в подъезде.
Парень в синей японской «аляске» вышел из машины, пересёк улицу и, оглядевшись по сторонам, направился к тому же дому.
В подъезде было темно. Впереди на расстоянии лестничного марша тускло светилась кабина лифта. Мила нажала кнопку вызова… И в этот момент кто-то обхватил её сзади, ладонью зажал рот, резко отбросил к стене. Хотелось закричать, но не было сил, не хватало воздуха. Вырвавшийся из груди хрип был еле слышен. Она потеряла сознание.
Её подняли с пола, впихнули в открывшуюся кабину лифта, со скрипом и скрежетом повезли наверх.
Детина в «аляске» не стал вызывать лифт. Он поднялся на пятый этаж, какое-то время постоял у двери под номером 18, вслушиваясь в ночную тишину лестницы, затем достал из кармана отмычку, без труда с коротким щелчком в замке открыл дверь и шагнул в темноту.
От внезапно вспыхнувшего яркого света он на мгновение зажмурил глаза, метнулся назад на лестничную площадку.
Сергей Бельман невероятной силы ударом сбил его с ног, приплюснул лицом к холодному, грязному кафелю.
* * *
Машина Владиса Рубикса свернула на улицу Дзержинского и остановилась у здания КГБ на Лубянской площади.
Владис Николаевич швырнул подбежавшему милиционеру ключи, буркнул: «На стоянку» и вошёл внутрь.
Дежурный офицер долго водил его длинными коридорами, наконец остановил у широкой двустворчатой двери с приклеенными на ней золотыми цифрами 147.
— Здесь подождите, — офицер скрылся за дверью и тут же вышел. — Пройдите.
В полутёмном, с зашторенными окнами кабинете сидел маленький, моложавый, не по годам располневший человек в строгом костюме. Перед ним стояло блюда, наполненное красными дымящимися раками. Он их расчленял, шейки откладывал в сторонку, остальные части по очереди тщательно обсасывал, облизывал, смачно высасывал и за ненадобностью сплёвывал себе под ноги на расстеленную газетку. Было понятно, что эти безжаберные земноводные твари были его излюбленным лакомством. Рубикс стоял у двери навытяжку, слегка наклонившись вперёд.
Прошло немало времени, моложавый, не по возрасту располневший человек утопил на столе какую-то клавишу, неслышно возникший офицер убрал рачьи отходы, скрылся. Хозяин кабинета зубочисткой убрал лишнее изо рта, носовым платком вытер губы и, не глядя на посетителя, негромко, как бы сам с собой, заговорил.
— Одного я не могу понять: чего вам не хватает, мать твою за ногу? Чего?! Что ещё надо добавить, чтобы доверенные вам несложные поручения выполнялись вовремя и, главное, в полном объёме? Вы просрались с Гривиным, просрались с Чибилиным… И мне важно, чтобы вы реально оценивали положение дел. Другой такой беседы у нас не будет: вы в говне, Рубикс, в полном говне. Мы предложили вам любые условия. Лю-бы-е, мать твою за ногу. Но порученное вам ответственнейшее задание партии находится на грани срыва. По вашей вине. Вы со мной согласны?
Рубикс молчал.
— Не слышу. — Хозяин кабинета поднял на него удивлённые глаза.
— Да, — сглотнув слюну выдавил из себя Владис Николаевич.
— Ну вот и славно. Вы, Рубикс, сделаете всё, что я вам скажу. У вас нет другого выхода. И сделаете так, как завещал нам наш классик. Договорились?
Рубикс до скрежета зубовного сжал челюсти — так не хотелось ему вступать в диалог с этим заносчивым ничтожеством. Молча поклониться и, не проронив ни слова, уйти, унести ноги подобру-поздорову и никогда больше не встречаться. Но ведь неспроста же он, иезуит, заговорил о каком-то «классике». И что он там «завещал» и кому «нам» — кто его знает.
Любитель раков тем временем вновь поднял на посетителя удивлённые глаза.
— Не слышу. Договорились?
— Вы какого классика имеете в виду? — Рубикс не услышал собственного голоса.
— Как «какого»? Николая, разумеется, тёзку моего, Николая Островского. «Делать надо так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Вспомнили? Вот именно так вы всё и сделаете. Повторяю, это наша последняя беседа. Хотя, могло и её не быть. Я прав?
Побелевшие губы Владиса Николаевича слегка шевельнулись, но никакого звука не случилось, и он поспешно в знак согласия мотнул головой.
Маленький человек выдвинул ящик стола, достал конверт, протянул его Рубиксу.
— Это в Нью-Йорке. Устранить немедленно, — он впервые за всё время встречи повысил голос. — И без осечек на этот раз! Повторяю: устранить немедленно вместе с доставившим этот конверт. Свободны.
Рубикс почти выбежал из кабинета. Поджидавший за дверью офицер проводил его до выхода.
Отъехав на почтительное расстояние, Рубикс раскрыл незапечатанный конверт. С большой цветной фотографии на него смотрело улыбающееся лицо Вероники.
