Данил Корецкий - Рок-н-ролл под Кремлем. Книга 5. Освобождение шпиона

— Простите, Виталий Дмитриевич.

Он поднял голову. Рядом с ним, шаг в шаг, шла стильно одетая длинноногая девушка из той породы стильных и длинноногих, которых в Заозерске можно увидеть разве что в рекламе по телевизору. То есть, явно столичная штучка.

— Не успела вас застать в изоляторе, Виталий Дмит­риевич! — объявила она с радостной улыбкой, словно ей за это полагался, как минимум, орден.

— Простите. Я - Женя Курляндская, журналист из «Свободной Европы». Я звонила вам сегодня утром, помните?

— Курляндская, — проговорил Воронов, хмурясь и замедляя шаг. - Да, помню. Насчет Мигунова. Но ведь я вам сказал тогда...

— А я подумала — вдруг вы передумаете! — восклик­нула она, и воздух буквально задрожал от исходящего от нее позитива.

— Я не даю никаких комментариев по делу. Всего до­брого, - сухо сказал Воронов и пошел дальше.

Женя Курляндская нисколько не смутилась повтор­ным отказом.

— Хорошо. Ладно. Не по делу. Пусть будет не по де­лу, Виталий Дмитриевич. Отлично! Давайте поговорим о вас!

Она забежала чуть вперед, повернулась к нему, обдав шлейфом каких-то умопомрачительных духов. Судя по виду, ей чуть больше двадцати пяти, у нее неприлично огромный рот и такие же огромные (и неприличные) глаза. При всем при этом она, пожалуй, даже красива. Как ведьма в Вальпургиеву ночь.

— Вы теперь медийная личность, Виталий Дмитри­евич! Вы сами этого еще не понимаете, но это так! И уже не отвертитесь! Вы ведете дело Мигунова, за которым следит весь мир, и... Да к черту Мигуно­ва! — засмеялась она, как-то ухитряясь идти спиной вперед на высоких каблуках и при этом ни разу не за­пнуться.

— Вы сами теперь лакомый кусочек! Пятнадцать ми­нут хотя бы, Виталий Дмитриевич! Ну, решайтесь! Дет­ство, школа, университет, работа - ни слова, ни пол­слова про Мигунова!

— У вас за спиной урна. Сейчас наткнетесь и упаде­те, — предупредил Воронов.

— Вот и отлично! И наткнусь — если вы не согласи­тесь! - Женя Курляндская ускорила шаг и даже зачем- то раскинула в стороны руки, продолжая улыбаться во весь рот и испускать волны позитива.

— Упаду, сломаю что-нибудь! Ногу! Ребро! Или по­звоночник! Будет вам стыдно, Виталий Дмитриевич!

Он ничего не сказал, даже не улыбнулся в ответ. Он знал, что прожженный журналист Женя Курляндская никуда не упадет и даже не испачкает свои стильные уз­кие штанишки. Впрочем... Нет. Она благополучно раз­минулась с урной, зато задела рукой проходящего мимо пожилого человека с продуктовыми пакетами, с улыб­кой выслушала его краткую нецензурную отповедь и восторженно сообщила Воронову:

— Вот! Теперь я смогу написать о том, как меня обма­терили на одной из центральных улиц Заозерска в ва­шем присутствии! А вы, старший следователь Следст­венного Комитета, даже пальцем не пошевелили!.. Хо­тя лучше не так...

Она задумалась, картинно приставила палец ко лбу.

— Погодите... Вот! Точно! Меня дискриминировали по половому признаку - раз! Назвали женщиной легко­го поведения — два! Принуждали к сексу в извращенной форме — три! И все это на глазах у старшего следовате­ля Воронова! Наши слушатели в Европе просто в оса­док выпадут!

— Пока что у меня на глазах вы пристаете к прохо­жим и настойчиво принуждаете меня к нарушению слу­жебной тайны, — заметил Воронов.

— Тогда арестуйте меня, Виталий Дмитриевич! — об­радовалась Курляндская. — Посадите меня в ваше заме­чательное СИЗО! Я такой очерк оттуда накатаю!

Он остановился, достал платок. Глаза слезились, а собственный нос ему казался похожим на гнилую гру­шу, которая вот-вот отвалится и упадет под ноги. Хоть бы убралась куда-нибудь эта... со своим интервью, вот честное слово...

— Я пошутила, Виталий Дмитриевич.

Убираться она никуда не собиралась, но хотя бы по­гасила улыбку и отключила свой позитивный реактор — и на том спасибо.

— Извините, я просто... — она беспомощно развела руками. - Пятнадцать минут, Виталий Дмитриевич. Ни слова о тайнах следствия. Ни слова о Мигунове. Обе­щаю. За интервью заплатят хорошие деньги. Полови­на - ваша... Я видела здесь кафе неподалеку - то ли «Адам», то ли «Эдем». Сядем, поговорим... Пятнадцать минут. Я шесть тысяч километров отмахала, чтобы... Черт.

Она посмотрела в небо, потом на носки своих ту­фель.

— Ну, как вас уговорить, Виталий Дмитриевич? Мне раздеться, что ли?

— Извините, - сказал Воронов, отвернулся и громко, с наслаждением, Высморкался. Больше терпеть он не мог.

К тому же сморкающийся мужчина не стимулирует девушку разденься перед ним.

— Ну, а дальше что? Разделась?

У Лернера такое обычное выражение лица — ника­кое. То есть не понять, всерьез он говорит или шутит.

— Нет, разумеется... — Курляндская оглянулась на Анну, повела плечами. - Там оживленная улица, и во­обще...

— Он сразу ушел?

— Да. В магазин, потом на автобус.

Лернер помолчал, постучал пальцами по столику. Они сидели в том самом «Эдеме», в полупустом зале, в дальнем от стойки углу.

— Ты следила за ним?

— Да.

— Что он покупал в магазине?

— Ничего особенного... Пачку макарон, кефир, мо­локо, полуфабрикаты какие-то...

— Какие полуфабрикаты? — спросил Лернер.

— Дешевые.

— Какой кошмар, — сказала Анна.

— Водку, пиво — брал? - спросил Лернер.

— Нет.

Постучал пальцами.

— Плохо.

Будто это она и виновата в том, что Воронов не по­купал водку е пивом.

— Ладно. Все равно, думаю, он ничего толком тебе не рассказал бы. Что с бригадой твоей?

— Один — литсотрудник из «Заозерского курьера», один из областного «Вестника Сибири», один — сам по себе, фрилансер, работает на несколько Интернет-изданий, смышленый парнишка...

Курляндская достала из сумочки блокнот, посмотрела.

— Так... Соседи по дому, институтские друзья, работа жены — сотрудники, подруги и так далее... Фрилансер мой попробует подкатиться к кому-нибудь в Следственном Комитете. Судя по тому, что я сегодня видела, у Воронова должны быть недоброжелатели. Они, как правило, обла­дают самой беспристрастной информацией.

— И что ты им всем наврала, дорогуша? — с улыбкой спросила Анна.

— Только правда, ничего кроме правды, — Женя Кур­ляндская провела пальчиком по воздуху.

— Столичная журналистка интересуются медийной личностью. Ее интересуют любые подробности. Она щедро платит за любую информацию. И это — чистая правда. В конце концов, через полторы недели вы услы­шите в эфире «Свободной Европы» Женечкину автор­скую программу «Мистер Икс», где весь этот сыр-бор будет красиво разложен но полочкам, упакован и подан в самом лучшем виде с моими восхитительно точными и, как всегда, остроумными комментариями.

— Ты молодец, Женечка, — похвалила ее Анна.

— А сама чем сейчас займешься? — спросил Лернер.

— Наведаюсь в администрацию, потом в Бюро по не­движимости. Узнаю, что им светит с квартирой... Ну, и все такое. В поликлинику зайду, в конце концов.

Она вздохнула.

— Боюсь, проблем у нашей медийной личности хва­тает. Выше крыши.

г. Москва

За дверью стоят люди в черных диггерских комбине­зонах, лица скрыты под черными трикотажными мас­ками. Стоят молча, смотрят на дверь, будто только что позвонили в звонок и ждуг, когда им откроют. Каждый держит за руку ребенка. Дети одеты в страшные гнилые лохмотья, они тоже молчат и тоже смотрят. Только Ев­сеев точно знает, что эти дети — мертвые. Ему даже из­вестно, как убивали каждого из них, как выглядят их расщепленные кости там, под лохмотьями. Он только не возьмет в толк, зачем они пришли именно к нему, а не к Огольцову или, скажем, к Косухину, который за­нимается делом сатанистов-детоубийц.

Он бесцельно бродит по квартире, старается от­влечься, но каждый раз, проходя мимо двери, за кото­рой его ждут черные диггеры с детьми, он снимает туф­ли и встает на цыпочки, и идет на цыпочках в одних но­сках, чтобы его не услышали. Но дверь каким-то обра­зом становится прозрачной, они видят его, и он их пре­красно видит, хотя все ведут себя так, будто ничего не происходит, словно играют в некую недобрую и страш­ную игру.

И вдруг кто-то из детей стал громко ругаться матом. Голос у него низкий, осипший, как у старика, и лицо почему-то тоже стало по-стариковски морщинистым, щеки и подбородок покрылись густыми волосами, а сам он так и остался маленьким, щуплым, как подрос­ток. Евсеев не выдержал, крикнул: «Прекратите ругать­ся, как вам не стыдно!» И тут все — и дети, и диггеры, все как по команде стали крыть матом, отчего дверь за­дрожала и стала выгибаться, как если бы снаружи ее толкала огромная невидимая сила.

Только сейчас Евсеев заметил, что вместо номера квартиры на двери висит табличка «Заместитель на­чальника управления по Москве Огольцов В.К.» Но ведь он не Огольцов! Это ошибка! Он — Евсеев! Он стал кричать им, что они ошиблись квартирой, что он тут ни при чем, и тоже зачем-то крыл матом. Только его никто не слушал, все кричали, и дверь трещала под напором. А потом вдруг стало тихо. Евсеев подумал, что они уш­ли, страшно обрадовался. В этот момент в тишине раз­дался щелчок, с каким поворачивается ключ в замке, дверь стала медленно отъезжать в сторону, и оттуда к нему потянулись неимоверно длинные высохшие руки- кости...