кампании Рыцарей Святого Патрика, в которой участвует Мэл, — наконец попросил Квирк. Судья изобразил недоумение, но очень неубедительно. — Ну, о том проекте. Они вроде бы помогают американским католическим семьям на деньги Джоша Кроуфорда, так?
Старик вынул из кармана нож для сигар, тампером утрамбовал табак в трубке и, посасывая мундштук, выпустил облачка сизого дыма.
— Мэлэки — хороший человек, — с чувством проговорил он, заглядывая Квирку в глаза. — Ты ведь это знаешь?
Квирк ответил таким же пристальным взглядом и снова вспомнил, как Сара говорила о том же.
— Гаррет, одна женщина погибла, — напомнил он. — Другую зверски убили.
— Хочешь сказать, Мэл в этом замешан? — спросил судья таким тоном, словно ответ его ничуть не интересовал.
— Еще как замешан, я же объяснял! Он устроил Кристин Фоллс…
Старик устало отмахнулся.
— Да-да, я помню, что ты рассказывал. — Гаррет сидел спиной к окну, в полумраке его лицо напоминало безжизненную маску. Недокуренный табак в трубке то вспыхивал, то гас, словно пульсируя. — Мэлэки — мой сын, Квирк. Захочет чем-то со мной поделиться — непременно поделится.
Квирк осторожно потянулся к импровизированной пепельнице, которую медсестра оставила на тумбочке, и раздавил бычок, напоследок выпустивший струйку едкого дыма. Нервные окончания так и вибрировали: это никотин смешался с обезболивающим.
— Помню, мальчишкой я ходил в школу, повесив ботинки на шею. Берег их, износить боялся, — продолжал Гаррет. — Над такими историями сейчас смеются, мол, преувеличивают старики, только это не преувеличение. Ботинки на шее, на обед одна картофелина и молоко в заткнутой бумагой бутылке. Мы с Джошем Кроуфордом — земляки, в детстве оба были тощими, как борзые.
— Зато сейчас вы старший судья, а Джош — бостонский миллионер.
— Нам просто повезло. Люди вспоминают «старые добрые времена», только добрыми, положа руку на сердце, я бы назвал их с большой натяжкой. — Возникла пауза. За окном совсем стемнело, зато уже зажигалась городская иллюминация. — Квирк, долг каждого — сделать этот мир хоть немного лучше.
— Значит, Джош Кроуфорд и ему подобные хотят сделать мир лучше?
— Как подумаешь, чьими устами Господу приходится выражать свою волю, становится его жаль, — усмехнулся судья и сделал очередную паузу, словно обдумывая следующую фразу. — Впрочем, ты же не верующий… Хоть понимаешь, как горько мне оттого, что ты отвернулся от церкви?
Тонизирующее действие сигареты прошло, снова навалилась тупая усталость.
— Разве я когда-то принадлежал церкви? — слабеющим голосом спросил Квирк.
— Еще как принадлежал и, будь покоен, рано или поздно ты к ней вернешься. Господь живет в каждой душе, даже такой темной, как твоя! — хрипло засмеялся Гаррет.
— По долгу службы я вскрыл немало трупов, но ни одной души не видел.
Задетый за живое, судья обиженно замолчал, только Квирку было все равно: ему хотелось остаться одному и заснуть. Боль превратилась в пирамиду с тяжелым основанием и острой, как игла, вершиной, которая вонзалась в разбитую коленную чашечку. Судья вытряхнул содержимое трубки в жестяную тарелочку и покачал головой.
— Я надеялся, вы с Мэлом станете братьями.
Квирку казалось, он погружается в себя, в свою темную пещеристую глубину.
— Мэл вечно ревновал, — пробормотал Квирк. — Я тоже. Мечтал о Саре, а получил Делию.
— Да, и нам всем очень жаль. — Судья нажал кнопку звонка над изголовьем, вызвал медсестру и стал ждать, глядя на сильное, скрытое одеялом тело Квирка, слишком крупное для узкой больничной кровати. — Понимаю, Квирк, твоя жизнь пошла не так, как ты с полным основанием рассчитывал. Сколько ошибок ты наделал! Впрочем, кто не ошибается? Только не будь с Мэлом слишком строг, пожалуйста! — взмолился Гаррет, но, наклонившись чуть ниже, увидел, что Квирк спит.
Дни тянулись безликой серой вереницей, и наступление Нового года Квирк едва заметил. Суровая больничная палата напоминала череп: высокий потолок цвета старой кости, пустая глазница окна, взирающая на зимний город. Фиби принесла ему маленькую пластмассовую елочку, украшенную миниатюрными игрушками. Одинокий кусок праздника, яркая елочка стояла в оконном проеме, чуть наклонившись к стеклу, и с каждым днем бесконечно долгой недели между Рождеством и Новым годом казалась все нелепее. Навестил его и Барни Бойл. Смущенный, потеющий — «Боже, Квирк, я ненавижу больницы!» — он принес две мини-бутылки виски и целую охапку книг. Разумеется, Барни спросил, что случилось, и Квирк ответил то же, что другим — он упал с лестницы на Маунт-стрит и скатился в заброшенный подвал. Барни не поверил, но ни брата Эмби Торми, ни отстающего в развитии Галлахера не упомянул: он умел держать язык за зубами.
В новогоднюю ночь служащие университетской клиники устроили вечеринку на одном из верхних этажей. Медсестра, разносившая лекарства, была явно навеселе. В полночь Квирк услышал, как в честь наступления Нового года бьют колокола, прижался щекой к подушке и постарался не очень себя жалеть. Билли Клинч, маленький агрессивный терьер с рыжими волосами, накануне заглянул к нему и не без удовольствия объявил, что нога полностью не восстановится — «Еще бы, коленная чашечка на куски раскололась!» — и отныне Квирк пойдет по жизни, прихрамывая. «Радостную» новость Квирк воспринял спокойно. Снова и снова он прокручивал в голове минуты, да, не часы, а минуты, проведенные в сыром подвале. За считаные минуты произошло нечто важное — Квирк усвоил урок, но не тот, который по чьему-то наущению преподали тощий Панч и толстяк Джуди (там все было очевидно), а другой, куда проще и одновременно сложнее. Бандиты напоминали рубщиков мяса, разделывающих большую тушу, или кочегаров — они срывали на «работе» злость, пыхтели, обливались потом, порой мешали друг другу, мечтая поскорее разделаться с заданием. Квирк думал, что умрет, и, к своему удивлению, почти не боялся. Инцидент в подвале получился грязным, грубым и совершенно заурядным. Теперь Квирк не сомневался: именно такой будет настоящая смерть. В секционном зале трупы казались ему останками жертвоприношения, побочным продуктом страшного ритуала, окровавленной оболочкой, которую оставила улетевшая в иной мир душа. Теперь он не сможет смотреть на трупы через такую мрачную призму. За несколько минут смерть потеряла свое очарование и стала частью (пусть даже последней) повседневной жизни.
Каждый день затуманенные лекарствами мысли крутились вокруг одного вопроса — кто натравил на него Джуди и Панча? Квирк задавал его себе, понимая, что ответа нет и не будет. Кандидатура Мэла исключалась: невозможно представить его в темной подворотне Стоуни-Баттер, дающим указания Панчу и Джуди, однако другие варианты пугали еще сильнее. Квирк старательно воскрешал в памяти лицо, в ту ночь злорадно взиравшее на него сверху вниз. Вот черты лица изменились — или это он
